Ирина рассказывала, что, когда ее увидела в последний раз, причем совершенно случайно, то даже не узнала поначалу. Пышка, как они когда-то называли Алевтину, жизнерадостная и почти всегда улыбающаяся, превратилась в сморщенный пожелтевший стручок, в котором неизвестно по каким законам еще теплилась жизнь. Ирина попыталась было пригласить ее к себе домой, но Аля только пробормотала что-то в ответ и заспешила к автобусной остановке. Было это осенью прошлого года.
Когда Ирина рассказала об этой встрече и о том впечатлении, которое произвела на нее Алевтина, он, Турецкий, только плечами пожал да пробурчал невнятно: «Ну и дура». И вспомнил, как вспыхнули глаза жены.
«Может, и дура, – нехотя согласилась она. – Но она любила Юру, а он... – И махнула рукой, добавив при этом: – Впрочем, все вы одним миром мазаны. Увидели свежую ягодку и... А дом, жена и семья – это для вас, козлов...»
«Ну-у насчет козлов это, положим, ты лишку хватила», – попробовал было возразить он, однако, вовремя почувствовав, что начинает тем самым и сам оправдываться в своих грешках и прегрешениях, посчитал за лучшее свернуть столь неприятный для них обоих разговор.
После этого, дабы не будоражить свои собственные, уже зарубцевавшиеся раны, о Толчевых они старались не вспоминать. И только в те моменты, когда на глаза попадался какой-нибудь фоторепортаж маэстро, кто-нибудь из них говорил: «Жив курилка. Видать, еще не весь поистерся».
И вот... поистерся.
– А ты не ошиблась? – на всякий случай спросил Турецкий. – Толчевы – это, конечно, не Ивановы с Петровыми, но и их в Москве не одна сотня наберется.
Ирина Генриховна отрицательно качнула головой:
– Нет, это был Юра. Во-первых, Большой Каретный, да и дом его я узнала сразу.
Думая о происшедшем и подводя себя к мысли, что это хоть и не типичный, однако вполне логичный конец бурного романа импульсивного лысеющего толстячка с длинноногой, смазливой кралей, все желания которой отчетливо читались в ее остреньких, бегающих глазках, Турецкий хмуро произнес:
– Ну и...
Он хотел было сказать: «От меня-то чего ты хочешь? Активного сочувствия или... или еще чего-нибудь?», однако вовремя сдержался и только пробурчал хмуро:
– Ему уже ничем не поможешь. – Покосился на жену и так же сдержанно добавил: – Ты меня, конечно, прости, но и он сам... Не мальчик, поди. Раньше надо было думать.
– Думать?.. – Ирина Генриховна отстранилась от мужа, уперлась в него непонимающим взглядом. – Ты о чем, Саша?! – В ее голосе слышалась неподдельная боль. – О чем ты? Ему, Юре, уже ничем не поможешь, это естественно, но Аля... Ей-то каково? Да и Жека с Лешкой?
В глазах Турецкого промелькнула искорка злости. Толчевы давным-давно откачнулись от них, а сейчас, когда случилась эта хренотень... Ирина ждала от него каких-то решительных действий, а ему, если говорить честно, в эту минуту просто хотелось глотнуть свежезаваренного душистого кофе, хотя... хотя и жалко было мужика. Как говорится, не справился с ситуацией.
– Так позвони ей, – посоветовал Турецкий. – Может, действительно чем-нибудь помочь надо?
– А удобно? – засомневалась Ирина Генриховна. – В такой момент... Может, она еще ничего не знает?
Турецкий пожал плечами:
– Может, ты и права. Они ведь давно уже в разводе. Однако ближе к вечеру все равно узнает. Не ты сообщишь, так еще кто-нибудь слушок донесет.
И, видимо считая разговор законченным, обнял жену, притянул ее к себе:
– Успокойся. И давай-ка кофейку попьем. Ну а вечером...
Однако до вечера ждать не пришлось. Алевтина позвонила сама в половине пятого и срывающимся от всхлипов голосом прошептала в трубку:
– Ира, ты... ты одна у меня осталась. Ты да дети. Ты... ты уже слышала, наверное?
– Да, знаю. Хотела тебе тут же позвонить, но... но боялась. Прости, ради бога.
– Господи, да о чем ты! – всхлипнула Алевтина. Шмыгнула носом, и в ее голосе появились просящие нотки: – Ирка... дорогая, ты... ты не могла бы помочь мне? А то эта смерть... гибель Юры... Я... я совсем выбита из седла, а Жека с Лешкой... Какие они помощники?
Она, видимо, все еще продолжала любить своего Юру, и теперь в ее голосе уже преобладали нотки отчаяния.
– Ира... ты да Саша... Я знаю, хоть он и обиделся на нас с Юркой, но сейчас...
– Да о чем ты говоришь, о какой обиде? – вспыхнула Ирина Генриховна. – В жизни порой и не такое бывает. А забывать старых друзей... Господи, да как ты только могла подумать о каких-то обидах?
В трубке послышался очередной всхлип.
– Спасибо вам. Спасибо.
– Ладно, на том свете угольками рассчитаемся. Говори, что надо. Может, помощь Турецкого? Что-нибудь со стороны прокуратуры? Сейчас ведь следствие должно начаться.
– Не, – потускневшим голосом откликнулась Алевтина. – Твоя нужна помощь. Ведь Юру хоронить надо будет, а родители этой проститутки...
В телефонной трубке зависло длительное молчание.
– Прости меня, Ира. Прости, ради бога. Может, я и неправа в чем-то, но... Они ведь Юру хоронить не будут, они ведь его проклятию предадут. А кроме меня да Женьки с Лешкой, у него ведь больше никого нет. И если не похороним мы...
В трубке послышался очередной всхлип, и она снова надолго замолчала, зажимая свои чувства и стараясь, видимо, не разрыдаться в трубку.
Мысль о том, что фотокора Толчева могут похоронить и его коллеги по работе, она, видимо, считала просто кощунственной. Да и как иначе? Жил человек, имел прекрасную семью, детей, а случилась с ним беда – и даже похоронить некому.
Не думала она сейчас и о предательстве с его стороны, будто вычеркнула этот страшный для нее момент из своей жизни.
Думая об этом, Ирина Генриховна вдруг почувствовала, как у нее на глазах наворачиваются слезы, а грудь заполняет щемящее чувство благодарности к этой несчастной женщине. Сначала один удар, который превратил некогда жизнелюбивую, веселую Альку в сломленную, потускневшую старуху, которая забыла, что такое маникюр и укладка волос, а за жизнь держится только ради Жеки с Лешкой. Одной – семнадцать, а Лешке – пятнадцать. А теперь еще и второй удар, уже непоправимый. И она... она находит в себе силы, чтобы не только похоронить по-человечески предавшего ее и ее детей мужика, но, видимо, и простить его. Смогла бы она, Ирина Турецкая, поступить так по отношению к Турецкому? Она... она не знала. Впрочем, и он сам никогда бы не бросил ради молоденьких стройных ножек свою семью, хотя и был далеко не промах, из-за чего в доме порой случались довольно серьезные скандалы. Бывало даже, что она убегала от него к своей тетке в Ригу, но чтобы Турецкий мог позволить себе подобное...
М-да, все познается в сравнении. Но лучше, конечно, когда есть сравнивать с кем-то, а не примеривать все на себе. Кощунственно звучит? Возможно. Но она не могла сейчас думать иначе.
– Алька, дорогая, говори, что надо, – наконец-то разрядила она тягостное для обоих молчание.
К этому моменту Алевтина уже смогла справиться со своим состоянием и тусклым голосом произнесла:
– Помочь с похоронами. Если... если, конечно, тебе это не обременительно.
– Господи, да о чем ты говоришь! Конечно, поможем. И я, и Турецкий...
– Если, конечно, вам это не обременительно, – повторила Алевтина. И, судя по ее голосу, этот телефонный звонок дался ей с большим трудом.
– Прекрати! И говори, когда, где и что.
– Пока что ничего не знаю, но... Я тебе буду звонить, если можно, конечно.
– Господи, ну что ты за человек такой! – взвилась Ирина Генриховна. – Ей одно говоришь, а она другое тебе долдонит. И запомни: не можно, а нужно!
– Спасибо тебе, Ира.
Ирина Генриховна обреченно вздохнула. Спасибо... Не зная, что сказать на это, она спросила негромко:
– Может, помощь Турецкого будет нужна?
Я имею в виду со стороны прокуратуры.
– Н-не знаю, – замялась Алевтина. – Пока что ничего не знаю. – И опять: – Спасибо тебе... вам обоим спасибо.
Положив телефонную трубку на рычажки, Ирина Генриховна какое-то время сидела на пуфике, зажав голову руками и тупо уставясь остановившимся взглядом в пол. Была прекрасная семья, жил хороший человек, и вдруг, в одночасье... Если бы не брошенная им жена, то даже похоронить по-человечески некому. Как говорится, судьба играет человеком, а человек играет на трубе. А если еще проще, то не знаешь, где потеряешь, а где найдешь. Вот и ее Турецкий, козел-осеменитель... Впрочем, чего старое ворошить? Все это в далеком прошлом, а сейчас, особенно после того, как несколько лет назад она буквально вытащила его из лап смерти, когда он лежал после ранения в госпитале, на него бы порой, как на мужа, только Богу молиться, да гордыня не позволяла.
«Впрочем, чего это я, – встряхнулась Ирина Генриховна. – Не хватало еще Турецкого поставить на место Юрки Толчева! Вот дура-то!»
Помассировав виски и рывком поднявшись с пуфика, она прошла на кухню, достала из холодильника бутылку минеральной воды, наполнила бокал. Искрящиеся холодные пузырьки ударили в нос, и она почувствовала облегчение. По крайней мере, в голову уже не лезли дурные мысли. Подумала было, что сейчас бы самое время рюмку коньячку выпить, и уже с этой мыслью направилась в дальнюю комнату, с окном во двор, которую Турецкий обустроил под свой рабочий кабинет.
– Ты занят?
Он оторвался от экрана компьютера, на котором высвечивался какой-то зигзагообразный график, и вместе с вращающимся креслом развернулся лицом к жене:
– Для тебя – ни-ко-гда!
– От вас ли я это слышу, Александр Борисович? – с язвинкой в голосе произнесла Ирина Генриховна, усаживаясь в глубокое кожаное кресло напротив.
– Прости, это были ошибки молодости, – шутливо покаялся он, прижимая руку к сердцу. – Той самой молодости, когда на первом месте работа, а потом уже... – И он, как на плахе, склонил голову. – Прости.
– Не ерничай! – урезонила его Ирина Генриховна и негромко добавила: – Аля звонила. Толчева.
– Даже так?! – удивился Турецкий.
– Да, даже так! – неизвестно отчего начиная злиться на мужа, кивнула Ирина Генриховна.
Видимо сообразив, что сейчас не совсем подходящее время для словесной пикировки и жена в сердцах может наговорить ему много лишнего, Турецкий откашлялся, произнес негромко:
– И чего она?
– Ты хочешь спросить, зачем звонила и чего она от нас с тобой хочет?
– Ну-у, в общем-то, да.
– Не волнуйся, лично от тебя она ничего не хочет. Просто просила помочь с похоронами.
– С похоронами Толчева?! – искренне удивился Турецкий. Ирина Генриховна скептически посмотрела на мужа. М-да, все-таки женское начало и мужское – это две совершенно различные цивилизации, и то, что вполне естественно воспринимает женщина, тем более мать, никогда не понять мужику.
– Ты удивительно догадлив, – кивком подтвердила Ирина Генриховна. – Именно Толчева.
Молча проглотив язвинку жены, Турецкий уже более спокойно спросил:
– И что ты?
– Сказала, что она может полностью рассчитывать на нас с тобой. – Замолчала, всматриваясь в глаза мужа, и чуть тише добавила: – Или у тебя иное мнение?
– Ирка!
– Все, молчу, – в знак примирения подняла руки Ирина Генриховна и уже совершенно иными глазами покосилась на мужа. – Послушай, Саша, может, ты по своим каналам все-таки узнаешь, что произошло на Каретном? Может...
– Не дави. Я уж и сам думал об этом. Завтра буду звонить на Петровку.
Поквартирный опрос, проведенный оперативниками территориального Управления внутренних дел, не смог выявить ничего нового и только подтвердил версию, высказанную следователем прокуратуры. Убийство на почве ревности, возможно в состоянии аффекта, и... и самоубийство отчаявшегося человека. О чем и было доложено на совещании, которое проводил Яковлев.
Выслушав соображения начальника убойного отдела, молчавший до этого Яковлев побарабанил костяшками пальцев по столу и хмуро покосился на полковника:
– Сам-то в это веришь?
– Вполне.
– Почему?
– Да потому, товарищ генерал, что не только показания соседей по дому, но и тех друзей, а также сослуживцев Толчева, которых мы успели опросить, говорят за это. Мужик по-настоящему втюрился в эту сикуху...
– Полковник!
– Простите, товарищ генерал, вырвалось. Так вот, по рассказам опрошенных, Толчев без ума был от своей молоденькой жены, таскался с ней как с писаной торбой, ну а она... Поначалу, конечно, все было как в добропорядочных семьях, а когда его женушка оперилась малость и почувствовала свою власть над мужем... Короче говоря, дряхлеющий муженек и молоденькая, вертлявая женушка, требующая любовных утех и развлечений.
Хихикнул кто-то из оперов, что присутствовали на этом совещании. Обычно резкий в выражениях начальник убойного отдела старался подбирать такие слова, которые не могли бы ущемить «чести и достоинства» убитой женщины.
– Соседи, друзья, сослуживцы... – пробурчал Яковлев, которому по-настоящему было жаль Толчева. Порядочного человека и честного фотокора, который, в отличие от многих своих коллег, старался не изменять своим убеждениям. То есть не продаваться заказчику, как шлюха на Тверской. – Ну а что-нибудь более конкретное есть, что могло бы подтвердить эти суждения?
Бойцов утвердительно кивнул:
– К этому и веду, товарищ генерал. Отпечатки пальцев, снятые с пистолета, принадлежат Толчеву. И с этим фактом уже невозможно не считаться.
– М-да. – Нахмурившийся Яковлев побарабанил костяшками пальцев по столу, поднял на Бойцова глаза: – А ружье?.. Ружье, из которого стреляли в жену Толчева?
Бойцов понял его вопрос.
– На ложе пальчики стерты, судя по всему, во время драки, однако есть и посторонние. Думаю, что эти отпечатки пальцев оставлены любовником Марии Толчевой, когда он сцепился с ее мужем и пытался вырвать ружье. Короче, будем проверять, товарищ генерал.
– Побыстрей бы, – пробурчал Яковлев и кивком поднял с места Майкова, который весь этот день проработал в спарке со следователем прокуратуры. – Что прокуратура, капитан?
– Версий несколько, но рабочая одна – убийство на почве ревности и самоубийство.
– Что с пятнами крови на полу мастерской?
– Пока что можно сказать одно точно: это не Толчев. Судя по всему, Толчев разбил морду и любовнику своей жены.
1 2 3 4 5