И, естественно, упрям, как положено молодому гению: всегда желал заниматься лишь тем, что выстрадал лично, поэтому к каждому серьезному заданию его приходилось подводить.
Когда на генпрокуроре не осталось от булавок живого места, на столе у секретарши в очередной раз зазвонил телефон. Шеф, догадался Хмуренко по изменившемуся выражению ее лица.
– Александр Сергеевич, проходите. Петр Витальевич ждет вас, – подтвердила она его предположение.
Оказывается, он все это время сидел у себя в кабинете один! И занимался чем-то архиважным. Настолько, что надо было его, Хмуренко, томить полчаса в приемной.
– Здравствуйте, Петр Витальевич. – Хмуренко поздоровался первым, как будто именно он был хозяином кабинета, продолжая бушевать внутри себя и не слишком скрывая это. – Не стану вас долго задерживать, дела, я понимаю…
– Да-да, конечно, – как ни в чем не бывало деловито подхватил Петр Витальевич, – давайте сразу к делу. Я был на совете акционеров… Вы же знаете, что сегодня был совет акционеров?
– Да, за новостями слежу.
– Так вот, сегодня Вилли Геннадиевич был собственной персоной. И в открытую вас защищал. В наблюдательном совете кое-кто прямо жаром пышет против вас и говорил очень нелицеприятные вещи. Я не буду называть по имени-отчеству, вы, наверное, сами догадываетесь. И не он один, хочу вас предупредить, – вы же понимаете, какая там обстановка, и как они стремятся сожрать любого порядочного журналиста. Я, между прочим, тоже взял слово и выступил в вашу поддержку, чтобы вы не подумали… От нашего лица, от журналистской братии. – Петр Витальевич замолчал, очевидно ожидая благодарности, но Хмуренко с профессионально отработанным выражением глубокой заинтересованности молча смотрел ему в глаза… От журналистской братии! Засранец. За всю жизнь не напечатал ни единой строчки и не сказал ни слова в эфире. А в поддержку выступил! Герой России! Осмелился Сосновскому прилюдно лизнуть задницу… – Так вот. По поводу, значит, вашего цикла передач, который вы заявили в субботнем эфире. На всякий случай напишите сейчас заявление об отпуске по состоянию здоровья, если понадобится мы его потом обнародуем, чтобы не выглядело… Ни с вашей, ни с моей стороны…
– Спасибо, Петр Витальевич. Я абсолютно здоров!
– Но тогда в случае чего я же не смогу вас выручить! Вам надо заручиться… Ну большей, нежели моя, поддержкой, вы же понимаете. В общем, Александр Сергеевич, если мне навяжут решение о вашем увольнении, я вынужден буду его подписать. Поймите…
– Я все понимаю! – Хмуренко встал. – Если вы помните, я сам не так давно сидел на вашем месте, пока не было принято решение о моем очередном увольнении. Считайте, что вы меня предупредили.
Миша Лепешкин трудился за компьютером, оседлав кресло задом наперед, и, свесив руки через спинку, быстро и сосредоточенно нажимал на клавиши. Было видно, что он дозрел. Рядом с ним пристроилась первая помощница Хмуренко – Лада Рябец, она рассеянно поглядывала на экран и нетерпеливо теребила сумочку.
– Команда в сборе! – удовлетворенно сказал Хмуренко, заливая в кофеварку три чашки. – Начинаем мозговой штурм. Слово господину Лепешкину.
– Сорок секунд, – отозвался Миша. – Как большое начальство?
– Как обычно, с полными штанами.
– А, – сообразил Лепешкин. – Нас опять типа закрывают!
– Александр Сергеевич, материал, – перебила Лада.
– Хорошо, как раз сейчас и обсудим! – ответил Хмуренко, улыбаясь.
Но Лада не поддержала, по обыкновению, его благодушного тона, покачала указательным пальцем и скосила глаза на Лепешкина. Хмуренко удивленно уставился на нее.
– Так, Миша! Обеденный перерыв! У нас с Ладушкой интимный разговор.
Когда дверь за Лепешкиным закрылась, Лада извлекла из сумочки диктофон.
– Что тут у тебя?
– Александр Сергеевич, бомба! Ильичева подкармливают нефтедолларами.
– Откуда кассета?
– Из лесу, вестимо. От одного знакомого из «Прим-ТВ». Дал всего на час, или мы покупаем, или он отдает своим. Потом подробности, давайте слушать.
"Ильичев…некстати Глеб Евгеньевич.
Глеб Евгеньевич. А теперь представьте, как это для меня некстати! Человек погиб, документы сгорели! Я уже не говорю о том, что надежного человека не найти – их же вообще выпускать перестали, конвейер сломался… А что я буду делать, если они просто порвут контракт и скажут, что впервые меня видят?
Ильичев. Глеб, перестаньте. Вы же не с «новыми русскими» имеете дело. Если бы они так поступали – жили бы в дерьме, как мы.
Глеб Евгеньевич. Мы – это кто? (Смеется.)
Ильичев. Народ. (Долго смеется.) Ты ж понимаешь, момент какой и международная обстановка… (Снова смеется.)
Глеб Евгеньевич. Международная обстановка такая, Виктор Тимофеевич. Я попросил оплату пока приостановить. На всякий случай. Они, конечно, страшно удивились: как так, нефть поставил, а от денег отказывается?!
Ильичев. И что теперь?
Глеб Евгеньевич. Ну я форсировать оплату пока не хотел, но раз вы настаиваете. Я думаю, если за десять дней ничего не случилось, значит, уже, скорее всего, ничего и не будет. Вот… На вашем счету деньги будут послезавтра к середине дня.
Ильичев. На каком именно?
Глеб Евгеньевич. Это как пожелаете, Виктор Тимофеевич, форма оплаты – в удобном для вас месте! Вы больше море любите или Альпы?
Ильичев. Я порядок люблю. Вы обдумали мою просьбу?
Глеб Евгеньевич. Да. Я думаю, что дополнительные два миллиона – не проблема. Но не завтра, конечно, – к Первомаю…"
Лада выключила диктофон.
– По существу, все. Дальше они полчаса анекдоты рассказывают.
– И сколько твой знакомый просит?
– По-скромному, Александр Сергеевич, двадцать тысяч.
– Берем. Скажи ему, что деньги получит завтра.
– А…
– Завтра, завтра, ты что, мне не доверяешь? Или он тебе не доверяет? Давай подробно, все, что знаешь: кто такой Глеб Евгеньевич, почему им заинтересовалось «Прим-ТВ» и так далее.
– Про Глеба Евгеньевича ничего не знаю, но постараюсь узнать. А «Прим-ТВ» водило Ильичева. Как раз мой знакомый этим и занимался.
– И что ты обо всем этом думаешь?
– Вы имеете виду, не фальшивка ли? Нет. Он сам записывал разговор, с этой стороны все чисто. Другое дело: Ильичев мог заметить слежку, подумал, что это люди Сосновского, и специально устроил спектакль – позволил себя записать. В общем, нужно очень осторожно все проверить, убедиться, что нет подвоха.
– Лада! Я тебя не узнаю! – Хмуренко сорвался с места и стал вышагивать по кабинету. – Ты как Мишка рассуждаешь, но ему простительно – он вчерашний студент, а ты работаешь на телевидении, слава богу, уже пять лет! Ты хочешь, наконец, свой канал, хочешь быть заместителем генерального директора? Или хочешь, чтобы всякое дерьмо вроде Петра Витальевича пинало меня как шавку, а тебя и вообще не замечало?! Ты скандала боишься?!
– Я все поняла, Александр Сергеевич! Не надо нервничать.
– А я спокоен. Это я тебя вразумляю. Если все поняла, скажи: почему этот Глеб Евгеньевич отстегивает копеечку Ильичеву?
– Ну, скорее всего, кто-то из коммунистических губернаторов обеспечивает ему крышу.
– Вполне вероятно, но скучно! Другой вариант давай, неужели не видишь?!
– Ну… деньги КПСС… Ильичев через Глеба Евгеньевича их понемногу отмывает?
– Да! Да!!!
– Но это же фигня наверняка, утка от начала до конца…
– Плевать! Так даже лучше. Не убьют, по крайней мере.
Турецкий. 6 апреля. 9.10
– Был бы он честный человек, его бы уже давно пристрелили! – безапелляционно заявил Вячеслав Иванович.
– Нас же с тобой не пристрелили пока? – мягко возразил Турецкий. – Или мы не честные?
– Во-первых, неоднократно пытались, а во-вторых, мы же не генеральные прокуроры. Пока.
Турецкий с утра первым делом заехал к Грязнову, хотел поговорить о Лидочке, запрячь старого товарища – работы же море, а сроку наверняка не больше недели. Заодно можно было бы и грязновского племянника Дениса ангажировать. Короче, ситуация требовала совместного осмысления и творческого обсуждения.
Но Вячеслава Ивановича всецело занимало грехопадение генпрокурора, он жаждал высказаться, чем и занимался с большим успехом, только изредка позволяя Турецкому вставить слово.
– Нормальный мужик на его месте давно бы уже подал в отставку или позвал журналистов и сказал: ребята, моя личная жизнь никого не касается. Да, это я там на той кассете, да, признаюсь, дурак был, впредь обещаю поумнеть. С Клинтона пример берет? И я не я, и хата не моя. Можно подумать, он первый! Сунулся в мировое сообщество – перенимай передовой опыт. Вон Мейджер, когда на него такое же повесить пытались, что сделал? Вышел и сказал: личная жизнь, граждане, не может быть мерилом служебного соответствия, да я так стресс снимаю! Или тот же Нетаньяху в аналогичной ситуации, тоже молодец мужик…
– Слава, за что ты меня агитируешь? – недоумевал Турецкий. – Может, мне тоже созвать журналистов, рассказать, как и с кем я Ирке изменял, объяснить, что у нас в Генпрокуратуре это обычное явление и Замятин просто решил не отрываться от коллектива?
– Давай действуй, – кивнул Грязнов. – Может, он тебе спасибо скажет. Суть в том, Саша, что ты стоишь на совершенно неправильной позиции и думаешь, или делаешь вид, что думаешь, что все нормально. Вот и этой своей пресс-конференцией и расследованием своим ты собираешься Замятина защищать, выгораживать, а его топтать надо грязными сапогами. Он сидит себе тихонечко в своей норке и ждет, когда такие, как ты, его отмажут, а ты рад стараться.
– Слава… – попытался возразить Турецкий, но Грязнов не позволил.
– Так, может, еще кто-то надеялся, что генпрокурор в России не последний урод, а теперь уже никто не надеется. Все уже всё поняли: дерьмовым компроматом его можно принудить к чему угодно. Потребуют от него отставки – пожалуйста, дерьма сколько угодно, просто не востребовано пока. А он ждет. Как бы не ошибиться, не рассердить кого-нибудь.
– Ну ладно, – смирился Турецкий. – То, что Замятин трус и где-то в чем-то подлец, ты мне доказал, хотя доказывать, собственно, и не требовалось. Конечно, хорошо бы было, если б генпрокурор у нас оказался эдакий былинный богатырь Арнольд Шварценеггер или, еще лучше, герой типа короля Артура – сильный, смелый, умный, справедливый и патологически честный. Но таких наверх не пускают. Я тебе сказал, что люблю его? Уважаю? Готов за него жопу рвать на немецкий крест?
– Не сказал, – согласился Грязнов, – хотя…
– Подожди! – прервал Турецкий. – Он что, лично меня попросил, в приватной беседе, раскопать, кто и зачем это кино снял? Нет. Идет официальное расследование, санкционированное президентом, и я просто делаю свою работу, никого не пытаясь выгораживать или, наоборот, топить. Да, я его не люблю, но порнуху про него компилировать – это тоже не метод. Как же, голую задницу его вся страна увидела! Да ты же сам только что говорил: голая задница во весь экран еще не повод кричать о продажности. Тем более задница в окружении обыкновенных шлюх, а не каких-то там криминальных или мафиозных задниц. Чтобы заявлять о продажности, нужен более веский повод, и у меня лично его нет.
Грязнов поднялся и, опершись руками о стол, навис над Турецким:
– А у меня есть!
– Серьезно? – Турецкий тоже поднялся и тоже оперся о стол.
– Серьезно. Ты работал по делу Русского резервного банка?
– Нет.
– Вот.
– Что «вот»? – Турецкий махнул рукой, сел и достал сигареты. – В Генпрокуратуре не один я работаю…
– Не в том дело. – Грязнов резво сделал круг по кабинету и снова навис над приятелем. – Таких, как ты, к этому расследованию вообще не подпускали!
– Отчего это?
– Оттого, что такие, как ты, могли бы что-нибудь откопать и рот им потом заткнуть одной премией или звездочкой на погон было бы затруднительно. Тут работали люди мягкие, податливые, с пониманием. Пластилиновые вороны. И наработали…
– У тебя если банк, значит, обязательно супостаты. Может, там и нечего было откапывать?
– Откапывать действительно было уже нечего, все и без них откопали и принесли им на блюдечке с голубой каемочкой, пользуйтесь. Нашим ведомством все было отработано. Лично замминистра МВД Рощин курировал, хочешь с ним побеседовать, могу устроить. ГУБЭП планомерно всю финансовую деятельность этих Русских резервистов изучил, и выяснилось, что Русские резервы лежат в основном на Кипре. И совсем они уже не общерусские, а принадлежат конкретным россиянам братьям Оласаевым, как раз руководителям этого вот банка. Эти же Оласаевы обули Промимпорт, Росоружие, накосили «лимонов» двести пятьдесят. Баксов, разумеется. И ладно бы никто об этом не догадывался, но доказательства же были! Но вместо того чтобы отдыхать на нарах, наши герои живут себе припеваючи. А почему? Потому что Замятин лично дал указание это дело замять. В результате статьи изменили на совершенно плевые, Оласаевы превратились в «руководителей, допустивших должностную халатность», и обвинение так и не было никому предъявлено. А ты говоришь, повода нет считать Замятина продажным уродом.
– А Рощин этот твой на кого работает? – как бы невзначай поинтересовался Турецкий, но Грязнова вопрос почему-то взбесил:
– Ни на кого он не работает!
– Это вряд ли, – хмыкнул Турецкий. – С чего это вдруг заместителю министра МВД пришло в голову лично заняться каким-то там Резервным банком? Они ему кредит не дали на постройку дачи или проценты по срочному вкладу не выплатили?
– Ну, возможно, – нехотя уступил Грязнов, – без Сосновского и здесь не обошлось…
– Вот, а говоришь, ни на кого не работает. Слава, это большая и не наша война. Сосновский грызется с Оласаевыми, у него связей больше, он их топит, они огрызаются. Тогда он пытается топить Замятина… А может, все и не так, но разве в этом дело?!
– А в чем?
– В данном конкретном случае с порнухой Замятин – жертва, и он имеет право…
– Замечательно! – Грязнов надулся и уставился в окно. – Беги защищай своего бедного, несчастного, беззащитного, обнажившегося и облажавшегося шефа…
– Иди на фиг, Слава. Ты сегодня невменяем.
– Сам иди на фиг! – рявкнул Грязнов.
– Ну и пожалуйста. – Турецкий вышел, не стесняясь грохнув дверью.
1 2 3 4 5 6 7