https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/60/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

» — удивленно подумал киммериец.
— Освободите ему руки, — услышал он повелительный голос и только тогда обратил свой взор на собравшихся в шатре людей.
Их было человек десять, одетых более чем скромно, но в доспехах и при оружии, которым мог позавидовать всякий уважающий себя воин.
Наверняка над ними трудились руки лучших оружейников Хайбории, как древних мастеров, так и умельцев нынешней эпохи.
Большинство присутствующих были уже далеко не молодыми людьми, исполненными чувства собственной значимости и достоинства, с убеленными сединами бородами, и шрамами на хмурых лицах. Но встречались и юноши, чьи смуглые щеки еще не знали прикосновения бритвы, с горящими вызовом взорами пронзительно карих глаз. К числу последних принадлежал и вождь хвонгов, сидевший, скрестив ноги, в центре группы на небольшом, застеленном коврами помосте — могучий богатырь с широкими плечами, высоким лбом и открытым благородным лицом.
Его простая, с виду неброская кольчуга не привлекла бы глаз непосвященных, но Конан сразу узнал боссонскую работу, славившуюся на весь мир, и едва удержал завистливый вздох. Это его властный голос повелел снять с Конана путы. Было удивительно видеть этих суровых, равнодушных к изыску и лоску воителей среди вычурной пышности шатра.
Освободившись от ремней, Конан с удовольствием расправил плечи, гордо выпрямился и твердо встретил устремленный на него проницательный взгляд вождя.
Хвонг величественно взмахнул рукой, и переводчик заговорил, поклонившись владыке.
— Знай, чужеземец, что тебе неслыханно повезло. Ты стал пленником благородного Ракшаша — первого среди хвонгских вождей. Благородный Ракшаш — величайший воитель, он восхищен твоим мужеством и доблестью, чужеземец. Поэтому он пожелал говорить с тобой.
— Воистину, ты храбро сражался, — перебил велеречивого переводчика вождь. — Я сам бы почел за честь встретиться с тобой в честном бою. Назови свое имя, чужеземец.
— Все называют меня Конан-киммериец, — спокойно ответил варвар. — Я сожалею, храбрый вождь, что случай не позволил нам скрестить клинки в эту ночь, и мы оба были лишены удовольствия.
Конан собрал всю выдержку в кулак. Он намеренно пошел по лезвию ножа, и речь его хоть и была почтительна, но слова легко можно было принять и за дерзость. Если он верно разобраться в этом человеке… Сейчас решалась его судьба…
— Ты хорошо сказал, киммериец! — Конан позволил себе немного расслабиться, услышав эти слова из уст Ракшаша, — Хоть я и никогда не слышал о твоей стране, но если все воины там такие же как ты, то твой народ достоин уважения.
— Благодарю тебя, вождь, за высокую похвалу. В краях откуда я пришел, есть много воинов, кто превзошел меня отвагой и знанием воинских искусств. В моей стране, как везде, встречаются и храбрые, и малодушные люди. Но воинская честь для киммерийца дороже всех земных богатств.
В душе Конан порадовался, что, странствуя по свету и общаясь с людьми разных сословий и званий, научился чопорной речи, высоко почитавшейся жителями Востока. Ответ киммерийца был с явным удовольствием выслушан всеми присутствующими.
— Скромность украшает воина, — почти ласково молвил Ракшаш и дружески улыбнулся варвару.
— Позволь мне спросить, о великий, — подал голос один из седовласых воителей, сидевший с правой руки от вождя.
Ракшаш милостиво кивнул головой.
— Такой герой не может быть простым воином, — заговорил старик. — Он должен вести в бой не меньше тысячи храбрецов, если, конечно, у Илдиза совсем не заплыли глаза от лести придворных вельмож.
Хвонги дружно рассмеялись, и Конан до боли стиснул зубы.
Ему совсем не понравилось, что в его присутствии плохо отзываются о человеке, которому он поклялся служить верой и правдой. Пусть даже в этих словах старика и скрывалась горькая правда.
Когда смех утих, седобородый закончил свою мысль:
— Так вот, если он большой начальник в войске Илдиза, мы могли бы получить за такого пленника хороший выкуп.
Присутствующие одобрительно загудели и закивали головами в знак согласия. Ракшаш поднял руку, требуя тишины.
— Что скажешь на это, Конан?
— Увы, великий вождь, боюсь, что разочарую тебя. Вряд ли во всем Туране найдется человек, кто дал бы за меня хотя бы медную монету. Я всего лишь десятник среди наемников, а скупость Илдиза уже вошла в поговорку в его войсках.
Собравшиеся снова засмеялись. Но не все, как успел заметить Конан, и сердце его вновь застучало тревожно; половина улыбалась лишь ради приличия.
Заметил это и Ракшаш, который тут же решил покончить с этим делом.
— Служи мне, Конан. И ты сам увидишь, что не родился еще тот человек, чей лживый язык мог бы назвать меня скупцом.
Конан из вежливости выждал какое-то время, будто обдумывая это щедрое предложение, и, не теряя достоинства, ответил:
— Прости, вождь. Но плох тот солдат, кто за большую плату готов предать своего господина.
Ракшаш, с нетерпением ожидавший слов варвара, с сожалением вздохнул.
— Ответ достойный, киммериец. Другого я и не ждал от тебя, — слегка покривив душой, сказал он… Этот синеглазый великан с каждым мгновением нравился ему больше и больше.
— Слушайте все мое решение! Я отпускаю тебя, Конан, ты волен уйти хоть сейчас же. Но я прошу оказать мне честь — будь моим гостем и проводи нас до границы.
— Я польщен твоей щедростью, вождь. И соглашаюсь не из вежливости, а из искренних побуждений сердца.
Конан остался среди хвонгов и восемь дней шел с их армией на восток. Войско, обремененное тяжестью добычи и угнанного скота двигалось медленно, проходя в сутки не более пятнадцати-двадцати лиг, широкой дугой рассыпавшись по степи. Чтобы проехать войско из края в край, требовался почти целый день. Хвонгам бы никогда не собрать такой армии, не помогай им вендийский владыка.
На великолепном гирканском жеребце черной масти, подаренном ему вождем, Конан ехал рядом с Ракшашем в окружении пышной свиты, проводя время в приятных беседах с умным и любознательным предводителем хвонгов. Уже на третий день пути впереди замаячили далекие горы, увенчанные сверкающими на солнце шапками ледников.
С каждым днем близость гор сказывалась все сильнее. Степь изрезали глубокие овраги и цветущие долины сотен пересыхающих ручьев и речушек, несущих свои воды с крутых западных склонов. Стали встречаться клочки леса, словно крохотные острова в океане, и Ракшаш не упускал возможности поохотиться на оленей и тигров, приглашая с собой киммерийца. В предгорьях войско разделилось, и дальше вожди племен вели своих воинов лишь им одним известными тайными тропами Хвонги Ракшаша разбили лагерь у прохода в узкую скалистую теснину. Здесь Конан простился с верховным вождем, не скрывавшим своего сожаления по поводу отъезда киммерийца.
По совету своего гостеприимного друга, знавшего эти горы, как собственный дом, варвар не стал возвращаться прежней дорогой.
«Если пересечь кряж Хована, держась направления вон на ту вершину, что прозывается Ароват, ты попадешь в долину, где начинаются истоки Ильбарса. Следуя течением реки, спустишься на равнину. Там стоит туранская крепость, где тебе помогут добраться до своих. Этот путь вдвое короче того, каким мы пришли сюда.»
Конан выехал ранним утром и держался указанной дороги, проложенной у подножия скалистых гор. Конь киммерийца — легкий на ногу, норовистый жеребец — бежал мерной иноходью, не замечая мелькающих под копытами лиг. Эта древняя, неведомо кем проложенная караванная дорога соединяла Туран с Вендией и Кхитаем. Но позже, с открытием водного пути через море Вилайет она утратила свое значение: трудный путь через горы, кишащие разбойниками-хвонгами был слишком опасен, по сравнению с морским путешествием. Туран, контролирующий восточный путь, приносивший ему баснословный доход, взимавшийся в виде пошлин с многочисленных караванов, утратил к тракту интерес, а вскоре и вовсе потерял над ним всякий контроль. Дорога запустела, провалилась местами и не подновлялась уже несколько десятилетий. Теперь здесь безраздельно хозяйничали хвонги, принадлежавшие к вендийским племенам.
Спор между Тураном и Вендией разгорелся из-за лесных угодий. Только на склонах этих гор рос драгоценный кедр, чья древесина высоко ценилась на всем пространстве от Аквилонии до Замбулы. Когда спрос на рынках на кедр возрос, жадный до золота Илдиз вспомнил о хвонгских горах и послал сюда лесорубов и войско, но встретил решительный отпор со стороны горцев, поддержанных вендийским владыкой. Непрекращающиеся стычки в приграничье разорили весь край, хвонги укрылись в горах, туранцы спустились в степи. В итоге, близилась неизбежная война.
К полудню Конан встретил на пути сбегающий с круч ручей и остановился на отдых. Он прилег в тени дикой яблони и, слушая веселый звон ручья, сам не заметил, как задремал. А когда проснулся, то не нашел ни коня, ни седла, ни дорогой вендийской сабли, изукрашенной самоцветами — еще один подарок Ракшаша… и даже плащ у него стянули. Кто-то весьма ловкий на руку обчистил киммерийца до нитки, оставив варвару только кинжал, да и то лишь потому, что не заметил его в спешке.
«Все, что дано одним человеком, всегда может отнять другой, — философски подумал Конан. Спасибо сапоги оставили.»
Искать пропажу не имело смысла. Киммериец исследовал оставленные вором следы и безнадежно махнул рукой — соперничать в беге с гир-канским рысаком он был не намерен. Но следы похитителя вели в ту же сторону, куда лежал путь киммерийца — и может, он еще и встретит обидчика. Выплеснув свой гнев с бурным потоком отборных проклятий, Конан скорым шагом направился на север, переходя временами на бег.
Вечером голодный и злой киммериец ежился у небольшого костра, недобрым словом поминая проклятого воришку и мечтая о сочном куске баранины с чесноком. Седельные сумки с припасами пропали вместе с седлом и со всем остальным. Спать пришлось лечь натощак.
На следующий день следы похитителя свернули в горы, и Конан, не задумываясь, оставил торную дорогу, горя желанием вернуть свое добро. Вверх по крутому склону уходила-едва приметная козья тропа в развалах осыпей, и варвар справедливо полагал, что с конем в поводу вор будет двигаться медленнее, и киммерийцу, выросшему в горах будет нетрудно его нагнать. То, что до перевала через кряж Хована ему оставалось идти еще не меньше суток, Конана ничуть не смущало — вон он, пик горы Ароват, виден, как на ладони; разве здесь потеряешься. Через гряду оно даже ближе будет.
Весь день киммериец карабкался по скалам, с чувством удовлетворения замечая, что неумолимо настигает грабителя. Гирканский жеребец, привыкший к просторам степей, упрямо не желал лезть в горы. Да еще вор, по глупости, навьючил на него всю поклажу и сам норовил влезть гнедому на спину, в то время как гордый иноходец не признавал иной ноши, кроме всадника и седла. Но даже к исходу вечера, Конан все еще отставал на несколько лиг. Устраиваться на ночь снова пришлось голодным, но в бодром настроении — завтра Конан непременно намеревался нагнать похитителя и посчитаться с подлым воришкой.
Однако и следующий день не принес киммерийцу успеха. Тропа пошла по гребню гряды, где место было достаточно ровное для иноходца, и гнусный вор предпочел скорее калечить ноги благородного животного, чем волочить свои по острым камням. Конан был в бешенстве. Он яростно ломал ветки колючего карагача, не обращая внимания на в кровь исцарапанные руки, и швырял их в огонь. Его желудок настойчиво требовал пищи и гудел, как войсковой барабан. Единственное, в чем Конан не испытывал нужды, так-это в воде. Прозрачных горных ручьев с чистейшей водой ледников здесь хватало. Но мысль о баранине с чесноком неотвязно преследовала киммерийца, наполняя слюной его рот.
«Почему именно с чесноком?» — поймал вдруг себя на мысли Конан и, весь напрягшись, чутко потянул носом воздух.
Спустя миг, сомнений у варвара не осталось, нюх у него был отменный; легкий порыв ветерка донес до Конана резкий чесночный запах, смешанный с горьковатым дымком. Мгновенно Конан оказался на ногах, словно сработавший механизм арбалета, и крадучись пошел против ветра. Запах усиливался и возбуждал аппетит киммерийца, но варвар не спешил — в таких делах он не привык действовать сломя голову.
Через несколько сотен шагов Конан приблизился к гребню, за которым начинался пологий спуск с горы. Каменный вал нависал здесь над склоном наподобие козырька, под которым можно было укрыться от ветра и непогоды. Над гребнем, то бледнея, то ярко вспыхивая, плясали отблески костра. Одинокий красивый голос на странной смеси туранского и вендийского выводил веселую песню. Конан бесшумно подполз к краю карниза и осторожно выглянул вниз. В свете костра он увидел сидящего на корточках человека в заношенном до дыр полосатом халате, с голыми ногами, в грубых стоптанных сандалиях. Бродяга 'беспечно пел и жарил на огне мясо. Недалеко от оборванца лежали до боли знакомые варвару седло и сабля, а в стороне стоял гирканский жеребец с торбой на морде, кстати, тоже принадлежавшей Конану, и довольно хрустел овсом. Гнев помутил рассудок киммерийца, и варвар прыгнул прямо вниз. Мягко, словно кот, опустившись на ноги, Конан перемахнул через костер и, схватив бродягу за воротник, легко оторвал от земли. Расширившиеся от страха глаза тощего оборванца с ужасом смотрели на киммерийца.
— Не убивай меня, грозный воитель! — взмолился бродяга, болтая в воздухе ногами. — Мое имя Бахман… Я бродячий певец. Меня все в горах знают! Клянусь, я в жизни не причинил никому зла!
— Ну, надо же! — насмешливо удивился Конан. — И откуда у тебя этот коиь?
— О, ради всего святого, пощади… — только и смог выдавить нищий, страдальчески закатывая глаза.
— Я вижу, ты меня узнал, — удовлетворенно сказал киммериец и разжал пальцы, сжимавшие воротник халата. — Ты грязный, жалкий вор.
Бродяга бесформенным мешком рухнул на землю, но тут же вскочил на колени и, молитвенно сложив руки, запричитал:
1 2 3 4 5 6 7


А-П

П-Я