Радкин и его спутник сидели в машине.
Было 10:30 утра, солнце вышло из-за облаков.
Спустя пять минут за «датсуном» Радкина припарковалась бордовая «БМВ-2002». Из машины вышли двое мужчин – один черный, другой белый.
Я обернулся, чтобы как следует убедиться:
Роберт Крейвен.
Инспектор Роберт Крейвен –
«Они – выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность».
Крейвен и его черный приятель подошли к машине Радкина – Радкин и его жирный спутник вышли из нее.
Наверное, это – Майк Эллис.
Все четверо вошли в магазинчик.
Я закрыл глаза и снова увидел кровавые реки, раскрывающиеся зонты, кровавый дождь, кровавые лужи, кровавый ливень.
Я открыл глаза – по голубому небу неслись облака, пролетая над холмами за лавками и кафе.
Я вышел из машины и пошел к телефонной будке, стоявшей на другой стороне улицы.
Я позвонил ей домой.
Она сняла трубку:
– Алло?
– Это я.
– Что случилось?
– Я хочу знать. О фотографиях. Мне нужно знать.
– Это было давно.
– Это важно.
– Что именно?
– Всё. Кто фотографировал? Кто организовывал съемки? Всё.
– Это не телефонный разговор.
– Почему?
– Джек, если я расскажу тебе об этом по телефону, то я больше никогда тебя не увижу.
– Это неправда.
– Ах, так?
Я стоял в красной телефонной будке, посреди красной кровавой реки, под голубым небом и смотрел на окно над входом в газетный магазинчик.
Джон Радкин стоял у окна, одной рукой упираясь в раму, другой – в стекло. Он улыбался во весь рот.
– Джек?
– Тогда я заеду.
– Когда?
– Скоро.
Я повесил трубку, не сводя глаз с Джона Радкина.
Я вернулся в машину и стал ждать.
Через полчаса Радкин вышел из магазинчика, перекинув пиджак через плечо. За ним – жирный и Крейвен.
Черного не было.
Крейвен, Радкин и жирный обменялись рукопожатиями. Радкин и жирный сели в «датсун».
Крейвен помахал им на прощание.
Я сидел и ждал.
Крейвен вернулся в магазинчик.
Я сидел и ждал.
Десять минут спустя Крейвен вышел из магазинчика.
Черный так и не появился.
Крейвен сел в машину и уехал.
Я сидел.
Через пять минут я вышел из машины и вошел в магазинчик.
Внутри он оказался больше, чем я думал. Кроме газет и сигарет там продавались игрушки и газовые баллончики.
За прилавком стоял молодой пакистанец.
– Чей это магазинчик? – спросил я его.
– Простите?
– Кто здесь хозяин? Ты?
– Нет, а что?
– Я хотел узнать, не сдается ли квартира на втором этаже.
– Нет, не сдается.
– Я бы хотел оставить свои координаты на случай, если она вдруг освободится. С кем мне можно об этом потолковать?
– Не знаю, – ответил он, думая о чем-то, думая обо мне.
Я взял экземпляр «Телеграфа и Аргуса» и протянул ему деньги.
– Вам лучше всего поговорить с мистером Дугласом, – сказал он.
– С Бобом Дугласом, что ли?
– Да, с Бобом Дугласом.
– Большое спасибо, – сказал я и вышел на улицу, думая:
«Они – выдающиеся сотрудники полиции, заслужившие нашу самую искреннюю благодарность».
Думая: идите вы на хер.
Паб «Прайд», Брэдфорд, в двух шагах от редакции «Телеграфа и Аргуса».
Том уже на месте. Он сидел у стойки и кашлял в свою кружку с пивом.
Я положил руку ему на плечо и сказал:
– Прости, что навязался.
– Да уж, – улыбнулся он. – Нет ничего хуже, чем бухать с врагом.
– Пересядем? – спросил я, кивая на столик у выхода.
– А ты что, не пьешь?
– Не говори глупостей, – сказал я и заказал пиво себе и ему.
Мы сели.
– Нехорошо получилось, – сказал я. – С этой вашей статьей о письме.
– Я тут ни при чем, – ответил он, поднимая руки, и это было похоже на правду.
Я сделал маленький глоток и сказал:
– Какая разница, все равно это фальшивка.
– Да иди ты.
– Я тебе серьезно говорю, эти письма посылал не Потрошитель, мать его.
– Мы провели анализы.
– Мы? Ты же сказал, что ты ни при чем?
– Есть доказательства.
– Да ладно, хрен с ними. Я тебе не из-за этого звонил.
– Тогда рассказывай, – сказал он, расслабившись.
– Нужна кое-какая информация, об одном из ваших, об Эрике Холле.
– А что с ним?
– Его же вроде отстранили?
– И его, и всех остальных.
– Ну да. Ты что-нибудь о нем знаешь?
– Немного.
– Ты с ним лично знаком?
– Ну, мы здороваемся.
– А ты знаешь, что эта, последняя, Дженис Райан…
– Ну?
– Короче, один мой приятель говорит, что она была подружкой Эрика и что инспектор Холл вроде как был ее сутенером.
– Дела.
– Ага.
– Я не слишком удивлен, но меня вообще в последнее время мало что удивляет.
– Значит, больше ты ничего о нем не знаешь? Ничего такого?
– Эти ребята из Брэдфордского отдела по борьбе с проституцией, они там себе на уме. Да и вы, кстати, тоже.
Я кивнул.
– Честно говоря, – продолжил он, – он мне всегда казался каким-то бесчувственным. Ну, ты знаешь, когда я видел его на пресс-конференциях, после работы.
– Достаточно бесчувственным, чтобы убить проститутку, которая на него работала, и обставить все это как дело рук Потрошителя?
– Не-е, родной, на такое он не способен. Не его уровень. Он бы никогда на такое не решился.
– Может, ты и прав.
Том покачал головой и шмыгнул носом.
– А ты местных девочек хорошо знаешь? – спросил я.
– Чего ты хочешь, Джек?
– Да ладно тебе. Ты их знаешь?
– Некоторых.
– Знаешь эту китаянку, Ка Су Пен?
– Которой повезло? – улыбнулся он.
– Ту самую.
– Да. А что?
– Что ты про нее знаешь?
– Популярная. Кстати, знаешь, как говорят о китаянках?
– Как?
– Не пройдет и часа, а ты уже готов трахнуть следующую.
Я стукнул в дверь один раз.
Она открыла и, не говоря ни слова, пошла обратно по пустому коридору.
Я шагнул за ней в комнату, где было грязно и воняло сексом. Я стоял там и смотрел, как она втирает крем в пальцы, в ладони, в запястья, в предплечья, в колени.
На оконном стекле еще не высохли плевки недавнего дождя. Во мраке комнаты яркие оранжевые занавески выглядели жалко и безнадежно. Она терла свои детские коленки. Я заглядывал ей под юбку.
– Это – последний раз? – спросила она, лежа в дальней комнате.
За задернутыми занавесками шел дождь, шел день, шла йоркширская жизнь.
Я лежал с ней рядом, смотрел на потолок в пятнах, на пластмассовую люстру, которую не мешало бы протереть, слушая ее ломаные слова, стук ее истерзанного сердца, чувствуя себя одиноким и несчастным. На ее бедрах была моя сперма, пальцы ее ног касались моих.
– Джек?
– Нет, – соврал я.
Но она все равно плакала. На полу у кровати лежал раскрытый журнал. Ее верхняя губа распухла.
Я поставил машину у большого красивого дома, за которым простиралось Денхольмское поле для игры в гольф.
Перед входом стояла голубая «Гранада-2000».
Я подошел к двери и позвонил.
Мне открыла худощавая женщина средних лет. Она теребила свое жемчужное ожерелье.
– Эрик дома?
– Кто вы?
– Джек Уайтхед.
– Что вам нужно?
– Я из «Йоркшир пост».
Эрик Холл вышел из гостиной. Его лицо было сине-черным, а нос заклеен пластырем.
– Мистер Холл?
– Либби, дорогая, все в порядке…
Женщина еще раз дернула свое ожерелье и ушла туда, откуда появилась.
– В чем дело? – прошипел Холл.
– Дженис Райан.
– Что, простите?
– Не валяй горбатого, Эрик, – сказал я, прислоняясь к дверной раме. – Не будь мудаком.
Он моргнул, глотнул и сказал:
– А вы знаете, кто я такой? Вы знаете, с кем вы разговариваете?
– Ага, с продажным полицейским по имени Эрик Холл.
Он стоял на пороге своего большого красивого дома на краю Денхольмского поля и едва сдерживал слезы.
– Поехали, Эрик, покатаемся, – предложил я.
Мы припарковались на пустой стоянке у парка имени Короля Георга.
Я заглушил мотор.
Наступила тишина. Мы сидели и смотрели на живую изгородь и простирающееся за ней поле.
Некоторое время спустя я сказал:
– Загляни-ка в пакет, что у тебя под ногами.
Он раздвинул свои короткие толстые ляжки, наклонился и достал журнал.
– Страница семь, – сказал я.
Он уставился на фотографию темноволосой девушки с раздвинутыми ногами, открытым ртом, закрытыми глазами, членом у лица и спермой на губах.
– Твое? – спросил я его.
Он сидел и молча качал головой из стороны в сторону. В конце концов он спросил:
– Сколько?
– Пять.
– Сотен?
– А ты как думаешь?
– Что, бля, пять тысяч? У меня нет таких денег.
– Достанешь, – сказал я и включил зажигание.
В редакции стояла мертвая тишина.
Я постучал в дверь хадденовского кабинета и вошел.
Он сидел за столом – спиной к Лидсу и к ночи.
Я сел.
– Ну? – сказал он.
– Они отпустили Фрейзера.
– Ты его видел?
– Ага, – улыбнулся я.
Хадден улыбнулся мне в ответ, приподняв бровь:
– И?
– Его отстранили. Он считает, что Радкин и еще один мужик из Брэдфордского отделения по борьбе с проституцией по уши в дерьме.
– А ты что думаешь?
– Ну, я сходил, посмотрел. Радкин – точно в чем-то по уши, но я понятия не имею, в чем именно.
Похоже, особого впечатления на Билла Хаддена это не произвело.
– Встречался с Томом, – сказал я.
Хадден улыбнулся.
– Он хоть извинился?
– Да, сидел поджав хвост.
– И правильно, мать его.
– Говорит, они считают, что письмо настоящее.
Хадден промолчал.
– Но, – продолжил я, – у него ничего нет на этого брэдфордского легавого.
– Которого? Имя?
– Холл. Эрик Холл.
Хадден покачал головой.
– А у тебя есть что-нибудь новое? – спросил я.
– Нет, – ответил он, все еще качая головой.
Я встал.
– Значит, до завтра.
– Ладно, – сказал он.
В дверях я обернулся.
– Кстати…
– Да? – сказал он, не глядя на меня.
– Помнишь ту, в Престоне?
Он поднял глаза.
– Что?
– Ту проститутку, которую они объявили жертвой Потрошителя?
Хадден кивнул.
– Фрейзер говорит, что она была свидетельницей по делу об убийстве Полы Гарланд.
– Что?!
Я вышел и оставил его сидеть с открытым ртом и вытаращенными глазами.
Он сидел в мрачном фойе на стуле с высокой спинкой и смотрел на свою шляпу, лежавшую у него на коленях.
– Джек, – сказал он, не поднимая глаз.
– Мне снятся кровавые потоки, реки, полные женской крови. Когда я трахаюсь, я вижу кровь. Когда кончаю – смерть.
Мартин Лоуз наклонился вперед.
Он раздвинул свои редкие седые волосы пальцами, и я увидел дырку.
– Но ведь должен быть какой-то другой путь, – сказал я, пряча в темноте слезы.
Он поднял голову.
– Джек, Библия учит нас, по крайней мере одному: она учит нас, что все должно быть именно так, что так оно всегда было и так оно всегда будет, до самого конца.
– До конца?
– Потоп излечил Ноя от безумия.
– И другого пути нет?
– Все будет так, как должно быть.
* * *
Джон Шарк: Вы не слышали, еще один чиновник из Скотленд-Ярда подал в отставку?
Слушатель: Если так и дальше будет продолжаться, то скоро там вообще никого не останется.
Джон Шар к: Это тот самый человек, который, помимо всего прочего, арестовал Артура Скарджилла.
Слушатель: А Потрошитель спокойно разгуливает себе на свободе.
Джон Шарк: Смех да и только, правда, Боб?
Слушатель: Да нет, Джон. Я бы не сказал.
Передача Джона Шарка
Радио Лидс
Среда, 15 июня 1977 года
Глава двадцатая
Пиггот высаживает меня у больницы Св. Джеймса и говорит, что если мне что-нибудь нужно, если он может мне хоть чем-то помочь, то я должен ему просто позвонить, но я уже выхожу из машины, не закрыв за собой дверь, и бегу вверх по лестнице, задыхаясь, цепляясь за перила, скользя по их полированным полам, врываясь в отделение, я кричу на одного, потом на другого, медсестры бегут ко мне, а я отдергиваю занавески у пустой кровати, одна из них говорит, что ей так жаль и что это все-таки случилось неожиданно, так неожиданно, после всех этих дней, и что это всегда очень сложно предсказать, но, по крайней мере, моя жена была с ним, и он в конце концов взял и закрыл глаза, как будто просто перестал бороться, и что ей было очень тяжело, но ведь в таких случаях так лучше, потому что боль прекращается, и что в конце он долго не мучился, а я стою там, в ногах его пустой кровати, смотрю на его пустую тумбочку с открытыми дверцами и пытаюсь понять, куда делся весь мой лечебный перловый отвар, и тут вижу одну из машинок Бобби, маленькую полицейскую машинку размером со спичечный коробок, ту, которую подарил ему Радкин, я беру ее в руки и не могу оторвать от нее глаз, я стою в пустой палате, а другая медсестра говорит мне, какое у него было умиротворенное лицо и что ему намного лучше сейчас, после смерти, чем при жизни, когда он страдал от боли, а я смотрю на ее лицо, на красные бороздки у нее на шее, на белые, иссушенные краской волосы, в ее большие голубые глаза и не могу понять, почему люди выбирают такую профессию, и думаю, что моя-то собственная не лучше, но потом вспоминаю, что меня отстранили и что, скорее всего, мою работу делать мне уже не придется, что бы они там ни говорили, и я смотрю на часы, я вдруг сознаю, что полностью утратил чувство времени, ощущение проходящих минут, часов, дней, недель, месяцев, лет, десятилетий и иду прочь по полированному коридору, а медсестры продолжают что-то говорить, еще одна медсестра выходит из сестринского поста, и они стоят втроем и смотрят мне вслед, а я останавливаюсь, поворачиваюсь и иду обратно, чтобы сказать спасибо, сказать спасибо, сказать спасибо, потом я поворачиваюсь и снова ухожу по полированному коридору с маленькой полицейской машинкой в руке, вниз по лестнице, на улицу, в утро, то есть это мне кажется, что там утро, но кроны деревьев окрашены красным, небо белеет, трава синеет, люди приобретают какой-то неестественный серый цвет, машины едут беззвучно, голоса исчезли, я сижу на ступеньках и тру глаза до тех пор, пока их не начинает щипать, как от пчелиных укусов, и я прекращаю их тереть, встаю и иду по длинной подъездной аллее к дороге, я думаю, как мне теперь добраться отсюда до дома, я выставляю большой палец и стою долго-долго, потом я падаю навзничь и лежу у больничных ворот в голубой траве, глядя в белое небо, на красную листву, и на какой-то момент я засыпаю, но потом просыпаюсь, и тогда снова встаю и отряхиваю с себя голубую траву и иду по дороге к ярко-красной телефонной будке, нахожу внутри белую визитку службы такси, набираю номер, слышу неизвестный голос из неизвестного места и заказываю машину, а потом я стою у телефонной будки и смотрю на беззвучные машины с потрошителями за рулем, смотрю, как они мчатся туда-сюда по дороге, смотрю, как они смеются и показывают на меня пальцем, в их багажниках – мертвые женщины, на задних сиденьях – мертвые женщины, они машут руками и зовут на помощь, белые руки торчат из багажников, белые руки прижимаются к стеклу до тех пор, пока в конце самых проклятых концов рядом со мной не останавливается такси, я сажусь в него и говорю, куда мне нужно, а он смотрит на меня, как будто понятия не имеет, где это, но мы трогаемся с места, я сижу впереди, в машине работает радио, он пытается завязать разговор, но я не улавливаю смысла его слов и вообще не понимаю, почему ему так хочется со мной общаться, наконец я спрашиваю его, откуда он, и после этого он уже ничего не говорит, просто внимательно смотрит на дорогу, и потом, через целую, бля, вечность, мы подъезжаем к моему дому, и я говорю ему, что у меня, к сожалению, нет с собой денег, что ему придется подождать, пока я схожу в дом и возьму их, отчего он страшно злится, но сделать ничего не может, так что я иду к двери и вставляю ключ в замок, но он больше не подходит, поэтому я звоню в звонок, мне кажется, я звоню в него целый день, потом я иду к черному входу и пробую открыть другой замок другим ключом, но он тоже не подходит, поэтому я стучу, мне кажется, я стучу целую ночь, а потом я беру кирпич, которым мы подпираем гаражные ворота, я беру тот кирпич и разбиваю им маленькое окошко у черного входа, я просовываю в него руку, но до замка мне не достать, поэтому я начинаю колотить в дверь кулаками и ногами до тех пор, пока мне наконец не удается попасть в дом, я иду в переднюю и достаю из верхнего ящика тумбочки деньги, приготовленные для молочника, я выхожу во двор, к таксисту, а его уже и след простыл, на хер, но я его не виню, кто же такое выдержит, я машу соседям через дорогу и снова вхожу в дом, я хочу найти Луизу и Бобби, я хожу из комнаты в комнату, но их нигде нет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34