Он обернулся, смерил тревожным взглядом пройденный путь и снова уставился вперёд, внимательно вслушиваясь. Мышонок с отцом протопали чуть дальше и остановились – кончился завод.
– В чём дело? – спросил мышонок.
– Там, впереди, что-то творится, – объяснил Квак. – Слышите? А Крысий Хват идёт за нами по пятам. Я видел, как он крадётся за деревьями. Если он нас поймает, боюсь, наша дружба не переживёт этой встречи.
– Теперь и я слышу, – сказал мышонок. В призрачное, на грани слуха, посвистыванье вплетался мерный шёпот дальнего барабана.
– Что бы оно там ни было, – рассудил Квак, – а всё лучше, чем Крысий Хват в его теперешнем расположении духа. Давайте-ка поднажмём! – Он завёл отца и запрыгал рядом с ним и мышонком на рокот барабана и теперь уже ясно различимый свист.
Впереди, в тенях деревьев, мигнул и погас слабый бледно-зелёный огонёк, а спустя мгновение вспыхнул снова.
– Сигнальная гнилушка, – сообразил Квак. Он застыл как вкопанный, сбив мышонка с отцом наземь, чтобы и они остановились. – Я такое уже видел, – пробормотал он. – И этот мускусный запах мне тоже знаком. Знаете, что это такое?…
Он отскочил в сторону: мимо пронеслась лесная мышь, волоча за собой детёныша.
– Война! – пискнула мышь.
Барабанный бой стал громче и яростней, а в свисте прорезался плач тростниковой дудочки, вторившей хору визгливых, тоненьких голосков:
Вперёд, землеройки, к великой победе!
Героев бессмертие ждёт!
За новые земли, за вечную славу
Вперёд, землеройки, вперёд!
– Что такое землеройки? – спросил мышонок.
– На вид – вроде мышей, – объяснил Квак, – только помельче, и хвост коротенький, а нос поострее. Совсем малютки, но страшно кровожадные. Постоянно что-нибудь лопают, а на войне – ещё того больше. – Заметив, что у отца кончился завод, Квак поставил его с малышом на ноги. До отряда землероек оставалось всего ярдов сто, и разведчик, который подавал сигналы светящейся деревяшкой, двинулся обратно к своим. Квак проводил взглядом подпрыгивающий огонёк, мало-помалу тускневший в отдалении.
– Зрение у них никудышное, – добавил он. – До сих пор нас не заметили. Может, пройдут мимо, да и скатертью дорожка! Кажется, это продотряд – заготовляет провиант для всей армии. Вот почему эта мышь так драпала. Одно радует – жесть они не едят.
– А лягушек едят? – спросил мышонок.
– Если поймают, – ответил Квак.
Землеройки выступили на освещенную луной полосу, и мышонок из-за плеча отца увидел небольшой отряд, сбившийся в кучку на снегу и ощетинившийся крошечными копьями. Как только разведчик приступил к докладу, пение оборвалось, но раскатистая дробь барабанчика из ореховой скорлупки и плач тростниковой дудочки не смолкали.
– Копья отравленные, – сообщил Квак.
– Осторожней! – воскликнул мышонок. – Не подходите ближе!
– Назад тоже нельзя, – возразил Квак. – Там Крысий Хват.
– Вечер добрый! – хриплым шёпотом приветствовал их Крысий Хват. Слониху он оставил в кустах, ибо предпочитал подкрадываться к жертвам незаметно. – Пребываем в сомнениях? – поинтересовался он. – Гадаем, какой путь нам избрать?
Квак не забыл своего обещания – идти с мышонком и его отцом лишь до тех пор, пока дороги, предначертанные им судьбой, не разойдутся. И судя по всему, час разлуки настал: дружба. – дело благородное, но жизнь милее. Квак выступил из теней и запрыгал навстречу Крысьему Хвату, надеясь отвратить его гнев хотя бы от себя какой-нибудь кроткой отповедью.
Крысий Хват смутился. Квак казался совсем беззащитным, но преследователю стало не по себе. Он всегда побаивался гадальщика, подозревая в нём не только провидца удач и бед, но и деятельного их пособника. Стараясь не встретиться с ним глазами, Крысий Хват шагнул вперед – и поймал на себе пристальный взгляд мышиного детёныша; ночное небо отражалось в его стеклярусных глазках. И внезапно Хват почувствовал, что его будто магнитом тянет к мышонку с отцом и что-то от него требуется, – он даже чуть не забыл, что собирался с ними покончить. Встряхнувшись, он нагнулся за камнем.
– Отойди, Квак, – велел он. – Твоим дружкам конец. Квак ещё не придумал, как смягчить Крысьего Хвата; оставалось действовать по наитию.
– Позволь мне предсказать тебе будущее, – выпалил он. Крысий Хват протянул ему лапу и рассмеялся:
– Валяй! Очень может статься, что из всей нашей честной компании только у меня оно и будет.
Квак приблизился к нему с улыбкой, но протянутую лапу так и не взял, и с языка его так и не полились уже почти сложившиеся в уме любезные речи. Гадальщик поймал себя на том, что смотрит Крысьему Хвату прямо в глаза, и ощутил в себе иные слова – странные и таинственные, и широкий рот его распахнулся помимо воли.
– Пёс вознесётся, – вымолвил он, – а крыса падёт.
Крысий Хват отпрянул, как от удара.
– Это ещё что такое? – прорычал он. – Что это значит?
Но Квак и сам понятия не имел, что бы это значило, да и не до того ему было. От души вознегодовав на судьбу, столкнувшую его с этими мышатами, он почувствовал, как рот его опять раскрывается сам собой, и услышал будто со стороны собственный голос, повторяющий слово в слово:
– Пёс вознесётся, а крыса падёт.
– Может, и так, – рявкнул Крысий Хват, в гневе позабыв свои страхи, – но первым падёшь ты! Ты – и твои дружки-заводяшки! Я вырву тебе глотку!
– Разумеется, – согласился Квак. – Почему бы и нет?
Он печально кивнул и, оборотившись к Крысьему Хвату спиной, уставился на землероек, которые уже развернулись кругом и ожидали только «шагом марш!», чтобы двинуться дальше, прочь от опушки. Над строем копий в лунном свете блеснуло знамя – рваная, обвисшая на древке кротовья шкура. Квак вздохнул и подумал: интересно, а о чём в свои последние мгновенья думал крот?
– От них подмоги не ждите, – прервал его раздумья Крысий Хват. – Если у вас есть что сказать друг другу на прощанье, то сейчас – самое время.
– ПРОВИАНТ! – взревел Квак. – СВЕЖЕЕ МЯСО ДЛЯ АРМИИ! ПРОВИАНТ ДЛЯ БОЙЦОВ! СЮДА!
– Провиант!!! – разнёсся ответный вопль над заснеженным лугом. И тотчас же тесная кучка темнеющих на снегу фигурок обернулась могучей лавиной, устремившейся с копьями наперевес к единой цели, и знамя взвилось и затрепетало над головами тощей хоругвью голода.
– Что же ты, не останешься на обед? – окликнул Квак пустившегося наутёк Крысьего Хвата, но тот не ответил: спасая свою шкуру, он опрометью ринулся под деревья и растворился в тени, как только гадальщика и мышонка с отцом накрыло волной мускусного запаха.
– Дядюшка Квак! – вскрикнул мышонок. – Эти землеройки вас съедят!
– Лучше пусть они, чем Крысий Хват, – заявил гадальщик. Собравшись предать друзей, он невольно предал сам себя – и теперь принимал свою участь безропотно и смиренно. Резко сбавив шаг, солдаты остановились прямо перед ним; два или три из самых подслеповатых наткнулись на мышонка с отцом и сбили их наземь. Все они были худющие, изголодавшиеся и беспрерывно двигали челюстями, словно готовы были сжевать без промедления всё, что ни попадётся им на пути.
– Жёсткий. Очень твёрдый и жёсткий, – пожаловался солдат, потирая нос, ушибленный о мышонка-отца.
– Для офицерского стола сгодится, – сказал другой. – А вот этот – ничего, – добавил он, ущипнув Квака. – Жирненький. И пахнет вкусно.
– Да-да, – подхватил кто-то. – Я лягушку пробовал. Они вкусные.
Тут показался капрал – землеройка с надменно задранным носом. Он встал перед Кваком, покопался в сумке из мышиной шкурки и достал соломинку.
– Одна лягушка, – объявил он и надкусил соломинку, оставляя зарубку. – Два… чего два-то?
– Мышонка, – подсказал Квак.
– Что-то запах у них не мышиный. Я мышей пробовал – не так они пахнут, – усомнился капрал, однако же поставил на учёт и мышат, сделав ещё две зарубки. – Кто же вас таких привёл, хотел бы я знать?
– Судьба, – ответил Квак.
– Никому нельзя верить, – вздохнул капрал, спрятал соломинку и передал пленников под конвой. – Полная готовность! – доложил он возглавлявшему продотряд сержанту.
– Тогда выступаем, – распорядился сержант. – Барабанщику и трубачу – молчать, мы уже слишком близко к границе.
– Провиант – в строй! – скомандовал капрал. Квака и мышонка с отцом втолкнули в голову колонны. Позади них, шаркая лапами и обливаясь слезами, ковыляли пленные лесные мыши.
– Молчать! – прикрикнул на них конвоир. – Не то как тыкну копьём – и прости-прощай прямо туточки.
– Вперё-о-о-д марш! – взвизгнул сержант.
Разведчик с гнилушкой припустил вперёд; знаменосец со своим дырявым стягом сделал первый шаг; солдаты взяли копья на плечо и растянулись на марше, мерно помахивая хвостиками, и чёрная тень поползла по снегу вслед за отрядом, гонящим провиант в штаб-квартиру.
Мышонок двигался задом наперёд и смотрел через плечо отца на барабанщика – совсем ещё юную землеройку с барабанчиком из ореховой скорлупки.
– Это что, настоящая война? – наконец спросил он маленького солдата.
– А как же! – кивнул барабанщик. – На нашей территории еды стало совсем мало, и теперь придётся отнять территорию у землероек, которые живут ниже по ручью.
– А я слыхал, всё наоборот, – вмешался трубач. – Я слыхал, это на их территории еды стало мало – и они напали на нас.
– Что такое территория? – спросил мышонок.
– Что значит «что такое территория»? – удивился барабанщик. – Территория – она и есть территория, чего тут непонятного?
– У провианта нет территории, – сказал трубач.
– У пойманного – нет, – уточнил барабанщик. – А до того, как мы его поймаем, – есть. Территория у всех есть.
– У нас не было, – возразил мышонок.
– Ну, тогда неудивительно, что вы попали в провиант, – пожал плечами маленький солдат. – На что вообще можно надеяться без территории?!
– Но что это такое – территория? – не унимался мышонок.
– Территория – это твоё место, – объяснил барабанщик. – Это такое место, где всё пахнет правильно. Место, где ты знаешь все тропинки и убежища и можешь найти их когда угодно, хоть днём, хоть ночью. Место, за которое ты сражался, или место, за которое сражался твой отец. Там ты себя чувствуешь в безопасности. Там ты силён. Это такое место, где ты, сражаясь с врагом, наверняка победишь.
– Это – твоя территория, – добавил трубач. – А чужая территория – это совсем другое дело. Там ты себя чувствуешь слабым. Там тебе страшно и хочется бежать без оглядки. И побеждает там враг.
Мышонок-отец шагал молча и сгорал от стыда. «На что вообще можно надеяться без территории?!» – повторял он про себя снова и снова, прекрасно сознавая, что маленький барабанщик прав. И впрямь, на что им было надеяться? Теперь-то он понял, что для него и его сына весь огромный мир был чьей-то чужой территорией, по которой они не могли даже пройтись, если кто-нибудь не заведёт его. Сейчас, на марше, его заводил Квак – и будто нож поворачивался в ране с каждым поворотом ключика.
Разговор оборвался. Лесные мыши тихо попискивали, под шагами землероек похрустывал наст, спичечный коробок на спине Квака тарахтел, подпрыгивая вместе с хозяином, а мышонок с отцом усердно скрипели жестяными лапками под мерное жужжание шестерёнок. Весь отряд был настороже, копья то и дело со звоном сталкивались, нацеливаясь то в одну сторону, то в другую, – землеройки, беспрестанно принюхиваясь, то оглядывались назад, то всматривались в тени под деревьями на окраине луга.
– Далеко ещё? – спросил капрал, тревожно подёргивая носом.
– Уже почти пришли, кажется, – отозвался сержант. Маршрут был им незнаком и заранее не разведан, и следов, что подсказали бы дорогу, не было, но инстинкт вёл сержанта туда, где можно будет наконец уловить запах своего батальона.
– А когда мы вернёмся в штаб? – требовательно пискнул кто-то из строя.
– Жрать хочу! – взвизгнул другой солдат.
– Прекратить разговорчики! – раздражённо рявкнул сержант и снова принюхался.
Квак прыгал вперёд покорно, без единого слова. Он понимал, что скачет навстречу смерти, и сам себе был противен донельзя в таком положении. Однако же до своих лет он дожил лишь благодаря тому, что вкладывал в задачу не бьпъ съеденным больше усилий, чем его враги вкладывали в задачу его съесть. Так что гадальщик отринул страхи и сосредоточился всецело на том, чтобы не упустить ни малейшей возможности спасения.
Приглядываясь к цепочке следов, что тянулась за мышонком и его отцом, Квак заметил, что отец движется не строго по прямой, а длинными дугами, постоянно забирая влево, – одна нога его была согнута сильнее другой. А поскольку шагал он во главе колонны, весь отряд следом за ним незаметно отклонялся от курса и безотчётная тревога исподволь охватывала строй.
– Чего-то мне не по себе, – признался барабанщик. Как бы браво он ни держался, а росту в нём не было и Двух дюймов; залитый лунным сиянием луг внезапно показался ему огромным и страшным, и барабан под дрожащими лапками отозвался чуть слышной дробью.
– И мне, – подхватил трубач. – И ты сам знаешь почему! И я знаю. Мы заблудились, мы теперь на их территории!
Знаменосец, капрал и сержант, услышав, что кто-то наконец облёк их опасения в слова, застыли как вкопанные, и вся колонна остановилась: каждый боец просто-напросто наткнулся на впереди идущего. Разведчик, чьи вылазки и так уже с каждым разом становились всё короче, влетел обратно в строй, точно мячик на резинке, и торопливо зарыл свою гнилушку в снег. Мышонок-отец, не сумев протолкать сына мимо замершего впереди трубача, остался топтаться на месте, пока не кончился завод.
– Тебе страшно? – спросил мышонок-сын маленького барабанщика.
– Мне? Страшно? Да ни в жизнь! – возмутился юный солдат. – Я вообще ничего не боюсь… ну, по крайней мере, так мне кажется. Это ведь моя первая война.
Они стояли в неглубокой лощине, с наветренной стороны защищенной густым кустарником. Здесь, в застоявшемся воздухе, голоса казались непривычно громкими, и все умолкли.
– Что сейчас будет, дядюшка Квак? – шёпотом спросил мышонок.
– Не знаю, – сказал Квак, – но ты смотри в оба. Глядишь, ещё и выдастся случай сбежать!
– Война, – пробормотал отец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23