– Вы правы, – признал Стюарт. – Я всегда считал поцелуи напрасной тратой времени – если вообще снисходил до них. И обычно мне крайне трудно разговаривать с женщинами. Им неинтересно то, что я считаю важным и полезным.
– А что вы находите важным и полезным? – Она кокетливо склонила голову набок.
– Избирательная реформа. Условия труда на заводах и шахтах. Государственные школы. Внешняя политика, особенно в Центральной Азии.
Стюарт оставил службу в армии, потому что методы веления войны вызывали в нем отвращение. И мистер Глад-стон завоевал его преданность именно потому, что непоколебимо выступал против войны с самого ее начала.
– Не уверена, что смогу отыскать на карте Афганистан, – сказала она, весело блестя глазами.
Стюарт рассмеялся:
– Ну и пусть. А если вам интересно, могу показать. Боже, она сводила его с ума.
Бросив на него быстрый взгляд, Верити взяла ломтик 11 ирога и начала медленно смаковать его. Стюарт наблюдал. Можно было сразу сказать, нравится ли ей угощение, как в случае с вареным яйцом. Он вспомнил, как старательно прижимала она белок к нижней губе, так что туда налипли крупинки соли и перца, и она облизнула губу, смахнув их кончиком языка, прежде чем вонзить зубы в яйцо. Слышал безмолвные вздохи, следил за движениями языка во рту, едва сдерживаясь, чтобы не вырвать блюдо из ее рук и не утащить се в постель.
Но сейчас она думала совсем не о пироге. Она явно что-то замышляла, пропустив его предложение мимо ушей. Он помолчал, дожидаясь, когда пирожное исчезнет.
– Скажите, как вас зовут? – начал он.
– Кажется, вы уже знаете мое имя, – возразила она.
– Хочу услышать ваше настоящее имя. Так будет справедливо. Вам известно, где я живу. Вы можете узнать обо мне все, что захотите.
– Вы уже знаете обо мне все, что нужно, – упрямилась она.
– Я не знаю, где вы живете.
– В тени принцева замка.
– А где это? – спросил он, заранее зная, что она не ответит.
– К северу отсюда.
Она сказала больше, чем он надеялся услышать.
– Как далеко?
– Не дальше Шотландии.
Таким образом, у него осталось пол-Британии и сотня, если не тысяча, имений, которые можно назвать французским шато, замком из сказки, хотя английские замки – дело совсем другое. Боже правый, он всерьез пытается найти подсказку в детской книжке.
– Скажите точнее.
Она колебалась.
– Это место вы очень легко найдете на карте.
Разве это подсказка? Он с легкостью может отыскать на карте что угодно.
– Помилосердствуйте.
Ему не стыдно умолять. Он уже понял, что совершенно лишен гордости, если дело касается этой женщины.
Она заявила:
– Я и без того сказала слишком много.
Ее голос не дрогнул. Она действительно думала, что сообщила ему достаточно. Поищите иголку в стоге сена размером с Пеннинские горы!
– Хорошо. Больше не буду спрашивать, где вы живете. – Значит, ему придется не спускать с нее глаз. Хотя как же завтрашняя встреча с лорд-канцлером? – Скажите, что привело вас в Лондон?
Она закрыла щеки ладонями.
– Вы, разумеется.
– Я?
– Должны были быть вы. Иначе как вышло, что мы здесь, вместе, хотя встретились всего несколько часов назад?
Действительно, какое еще может быть объяснение. Судьба предопределила им встретиться – и полюбить друг друга.
– В таком случае останьтесь со мной, – сказал Стюарт. – Я о вас позабочусь.
Она слабо улыбнулась:
– Вы очень добры.
Она ему не поверила. Сочла его слова за скоропалительное предложение, о котором он пожалеет, едва наступит рассвет. Но ведь она его еще плохо знает, не так ли?
– Вы видели мой дом. У меня есть еще овечьи выпасы в северном Йоркшире. Через год я начну адвокатскую практику. Но сейчас я живу на проценты, так что вам придется подождать – может, довольно долго, – прежде чем начнете опустошать магазины Уорта. Но я буду счастлив потакать всем вашим желаниям.
– Бедняк предлагает неограниченный кредит. Теперь я выслушала все.
– Я не сказал, что предлагаю неограниченный кредит. И бедняком он точно не был. У него осталось довольно на банковском счете после продажи Сомерсет-Хауса. Однако страх снова оказаться в нищете глубоко поселился в душе Стюарта. Он не хотел трогать капитал, если в том не было крайней нужды.
– Надеюсь, что, став моей женой, вы сумеете мудро распорядиться семейным бюджетом. Неограниченный кредит приведет нас в тупик.
Снисходительная усмешка исчезла, уступив место изумлению, граничащему с непониманием.
– Вы предлагаете мне выйти за вас замуж?
– Да.
– Совершенно незнакомой женщине?
Что ее столь сильно поразило? Между ними возникло такое чувство близости, как будто они давно знают друг друга. Они вовсе не чужие друг другу; просто не встречались раньше.
– Я знаю вас гораздо лучше, чем любую из молодых леди, среди которых мне полагается выбрать супругу, протанцевав с ней пару раз на балу и выдержав полдесятка скучнейших разговоров.
– По крайней мере вас с ними знакомили. Вы даже не знаете, как меня зовут.
– Разве я не пытался это выяснить? Моей вины тут нет. Она покачала головой:
– Я вас не виню. Я виню себя. Вы джентльмен, но я не леди.
– Станете леди, выйдя за меня замуж.
– И не невинная дева.
– Я заметил.
Она снова покачала головой:
– Зачем? У вас все впереди. Зачем обременять себя таким ярмом, как я?
– Так вы, в конце концов, самая знаменитая куртизанка в Лондоне?
– Нет. Конечно, нет.
– За вами тянется цепь преступлений?
– Нет.
– Вы замужем?
– Бог мой, да нет же!
– Тогда вы будете не ярмом, а драгоценным подарком.
У Стюарта были свои циничные соображения по поводу брака. Но он судил здраво и уважал брак как могучий инструмент узаконивания и освящения того, что было незаконным и неосвященным. Будучи мужчиной, он имел некоторую свободу в выборе жены. Женщина, которая выглядит и говорит так, как его незнакомка, и обладает той неуловимой сущностью, что отличает истинную чаровницу от обычной комедиантки, добьется в обществе оглушительного успеха, даже если друзья и коллеги Стюарта поначалу отнесутся к ней настороженно. Несомненно!
– Мне нельзя. Вам нельзя. Вы не сможете. – Она грустно вздохнула. – Это невозможно.
– Тогда окажите любезность и сообщите, в чем именно состоит препятствие.
Он начинал терять терпение. К чему эти тайны? Чего она боится?
Ее взгляд затуманился. Стюарт тут же пожалел о своих словах.
– Простите. Я не хотел вам грубить…
– Не надо просить прощения, – ответила она. – Вы оказали мне честь.
Она прижала тыльную сторону ладони к его щеке. Схватив ее руку, Стюарт коснулся губами ладони. На какой-то миг ему показалось, что целует руку каменщику. Перевернул ладонь, поднес ее к свету, чтобы разглядеть получше. Она попыталась отнять у него руку. Стюарт держал крепко.
На этой руке он читал историю труда и лишений. Тонкие белесые шрамы на среднем и указательном пальцах. На тыльной стороне руки и у основания ладони с полдесятка следов от ожогов – в этих местах кожа даже потеряла цвет. Грубая кожа, такая была у матери.
– Бог мой, – прошептал Стюарт. Золушка действительно работала на кухне. А он сгорал от желания и только сейчас разглядел ее руки.
Пользуясь моментом, она вырвала руку. Стюарт попытался снова схватить ее ладонь, но она успела сжать кулаки.
– Покажите мне вашу руку.
– Вам незачем ее видеть.
– Не нужно стыдиться честной работы.
– Красивые слова, – сказала она.
– Да, я всерьез опасаюсь превратиться в лирического поэта.
Он медленно осмотрел каждую выпуклость и впадину ее костяшек, стараясь не упустить ни единой детали, каждый палец от первого сустава до основания. Потом взял ее крепко сжатые в кулаки руки и повернул ладонями вверх.
Холмик ладони, ее край, ногти – осмотрел все, что было доступно взгляду. Стюарт был готов восхищаться ею, словно она была только что извлеченной из земли Венерой Ми-лосской, а он – простым землекопом, онемевшим от ее красоты.
Хватка немного ослабела, и он сумел разжать ее пальцы. Верити судорожно вздохнула, когда вся ладонь, каждый палец оказались на виду. Даже попыталась накрыть его руки своей ладонью.
– Не надо, – сказал Стюарт. – Хочу потрогать ваши мозоли.
– Зачем? – Она заговорила тихо и жалобно. – Зачем вам их трогать?
– Потому что они ваши.
Прикусив нижнюю губу, она сдалась. Стюарт коснулся губами застарелого ожога. Потом начал целовать костяшки, одну за другой, изучая их угловатую худобу, впитывая губами запах ее кожи.
Потом лизнул мозоль. Девушка только ахнула – и этот слабый звук зажег огонь в его крови – и попыталась снова сжать руку в кулак. Конечно, он ей этого не позволил, зато еще раз пробежался языком по шершавой поверхности.
Она так живо отвечала на ласку, поражаясь собственной реакции, что он чуть не разбил в щепки спинку кровати, пытаясь сдержать новый порыв страстного желания. Ее натруженные ладони оказались невероятно чувствительными. Стоило слегка укусить – и она начинала постанывать; осторожное прикосновение зубов к центру ладони заставляло ее вздрагивать всем телом.
Свободная рука девушки обняла его спину, а тело завибрировало, прижимаясь теснее. Стюарт понял, чего она ждет. Ждет, чтобы он вошел в нее. Он чувствовал себя слабым перед ней. И твердым, точно жезл.
Сдернув с нее одеяло, Стюарт вошел в нее одним мощным ударом. Их пальцы переплелись, ладони соприкасались. Он целовал ее в губы, целовал, не переставая, заполнял собой ее всю, плавился в ее огне, содрогаясь от наслаждения. Потом откинул голову назад, чтобы глотнуть воздуха, и тут оргазм обрушился на него, накрыв с головой, грозя унести в небытие, снова и снова.
Верити изумленно смотрела на собственные руки. Она не ухаживала за ними долгие недели! Грубые, точно соль, ладони; узловатые суставы; красная, местами воспаленная от слишком частого соприкосновения с водой кожа – слишком дорого приходится расплачиваться ей за ошибки, которые она совершила в своей жизни. Скажи кто-нибудь, что Верити потеряет голову от желания, когда мужчина начнет ласкать эти огрубевшие ладони, и она бы презрительно посмеялась. Скорее ее разделочная доска даст побеги, чем такое случится!
Тем не менее он влюбился в ее руки, и Верити была потрясена. Такого огромного наслаждения она еще не испытывала – ей даже стало страшно. Ей хотелось плакать от благоговейного восторга.
За ее спиной мистер Сомерсет промурлыкал:
– Хотел бы я, чтобы так было каждую ночь.
В его голосе ей чудилась сонная улыбка. И тут ее сердце треснуло пополам.
– Обещайте, что подумаете об этом, – сказал он. Как будто она может думать о чем-нибудь другом!
– Вы сошли с ума, – ответила она ему.
– В общем смысле – нет. Из-за вас – само собой. Слова медленно слетали с его губ. Стюарт засыпал.
– Вы сошли с ума, – повторила она. Он не ответил, лишь обнял ее крепче.
– Безумец. Безумец. Безумец, – твердила Верити самой себе.
Безумная надежда грозила завладеть ее душой. Она уже нашептывала ей: доверься мистеру Сомерсету, поверь в его искренность, достоинство и здравый рассудок. Перед тобой, твердила предательская надежда, мужчина не только умный и обладающий даром убеждения – красавец, разумеется, – но и рассудительный, мудрый, способный видеть вещи в истинном свете. Ему безразлично твое нынешнее низкое положение, он закрывает глаза на твои грехи, потому что видит, как прекрасна твоя душа.
Брак. Бог мой, замужество. Он наверняка сошел с ума.
Что они скажут остальным? Откуда она родом? Из какой семьи? Чем занималась до сегодняшнего дня?
И как ей объяснить Стюарту, что он предложил руку и сердце порочной кухарке, которая спала с Берти, и он не счел ее достойной законного брака?
Если Стюарт узнает, он не захочет на ней жениться. Не захочет даже видеть ее больше! И что еще хуже, возненавидит Верити за то, что завлекла его в ловушку, прекрасно сознавая, кто она такая, и кто он такой, и какие отношения связывают братьев.
Но он тебя любит, пискнул жалобный голосок ее романтического «я» из глубин промозглой тюремной камеры, куда Верити его упрятала после сокрушительного объяснения с Берти.
Сможет ли любовь усмирить гнев, когда он выяснит, кто она такая? Осталась только кухарка, раз уж ей отказали в праве называться Верой Дрейк. Станет ли любовь спасением против горечи и разочарования, когда Стюарт сделается посмешищем для всей Англии и его многообещающая политическая карьера пойдет прахом, потому что ее репутация ничуть не лучше, чем у первой куртизанки Лондона?
Ей хотелось верить, что его любовь – их любовь – станет редкостным чудом; терпеливая, как скромный ручеек, что долбит в скалах глубочайшую пропасть; незыблемая, как смена времен года.
Возможно, у них все-таки есть малый шанс обрести счастье. Стюарт займется адвокатской практикой в тихом провинциальном городке. У них будет аккуратный домик с садиком и залитой солнцем детской, потому что у них будут дети.
Верити снова заплакала. Какой желанной казалась жизнь, которую он ей предлагал! Ее душа рвалась к ней – рвалась, рвалась! – с одержимостью заплутавшего в пустыне путника, ползущего к мерцающему вдали миражу.
Но к чему обманывать себя? За стенами этой комнаты лежит мир, полный писаных и неписаных правил, которым вполне под силу подавить малейший росток бунтарства в чувствительном сердце.
Всю жизнь он стремился к достоинству и достойной жизни. Она ни к чему не стремилась, лишь погубила себя. Неужели ей хватит безрассудства, чтобы погубить заодно и Стюарта, даже с его согласия?
Утром, когда к нему вернется способность рассуждать здраво, он увидит, что она ушла, и будет ей благодарен, если она не примет всерьез слов, сказанных в минуту страстного безумия. У него впереди будет целая жизнь.
А ей останутся воспоминания, да еще утешение, что у Стюарта впереди будущее, лишь потому, что она ушла, прихватив с собой лишь саквояж и последнее пирожное.
Глава 10
Ноябрь 1892 года
Дом мистера Сомерсета был центральным в ряду стандартных оштукатуренных городских домов. Над входом располагалась маленькая галерея, поддерживаемая колоннами и римско-дорическом стиле, и балкон с узорной каменной решеткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39