Ксения ничего не ответила, пошла спать. Вот и отец говорит так, будто все решено. «Господи, не хочу я замуж, не хочу!»
С заплаканными глазами шла она утром на ферму. Хмурое было утро, холодное, и на сердце у Ксении было хмуро, пасмурно. Она уже прошла Козулинский лес, как услышала за спиной чьи-то шаги, обернулась и охнула: с холма бежал к ней Ченцов.
– Доброе утро, – сказал он. – Вот ты, значит, какой дорогой ходишь?
Ксения молчала.
– Ты что, всегда такая серьезная? – спросил он.
– А ты злой, – сказала она, – зачем ко мне пристаешь?
– Да так, хочется.
– А мне-то ведь не хочется, зачем же ты…
– Ну, мало ли что тебе не хочется, – сказал Алексей и засмеялся, – я еще с тобой на танцы пойду.
– Куда?
– На танцы.
– Обязательно – баян твой слушать.
– Нет, на баяне я уж давно не играл, – серьезно сказал Алексей, – а захочешь, для тебя сыграю. Приходи сегодня на вечерку, ждать буду.
– Ну пожалуйста, оставь меня! – умоляюще проговорила Ксения.
Он остановился, заглянул ей в лицо.
– Приходи в самом деле, а?
Она чувствовала, что краснеет под его взглядом, и нахмурилась, сказала с упреком:
– Нехорошо. Иди своей дорожкой.
– А вот до речки дойду и распрощаемся, – усмехаясь, ответил он.
И действительно, возле реки он помахал рукой, крикнул: «Приходи вечером!» – и пошел по тропинке вдоль берега. А Ксения поняла, что он совсем не ожидал ее в лесу, как ей показалось сначала, что этой дорогой ему просто ближе ходить к гаражу. И снова тоскливо стало у нее на душе.
Но забыть слова Алексея она не могла. И старалась о них не думать, а думала весь день. Вечером, вернувшись домой, Ксения, не находя себе дела, бесцельно толкалась по двору, наконец взяла ведра, коромысло, пошла за водой. И хотя идти до колодца ей было недалеко – две избы обогнуть, – шла долго и все останавливалась, прислушиваясь к далеким голосам девчат, к веселому напеву баяна.
Ведра с водой показались ей необычно тяжелыми, она поставила их у сарая на лавку и сама присела рядом. У нее горело лицо, часто стучало сердце.
– Ксень, ты где? – выглянув из избы, спросила мать.
Ксения молчала. Прасковья Григорьевна разглядела ее в сумраке, сказала:
– А я думала, брат Михаил приехал. Еще, может, приедет, подожди… Выдь на большак, глянь, не идет ли какая машина.
– Не заплутается, – проговорила Ксения, но встала, вышла на дорогу.
Она шла встречать Михаила, а очутилась возле клуба.
На крыльце сидел Петька Селезнев, помощник комбайнера, еще совсем мальчишка, и наигрывал на баяне что-то веселое, задорное. Вокруг него гурьбой стояли девушки, они подсмеивались над его лихим чубом, над новым костюмом, в который зачем-то он вырядился сегодня, над начищенными до такого блеска сапогами, что в них отражался висевший на столбе фонарь. Но Селезнев будто и не слышал ничего – всей своей осанкой, невозмутимым лицом и той небрежностью, с которой держал баян, он выражал полное презрение к девушкам и, как бы подчеркивая это, изредка снисходительно взглядывал на них. Было видно, он хорошо знал цену их насмешкам, но еще лучше – самому себе. Поодаль на бревнах сидели парни. А еще дальше, скрытый сумраком, в кустах сирени кто-то взвизгивал, кто-то шептался, кто-то смеялся нарочито громко, басом.
Ксения прижалась к дереву и даже дыхание затаила, боясь, что ее заметят. И страшно ей было и хотелось узнать, пришел Алексей или нет.
– А чего ты принарядился, Петюнька? Уж не женихаться ли собрался? – спросила одна из девчат. – Молод женихаться-то.
Баянист тряхнул чубом, проговорил сквозь зубы:
– Первая пойдешь.
– Так и побежала, гляди-ка!
– Вот те и «гляди-ка».
– Торопись, Петька, не то я заберу! – крикнул из темноты какой-то парень.
– Бери, другую найдем! Спешить некуда.
Совсем рядом мимо Ксении прошли Зина и Иван Кошелев. Зина что-то ласково говорила ему, а Иван отвечал ей солидно, снисходительно, как малому ребенку. В небе неожиданно вспыхнула яркая огненная полоска, вспыхнула и сейчас же погасла.
– Ой, молния! Неужто гроза? – спросила Зина.
– Нет, – сказал Иван, – это сухоросица. Завтра пораньше выйдем работать: росы не будет. Мы завтра возле вашей фермы клеповский клин убирать начнем. Так что свидимся…
Договорить он не успел: вдали медлительно прокатился гром.
– Вот тебе и сухоросица, – засмеялась Зина, – гроза идет…
– А может, стороной? – озабоченно спросил Иван, глядя на темное небо.
Алексея не было. Ксении стало стыдно за то, что она стоит здесь. Когда шла сюда, она и не думала, что совершает грех, а сейчас знала: нельзя ей быть тут, нельзя.
Дома ее уже ждал Михаил. Он не на машине приехал, пешком пришел. И опять, как накануне, Ксения сидела с ним за избой под черемухой. На этот раз он был менее робок, молчание Ксении не смущало его. Он болтал ногой и говорил:
– Люблю я, сестра, наблюдать за людьми и выносить о них рассуждение. Глупые они, мирские. Вот нет у нас образования, а все ж мы умнее иного, кто в институтах учился. Безусловно, оттого, что знаем свое назначение. Они говорят, нет бога, и думают, все постигли. Спутники, дескать, запустили в небо и не нашли там господа. Им и невдомек, что бога нельзя увидеть. Смешно! Рассуждает какой-нибудь так, пыжится, дуется, хвалится своей премудростью, а я смотрю на него и вижу, как сатана его на сковородке поджаривает, а от него эдак, знаешь, дух жженый поднимается. Он кричит, а над ним, знаешь, зеркало большое такое висит, чтоб видел, как на пузе корочка розовенькая образуется. Отколупнет сатана корочку, попробует и опять поджаривает.
– Да перестань ты, не могу я! – испуганно шептала Ксения.
– А ты не бойся, чего тебе бояться! Мы свои души спасли, нам вечное блаженство предусмотрено. А они пусть жарятся. Как ты – не знаю, а я чист совестью. Нет на мне никакого греха. Иногда хочется в кино сходить, а не иду – нельзя. У нас, знаю, некоторые радио слушают. А я – нет. Я твердый, слово дал – не нарушу. А уж табак или там вино – терпеть не могу. От мирских мужиков на километр табачищем несет, как их девки целуют? Я в Томске при ресторане в гардеробщиках служу, так, поверишь ли, у иного от пальто, как от паровозной трубы, несет. Во накурился! А знаешь, кого я особенно не люблю? Директора нашего. Уж что моя должность незаметная, до кухни мы, никакого отношения не имеем, польты стережем, а он и до нас добирается – зависть его берет, что чаевые нам посетители жалуют.
– Какие такие чаевые? – спросила Ксения.
Михаил снисходительно посмотрел на нее.
– Эх ты, овечка! Ну, подам я посетителю пальтишко, а он мне рупь, на чай, значит.
– За что же это тебе рупь, ты ж зарплату получаешь?
– Зарплата само собой, а рупь от посетителя за обслуживание, за вежливое с ним обхождение, значит… Ты думаешь, я себе эти деньги беру? Нет, я коплю, а потом общине пожертвую. Я много накопил. Останусь у вас – вашей общине отдам. Вот директору и завидно. Так ему в аду знаешь какие муки будут? Его сатана кормить будет разными кушаньями день и ночь. За измывание над людьми, за грехи, чтоб бога не забывал.
Страшная мысль пришла Ксении, она даже охнула от испуга.
– Что ж ты говоришь, брат, выходит, сатана помогает господу? – сказала и обомлела.
– А то как же! – проговорил Михаил и вдруг понял, о чем спросила Ксения, и испугался. – Помилуй боже! Молись, сестра. Ты ж сатану к господу приравняла. Молись!
Наконец Михаил ушел. Он опять не захотел остаться переночевать, как ни уговаривали его Афанасий Сергеевич и Прасковья Григорьевна.
Ночью мать часто просыпалась, прислушивалась к шуму дождя и ахала, гадая, успел ли брат Михаил добраться до города.
Утро было пасмурное, с деревьев летели холодные капли, в воздухе пахло мокрой травой, отсыревшим сеном. Серые тучи низко висели над землей. Во ржи недалеко от фермы стоял комбайн. Иван Кошелев вот уже второй час сидел во дворе фермы, мрачно курил. Петька Селезнев, его помощник, толкался около. Сегодня без баяна он был не так высокомерен с девушками и пытался даже шутить с ними, но, занятые работой, они только отмахивались от него.
Приехал на бестарке Афанасий Сергеевич, привез бочку с водой.
– Куда воду-то везти, бригадир? – спросил он. – Или сегодня без воды обойдетесь?
– Вези к комбайну, – сказал Иван. – Жди там.
– Это пожалуйста, – проговорил Афанасий Сергеевич, заглянул в свинарник: что делает Ксения, – и уехал.
Ксения мыла теплой водой поросят, она видела, как часто выбегала Зина, спрашивая Ивана: «Не распогодилось еще?», слышала, как он ласково отвечал: «Нет, сыро», – и хмурилась, чувствуя неприязнь и к Ивану и к Зине, таким откровенным в своей любви. И Петька Селезнев, без толку болтающийся по двору, был ей неприятен. И сама себе она была неприятна. Не могла Ксения забыть, как ходила вчера к клубу, как подглядывала из-за дерева. А зачем ходила, зачем подглядывала, она и сама не знала сейчас. Какое ей дело до Ченцова? И все же всякий раз, как на дороге слышался шум грузовой машины, Ксения будто цепенела: ей казалось, что это он едет.
И он приехал – привез кирпич. Ксения только что выгнала на пастбище свиней и стояла у изгороди, ломая в руках хворостинку. Она не оборачивалась, но слышала, как разгружали машину в дальнем углу двора, как поторапливал Алексей грузчиков, двух медлительных пареньков, как разбивались иногда кирпичи и как ругался тогда Алексей.
Наконец машину разгрузили, и Ксения почувствовала, что Алексей идет в ее сторону, – она слышала его шаги, вот он прошел мимо ворот свинарника, сказал кому-то: «Привет!», – вот остановился на секунду возле Ивана, засмеялся: «Загораешь сегодня?», – вот он уже совсем близко.
Кровь стучала в висках Ксении.
– Хризантема, не балуй! – крикнула она срывающимся голосом, хотя Хризантема, повизгивая от удовольствия, спокойно лежала в луже.
– С добрым утречком! – сказал Алексей за спиной Ксении.
Она слегка повернула голову, проговорила: «Ты это?» – и опять отвернулась.
– Слушай, Ксеня, – сказал Алексей, – вчера мне пришлось в город за кирпичом смотаться… Вот и не смог я на вечерку прийти.
– Господи, а мне-то что? – Ксения передернула плечами. – Может, ты думал, побегу я?
Но он будто не слышал, только усмехнулся:
– Сегодня приходи. Обязательно приходи, слышишь? А то я теперь четвертую бригаду у нас в Сосенках буду обслуживать, долго не увидимся.
Он отошел. Ксения по-прежнему стояла, не оборачиваясь, и опять слушала его шаги. Вот он остановился возле Ивана, попросил закурить, спросил:
– Долго ты собираешься так сидеть?
– А кто его знает, влагу выветрит, начну, – ответил Иван.
– Давно уж можно.
– Языком все можно, – сердясь, сказал Иван. – Иди, без тебя тут…
Алексей засмеялся, крикнул:
– Зина, поучить, что ли, его, как работать надо?
– А разве он не ученый? – весело, но с явной обидой за Ивана ответила Зина. – Что ж, поучи, посмотрим!
– А ну, девчата, свидетелями будете, пошли в поле! – позвал Алексей.
«Надо же, расхвастался», – подумала Ксения, обернувшись. Алексей, широко размахивая руками, шел ко ржи, за ним, визжа, вприпрыжку бежали девчата. Сзади всех неторопливо, вразвалку шагал Иван.
Ксения поколебалась с секунду и побежала за ними. Когда она подошла к комбайну, Алексей уже сидел за штурвалом. Петька Селезнев стоял рядом с ним, усмехался. Две девушки взбирались на соломокопнитель, крича, что это пустая затея, что комбайн не возьмет влажные стебли ржи.
Алексей увидел Ксению, подмигнул.
«Вот узнаешь сейчас, как бахвалиться», – злорадно подумала Ксения. Ей и в самом деле хотелось, чтобы Алексей опозорился: слишком самонравный он.
Медленно разворачиваясь, комбайн подходил ко ржи. И вот лопасти хедера захватили первые колосья, громче загудел мотор, резче рассыпалась дробь очистков, натужно застучал барабан.
– Но возьмет, – сказал Иван.
Алексей выпрямился, прислушался к ритму машины, но сразу же засмеялся, весело помахал всем рукой. А Ксении показалось, что это он ей машет, и она, не зная чему, тоже тихо засмеялась, отвернув в сторону порозовевшее лицо.
Комбайн шел все дальше и дальше, спокойно, без рывков. И хотя поле было неровное, кочковатое, Алексей будто каким-то внутренним чутьем угадывал каждый холмик, безошибочно изменяя высоту среза. Сделав несколько кругов, он наконец остановился. Две крепко сколоченные бестарки подъехали к нему, и, наполнив их до краев зерном, Алексей спрыгнул на землю, приглашая посрамленного Ивана занять место за штурвалом.

Афанасий Сергеевич, который до этого со скучающим лицом сидел возле бочки с водой, не сдержался, сказал:
– Лихо он тебя, бригадир…
Ксения искоса, с превосходством глянула на Зину, фыркнула, но Афанасий Сергеевич строго посмотрел на нее, и она повернулась, побежала к ферме – весело ей было сейчас, хорошо.
Давно уже уехал Алексей, разошлись в небе тучи, Иван убрал клеповский клин и перешел на другой, дальний участок, а Ксения все улыбалась чему-то. Вечером она сидела с Михаилом под черемухой, но что он говорил, не слышала: она слушала далекий баян, и на сердце у нее было покойно.
С этого дня Ксения и в самом деле больше не встречала Алексея. Он не появлялся на ферме, и она будто забыла о нем. Если и вспоминала, то только покачивала головой, усмехалась добродушно.
По вечерам она нарочно задерживалась на ферме: Михаил приезжал каждый день, и Ксения надеялась, что, не дождавшись ее, он уедет обратно в город. Но все равно, когда бы она ни пришла, он всегда терпеливо ждал у калитки.
– Брат, миленький, прости, не хочу я тебя видеть, – однажды сказала она, – уезжай ты, пожалуйста, обратно.
Михаил растерялся от неожиданности:
– Как же так? У меня ведь отпуск не кончился! Нет, сестра. Пути наши встретились, богу угодно, чтобы мы вместе шли по жизни.
– Не бывать тому, чтобы господь меня наказал! – горячо сказала Ксения. – Он мою молитву услышит…
– Смирись, сестра. – Михаил скорбно покачал головой, – я триста рублей за билет платил – разве дозволил бы бог мне понапрасну в разорение войти? Меня сам брат Василий вызвал, его желание, чтобы ты за меня пошла: ведь нет у вас в общине молодых женихов, а тебе замуж пора. И родителям твоим я по нутру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14