– В конце концов, что вы теряете, Иан? Помолчав несколько минут, он кивнул, выражая согласие, и в результате они катили в Западный Линтон – Изабелла за рулем своего видавшего виды зеленого шведского автомобиля. Она редко пользовалась этой машиной, с ее пахучими, обитыми старой, потрескавшейся кожей сиденьями. Машиной, которая, хоть и простаивала подолгу в гараже, всегда, все эти годы, заводилась с первого оборота. Эта машина будет моей до конца, решила Изабелла, и принятое решение странным образом сроднило их, как пожизненно связанных друг с другом партнеров.
Иан сидел рядом с ней напряженный и молчаливый. Когда выбрались из забитого транспортом Эдинбурга, тоскливо взглянул в окно, как человек, обреченный на наказание, как заключенный, которого перевозят в новую, дальнюю тюрьму. И даже когда они миновали Карлоп и небо на западе засияло в лучах заката, только невнятным мычанием отзывался на слова Изабеллы, пытавшейся привлечь его внимание к проносящемуся пейзажу. В итоге она смирилась и с его настроением, и с молчанием. Но перед самым Западным Линтоном он вдруг указал на дом, чуть в стороне от дороги, большой дом из серого камня, окнами выходящий на вересковую пустошь. Последние лучи солнца весело золотили его крышу.
– Вот здесь я жил, – сказал он небрежно. – Выздоравливал после больницы. Три недели. Это дом наших друзей. И они нас пригласили.
Изабелла посмотрела на дом, потом снова на Иана.
– Вы жили в этом доме?
– Да. У Джека и Шейлы Скотт. Это наши друзья со студенческих лет. Вы их знаете?
Изабелла вывела машину на поросшую травой обочину и тихо затормозила.
– Что такое? – нахмурился Иан. – Что-то случилось?
– Жалко, что вы не сказали мне этого раньше, – произнесла она, выключая мотор.
– Не сказал вам о доме Джека и Шейлы? – пришел он в недоумение. – А зачем это нужно?
– Затем, что это, скорее всего, даст ответ на вопрос. – От раздражения в ее голосе слышались резкие нотки. – Скажите, пожалуйста, а до самой деревни вы доходили?
– Несколько раз, – ответил он. – Заглядывал там в книжный магазинчик. Вы его знаете?
– Да, Иан, я его знаю, – нетерпеливо кивнула она. – А скажите, вы видели там кого-нибудь?
– Кого-нибудь? Разумеется, были какие-то люди.
Она затаила дыхание. Они были близко, так близко к разгадке. Но еще страшно было надеяться, что все разрешится так ясно и точно.
– И вы с кем-нибудь разговаривали? Выглянув из окна, он смотрел на выложенную серым камнем канаву, идущую вдоль дороги.
– Теперь нелегко найти мастеров, хорошо знающих свое дело, – заметил он. – Посмотрите на эту канавку. Верхние камни начали осыпаться. А кто может это поправить? Кто нынче чувствует камень?
Изабелла посмотрела туда, куда он указывал. Но ей было и не до камня и не до каменщиков.
– Вы с кем-нибудь разговаривали? – повторила она.
– Ну, разумеется. С владельцем этой книжной лавки. Он, кажется, композитор. Мы с ним вели разговоры, и он знакомил меня с какими-то покупателями. Все было непринужденно, на деревенский манер.
Изабелла знала, что у нее мало шансов получить точный ответ на следующий вопрос, но все-таки задала его:
– С ветеринаром вас тоже знакомили? С ветеринаром, живущим возле этого книжного магазина?
– Понятия не имею, – отозвался он. – Возможно. Я не все помню отчетливо. Я был тогда еще слаб, рассеян. Совсем недавно из больницы, сами понимаете. – Он кинул на нее взгляд, в котором, как ей показалось, мелькнуло неодобрение. – Я делаю все, что могу, Изабелла. Поймите, мне нелегко.
– Я понимаю, я все понимаю, Иан. – Она взяла его руку в свои. – Простите меня. Дело в том, что решение совсем рядом. Но не будем сейчас говорить об этом. Просто поедем к нему. Нас ждут.
Он только-только вернулся с работы и еще не снял куртку, зеленую непромокаемую ветровку. Карман на груди оттопыривался – похоже, в нем был пузырек с таблетками. Под курткой Изабелла разглядела красный галстук и сразу же опознала его – форменный галстук выпускников университетской ветеринарной школы, какой носят все эдинбургские ветеринары.
Открыв дверь, он пригласил их войти.
– У меня тут немного по-холостяцки, – смущенно предупредил он. – Я думал прибрать, но, знаете ли…
Изабелла оглянулась. Никакого особого беспорядка не было. Но обстановка спартанская и почти нежилая. Она быстро взглянула на Юана Маклеода: высокий лоб, глаза… Да, в лице было сходство с Грэмом. Но оно добрее, мягче.
– Насколько я понял, вы хотите поговорить о Гэвине, – сказал он, жестом предлагая им сесть. – Меня это несколько удивляет. Вы знаете, что я расстался с женой? Что мы в процессе развода?
– Да. – Изабелла кивнула. – Знаю.
– Ну, и поэтому я почти не видел детей, – заговорил он, твердо глядя в глаза Изабелле, но без вызова в голосе. – По правде говоря, жена отрезала мне все возможности для этого. Я решил, что не буду протестовать. Ведь только младшему нет восемнадцати. У двух других была свобода выбора.
У Изабеллы сжало горло. Как не похожа эта история на то, что рассказывала жена. Но откуда же взяться единству мнений у супругов, чей брак заканчивается болезненным разводом? Оба переиначивают прошлое на свой манер, часто даже не сознавая, что делают. И оба верят в истинность своих рассказов.
– Примите мои соболезнования по поводу судьбы вашего сына, – произнесла она.
Он молча наклонил голову, принимая сочувствие.
– Спасибо. Он был хороший мальчик. Но эта болезнь… Да что тут скажешь? Жалко, бесконечно жалко.
– Трагедия. Но эта трагедия спасла чужую жизнь. Об этом мы и хотели рассказать вам, мистер Маклеод.
Он открыл рот, издал какой-то невнятный звук и замолчал.
– С согласия вашей жены сердце вашего сына использовали как трансплантат. Мой друг, сидящий сейчас перед вами, получил его. Только поэтому он сегодня и жив.
Эти слова потрясли Юана. Он изумленно посмотрел на Изабеллу, потом перевел взгляд на Иана. Недоуменно затряс головой и вдруг закрыл лицо руками.
Изабелла быстро встала, подошла к нему и положила руку на плечо.
– Представляю, что вы сейчас чувствуете, – прошептала она. – Поверьте, я все понимаю. Но мы пришли, потому что моему другу Иану необходимо было сказать вам «спасибо». Поймите это, прошу вас.
Юан открыл лицо. По щекам у него текли слезы.
– Я так и не попрощался с ним, – сказал он ровным голосом. – Не было сил. Не смог заставить себя пойти на похороны. Не мог пойти туда. Просто не мог…
Изабелла наклонилась и обняла его.
– Вы не должны так корить себя. Я уверена, что вы были хорошим отцом и ему, и другим детям.
– Я старался, – с усилием выговорил он. – Я в самом деле старался. И брак тоже старался спасти.
– Уверена, так и было. – Изабелла посмотрела на Иана, который тоже подошел и стоял рядом с ней.
– А теперь, пожалуйста, выслушайте меня, – попросила она Маклеода. – Пожалуйста, послушайте меня внимательно. Жизнь вашего сына продолжается в человеке, который стоит перед вами. Он обязан вашему сыну всем и пришел сюда, потому что испытывает глубокую потребность высказать вам свою благодарность. Но есть и еще одно. Он, и только он, способен возместить упущенную вами возможность попрощаться с сыном. Вот, смотрите сюда, смотрите. – Она взяла Иана за руку и повернула ее ладонью вверх. – Дотроньтесь до его запястья, Юан. Чувствуете, как бьется пульс? Это бьется сердце вашего сына. Он простил бы вас, Юан. Он простил бы вам все, за что вы хотите попросить у него прощения. Так, Иан, я права?
Иан попробовал что-то ответить, но захлебнулся словами и, молча кивнув, крепко сжал лежавшую у него на запястье руку жестом, исполненным и прощения, и благодарности. Изабелла отошла и оставила их вдвоем. Встав у дальнего окна, она смотрела на деревню, на плавно темнеющее небо и зажигающиеся огни. Начался дождь, не сильный, но мягкий, теплый, ласково падающий на узкую деревенскую улицу, шведский автомобиль зеленого цвета, темные пятна холмов в отдалении.
– Пошел дождь, – промолвила она. – Думаю, нам пора возвращаться в Эдинбург.
Юан взглянул на нее – он улыбался. И эта улыбка доказывала, что она все сделала правильно и в эти несколько минут случилось то, на что она надеялась, хоть и боялась верить своей надежде. Мне часто случается ошибаться, подумала Изабелла, но порой я – как и все – оказываюсь права.
Глава двадцать третья
Грейс положила конверты на письменный стол Изабеллы.
– Сегодня не так много писем, – сказала она. – Всего четыре.
– Важно не сколько их, а что в них, – ответила Изабелла, разбирая пришедшую корреспонденцию. – Так. Из Нью-Йорка, Мельбурна, Лондона, Эдинбурга.
– Эдинбургское – чек за рыбу, – уверенно заявила Грейс. – Вы его только понюхайте. Они выписывают чеки в маленькой комнатке позади магазина. Руки у них в это время еще пахнут рыбой, так что уж чек из рыбного узнаешь сразу.
Изабелла поднесла к носу плоский коричневый конверт.
– Да, вы, пожалуй, правы, – признала она. – В прошлом любили посылать надушенные письма. Одна моя тетушка пользовалась какими-то фантастическими духами. Ребенком я обожала получать ее письма. Не думаю, чтобы сейчас они доставили мне удовольствие.
– Что нравилось в детстве, непременно понравится снова, – изрекла Грейс. – Девочкой я была без ума от рисового пудинга. Потом терпеть его не могла. А теперь снова вошла во вкус.
– По-моему, что-то подобное отмечал и Лин Ютань, – задумчиво проговорила Изабелла. – Ведь он задал вопрос: что такое патриотизм, как не любовь к тем лакомствам, что радовали нас в детстве?
– Да уж, сначала жратва, потом этика – так это и есть, – засмеялась Грейс.
– Брехт… – начала Изабелла, но успела остановить себя. Взяла письмо с нью-йоркским штемпелем, вскрыла конверт и погрузилась в чтение.
Грейс наблюдала. Какое-то время длилось молчание, а затем Изабелла пояснила с улыбкой:
– Это письмо очень важное, Грейс. Оно от профессора Эдварда Мендельсона, литературного душеприказчика У. X. Одена. Я писала ему – и вот он ответил.
Грейс тут же прониклась важностью сообщения. Сама она не читала Одена, но много раз слышала, как хозяйка цитирует его стихи. «Как-нибудь почитаю его», – говорила она не раз, но они обе сомневались в этом. Поэзия не была коньком Грейс.
– Я сообщила ему об идее, пришедшей мне в голову, – продолжала Изабелла. – В одном из стихотворений Оден использует образ, очень похожий на бернсовский. Там, где в начале говорится: «Любовь, как роза, роза красная», Бернс пишет: «Пока моря не высохнут до дна». Помните?
– Конечно, – кивнула Грейс. – Мне нравится эта песенка. Кеннет Мак-Келлар отлично ее поет. Слушая это, я в него просто влюбилась. Но, должно быть, в него была влюблена тьма людей. Как в Пласидо Доминго.
– Я, по-моему, не влюблялась в Доминго, – откликнулась Изабелла. – Непростительное легкомыслие!
– Но Оден-то при чем? У него разве есть что-то общее с Бернсом?
– Видите ли, юношей он недолгое время учительствовал в Шотландии. Преподавал в закрытой школе в Хеленсберге и, скорее всего, учил мальчиков стихам Бернса. В то время все школьники учили наизусть стихи Бернса. Жаль, что сейчас этого не делают. Вы в школе учили Бернса? Я учила.
– И я. Затвердила наизусть «К мышке» и половину «Тэма О'Шентера»
– А «При всем при том…»?
– Да, – ответила Грейс, и женщины посмотрели друг другу в глаза.
Вот что нас связывает навек, подумала Изабелла. Несмотря на свои привилегии, несмотря на все то, что я получила без всяких усилий, я спаяна с моими соотечественниками данным нам Бернсом чувством общности. Мы равны. Ни один не значительнее другого. Мы равны, и именно так должно быть, только такие связи нерушимы – и других не надо. И поэтому когда вновь, после сотен лет, торжественно открывали шотландский парламент и какая-то женщина, встав, вдруг запела «При всем при том…», редкое сердце не отозвалось на эти строки. Они объединяют страну и ее культуру, они – конституция и хартия народных прав, выраженная словами поэта.
– Я написала Эдварду Мендельсону, – продолжала Изабелла, – что в одной из строк Одена можно почувствовать влияние Бернса. И вот теперь он мне ответил.
– И что сказал?
– Что это представляется ему возможным. В его архиве есть письма, в которых Оден упоминает Бернса.
Судя по лицу Грейс, эта новость не показалась ей слишком значительной.
– Ну, меня ждут дела, – провозгласила она. – А вы тут займитесь своей работой…
– Своей работой, – Изабелла повторила слова, которые Грейс явно ставила в кавычки. Она знала, что с точки зрения Грейс часы, проводимые хозяйкой за письменным столом, работой не являются. В общем, не удивительно: для тех, кто занимается физическим трудом, какая-то писанина не кажется делом, требующим большого напряжения.
Грейс ушла, а она вернулась к своей корреспонденции и гранкам, запущенным за последние несколько дней. Время, оторванное от письменного стола, было потрачено не зря, и в особенности это касалось вчерашней поездки в Западный Линтон. Она приложила все силы, чтобы выполнить долг по отношению к Иану, и казавшееся неразрешимым дело распутано. На обратном пути Иан был непривычно словоохотлив.
– Вы были правы, – сказал он. – Мне действительно требовалось произнести эти слова благодарности. Похоже, теперь в этом деле поставлена точка.
– Я рада, – ответила Изабелла, размышляя над тем, какой насущной бывает потребность сказать «спасибо». – И вы надеетесь, что избавились от… Как бы назвать их? Образов? Видений?
– Не знаю. Но я теперь все ощущаю иначе.
– И все размышления о клеточной памяти по боку? Вера в рациональное восстановлена?
– Вы думаете, что мы с ним встречались или кто-то, как минимум, показал мне его? – спросил Иан с сомнением в голосе.
– А разве это не самое правдоподобное объяснение? Деревня маленькая. Все в ней знали об этой смерти. Наверняка обсуждали ее, и вы слышали эти разговоры. Возможно, не впрямую, а случайно, невольно. Например, ваши хозяева мельком сказали что-то за завтраком. Наш мозг фиксирует и сортирует информацию. И в результате вы знали (не зная), что Юан – тот человек, которому вам так хочется высказать благодарность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29