https://wodolei.ru/catalog/mebel/uglovaya/yglovoj-shkaf/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Как сидел, так и отвалился. И это хорошо, потому, если бы сразу бы попытался сесть, она бы его по затылку сделала на втором своем махе. Однако Арестант об этом не знает, лежит не шевелится, а поперечина над ним гуляет, туда-сюда, словно маятник от старых часов очень больших. Бригадир тут подумал, а есть ли такие большие часы? Но понял, что уже никогда этого не узнает. Если только, когда пытать будут, у мучителей спросить. Но оно не стоит, чтобы ради такого любопытства задерживаться на этом свете.
Если смеются трое, то над кем-нибудь, если двое - друг над другом, а один - над самим собой.
Бригадир, находясь в этом амбаре, сумел убедиться в правильности изречения. Уже отсмеялись над потугами Метрополии, враз на одного поменьшило в их компании, пришли к смеху обоюдному - опять убытки, а, когда один остался, дошел до мысли, что над Метрополией смеяться нельзя - на ее стороне вся удача. Тут впору только над собой смеяться или над этим… И понял Бригадир, что едва не надумал служить человеку, который, должно быть, умер давным-давно.
– Это всего лишь жизнь, - сказал он сам себе. - В конце концов, есть вещи гораздо более ценные, а это всего лишь…
Не договорил, подошел к Арестанту. Стал разглядывать этого пришлого. Поперек лба красный след. Ох, и крепкая черепуха! - позавидовал чужой кости Бригадир. - Интересно, и чего он этакое жрал по-жизни, чтобы такое нарастить? Сковырнуть его блестючку? Или рано? А если, вдруг. очухается - тогда как? - с соображением или без него? Вот и гадай. Мало кто после такого… иные себя уже чем-то другим считают - перетряхивает мозги задом наперед. А тут сплошь чужак, не с их земли человек, может у них все наоборот, может они с таких ударов как раз и выздоравливают?
Наклонился - тронул пальцем блестючку…
Арестант глаза открыл - как ошпарил взглядом.
– Ты это всерьез говорил, что меня зарежешь, а потом себя?
Бригадир даже не удивился. Нечто можно в таком серьезном деле шутки шутить?
Тебя сейчас?
Скоро.
Понятно о чем речь: метропольские, ясно дело, озверели, лучшее время вышло - не успели уйти, теперь остатки собственного времени выходят, вот-вот последние капельки начнут падать. И ничего тут не поделаешь. Потому придется огорчить их напоследок, - злорадно подумал Бригадир. - Самоликвиднуться! А попросту говоря - зарезаться…
И тут же место себе присмотрел, где удобнее на ножик падать. Про красивый тонкий нож вспомнил, что в сумке. Вывернул все барахло себе под ноги.
– Ну ты и барахольщик! - сказал Арестант. - Мародер!
И вдруг застыл.
– Это у тебя откуда?
– Оттуда! - буркнул Бригадир, отпихивая ногой "сонники", снова наклонился, копаясь в тряпье, разыскивая нож. - Должен же быть? Куда делся?
Арестант что-то крякнул не под настроение.
– Это биологический универсал! - сказал Арестант, теребя сонника.
– Что такое универсал? - спросил Бригадир.
– Да, что угодно! - воскликнул в бесшабашном восторге Арестант. - Ты чего сейчас больше всего для жизни хочешь?
– Гранату! Но только хорошую - мощную.
– Ну так смотри! - дернул за ножки и бросил
Вероятно оба подумали одно, и в своих желаниях были чересчур жадны, потому как рвануло так, что остатки стены качнулись, стропила над головой сдвинулись, едва не похоронив под собой. Скромнее надо быть в желаниях. Бригадира с ног уронило, но тут же откатился от стены, смотря на нее в испуге.
Шепнуть боялись. Бригадир встал, не обращая внимания на то, что Арестант в испуге замахал на него руками, стал осматриваться, подумывая, что взять в дорогу. За дверину решил не выгдядывать - ничего интересного там быть не может, хоть и голодные, а после такого и желчью траванешь. Бригадир спокойно и дружелюбно относился ко всяким трупам, но только не порубленным в окрошку.
– А я думал - сонник, - сказал Бригадир скучно, не к моменту. Устал радоваться, поскольку твердо знал, что как только с этим Арестантом судьба связывает, так лишь за тем, чтобы после всякой удачи чередовать всякое западло.
– И сонник тоже, - подтвердил Арестант. - А еще и…
И тут же умолк, словно язык себе прикусил.
Бригадир сделал вид, будто не заметил. Оставшихся "сонников" обобрал с опаской, и другие необходимые вещички - мелочь всякую - взялся складывать в ранец. Там же. в ранце, нашел и свой красивый нож - прилип к краю. Не удержался, чтобы лишний раз полюбоваться лезвием, и рукоять к себе обернул - поиграть глазком-кристалликом. После чего посмотрел на Арестанта и не узнал.
Тот впервые смотрел так, что кусок в горло не полезет, пока не узнаешь, чего так человек озадачился. В ужасе что ли? Но не простом - пуганых Бригадир на своем веку повидал - а в священном что ли? И смотрел на нож. Потом медленно перевел взгляд на Бригадира и спросил глухо:
– Ты кто, собственно, такой? Глюколов? Это, да теперь еще и универсал. Не бывает таких совпадений!
Не иначе как от ума с ума сошел. Бригадир именно так решил, счел, что любой человек, как не выеживайся собственными умностями, а как к концу собственному опустится - дурак. На всякого дурака своя песня найдется. Столь затейливая, что ум от глупости в ней не отличим, песня столь за душу хватающая, что каждый прижмется не к привычной стороне, а противоположной.
И опять Арестант стал глазами закатываться. Бригадир подумал, что это у него уже в привычку. Если выберутся - будет этот Арестант у него вроде часов - перерывы отмечать.
Подошел к краю, глянул - снизу стрельнули - пуля царапнула по камням и улетела вверх. Задумал на густой тяжелый туман, чтобы слой лежал и от земли не отрывался, лапы выдернул, поцеловал и бросил вниз - хлопнуло и очень быстро стало растекаться молочным, заполнять котловину.
Арестант был настолько вялый, что побоялся, как его не вяжи, а выскользнет, потому сперва накрепко руки к ногам подвязал, чтобы баранка из него получилась, потом пропустил одну широкую лямку через грудину и подмышки, сцепил карабином. Подтащил к самому краю.
Вернулся в центр, назастегивал на себе все, что застегивается, на старую память надеясь, так, как у этого чужака было пристегнуто. Еще на то, что все делает правильно: сгреб его тряпки в охапку, уложил на краю, Арестанта к себе прицепил. Тряпки вниз бросил и принялся раздергивать за шнуры, распутывать, тут же сквозняком ухватило и стало поднимать к верху, разворачиваться, прошло мимо красивым беспорядком, дальше уже не видел - козырь крыши мешал, похоже, ухватило накрепко воздух, натянулось туго, затрепыхало до звона шнуров, должно быть, схватило и того ветра, что выше крыши, что всегда здесь гуляет. Стало приподнимать Бригадира - страшно-то как! До самых цыпочек приподняло… а дальше ни в какую. Единственного добился, что застрял в воздухе, аккурат в задних воротах Амбара, вверх тряпки тянут, внизу где-то под ногами, Арестант калачом вроде якоря. А сам Бригадир словно растянутая на раме уховертка для копчения. Во, попал! Чур вылез из-за ворота, осмотрелся, нырнул в штанину, вылез на сапог, стал грызть ремень, что к Арестанту. Сзади шевеленение - чьи-то копченые рожи над оружием, недоуменные, как и положено к такому случаю - когда ворвались, а увидели, что те, кого так жаждут, сами связались, а один даже, для пущего удобства, уже и подвесился. Бригадир улыбнулся, и те заулыбались. Вот в тот самый момент Арестант, должно быть, очухался. Рожи увидел, чура, грызущего непонятно что - может так быть, что уже и его - Арестанта, решил, что лучше катиться от всего этого подальше. И покатился…
Сорвавшись с кручи не бога поминай и не вторую его срамную половину, а хватайся за все, что хватается, ногти выламывай, а держись!…
За что держаться, когда в воздухе висишь?
Чур, опять же сквозь штанину, дорогой дергая все что ни попадя, забрался на голову, стал ручонками молотить по щекам, словно барабанам, перегибаться и в ноздри дуть.
Очухался Бригадир. Красота-то какая! Вот только бы подальше бы унесло от всей этой красоты! Арестант что-то снизу верещит - указывает за какую из веревок тянуть. До него ли сейчас? Бригадир еще думает - как будет приземляться, если ничего конкретного не видно, еще не разыгралось воображение, что очень запросто можно и на кол сесть, острую вершинку какого-нибудь сухостоя, или обломыш сосны - все это позже, и даже представит себе эту торчащую острой щепой и примется ерзать в своей подвеске, стараясь свести и заправить ноги поглубже под седалище, чуточку радуясь, что подвязал Арестанта ниже… все это потом. А сейчас…
Шут с ним, лишь бы отнесло подальше!
/конец второй книги/
ПРИЛОЖЕНИЕ
– Нужно ли вам знать, что память у меня, невозможно сказать, что за дрянь; хоть говори, хоть не говори, все одно… - изрек старый, сеченый жизнью полусвятой бригадир-отшельник, так вихрато начал речь свою, рассыпаясь словесами забытого классика, а продолжил на иной лад: - Особо когда про то дерьмоглочу, что и не сбылось еще - тут я сильно путаюсь, иной раз такое залеплю… и верно, столько тропинок набросано - которую из них дорогой делать? иному рассказчику сказать о чужом, как сплюнуть, а для других судьба, пусть и чужая…
…Как хорош летний вечер! - и звуки благородные соответствующие - он еще не испорчен воплем нерадивого путешественника, что расположился на ночлег, не замечая припорошенный костяк своего предшественника. Ой, напрасно он пожадничал и взял простое разовое сопровождалово без печати! Любой упырек, поднаторевший в казустике, докажет, что его универсальная сезонная охотничья лицензия козырем бьет эту филькину грамоту… со всеми вытекающими из клиента. Зря! Неосмотрительно! И уже готовы сторговать его пустую оболочку барышники, а ростовщики дать ссуду под аукцион, где мигом разойдется каждая мозговая косточка не ведающего о худом бедолаги…
Вечереет… Неправильная рыба новейшего времени - ляхпрострация (а в просторечии "говнодавка") - бич этих мест, вышла на охоту в шальном расчете застать запозднившегося купальщика и так натыркать ему в брюхо, что… мда, любит она оправдывать свое просторечивое название. Но это (по-чести) невинное создание всего лишь жертва своей вкусовой привязанности, оно выгоднейшим образом отличается от своей старшей сестренки, что занимается делами похуже. За чье зубастое чучело коллекционеры и аптекари когда-то давали - аж! - до осьмушки серебром. (Но мало ли что было во времена давние, когда, поднявшись всем миром, еще хватало силенок истребить у себя не только сей опыт скрещивания, но и удержать в пределах естественных границ иные порождения прокатившихся биовойн…) Теперь, распространившаяся, дневалящая в тухлых озерах, сплошь покрытых слоем плавающего кактуса, что спустил свои вонючие тонкие корни-паутины в слой донного ила, ждет своего шанса, надеется.
Ждут и колючки плавающего кактуса, растопырив в стороны свои рыболовные крючки, ожидающие отнюдь не рыбу… И рыбарь, рискнувший положиться на свой новый защитный костюм, на особую его смазку, но в азарте не рассчитавший ни расстояния, ни времени, ни жадности своего поставщика, зря грузит набедренную сеть ореховыми головастиками - не ходить ему больше за этим смачным планктоном, фантастически продлевающим потенцию и жизнь. Вскоре встанет задуматься - сколько ему той жизни? как скоро станут откусывать с него кусок за кусочком, начав с самого лакомого - того, что привел сюда. Уже подцепился к шву костюма, стерпел ожог смазки и вот-вот доберется до тела молоденький кактусеночек…
Знаете ли вы псковский лес? О, вы не знаете Псковского Леса! Славный, необыкновенный, что внезапно пошел в рост после Третьей Биологической. Туристы-экстремалы от последней экспедиции, развешанные гроздьями в верховьях реки Великой прямо над водой, чертят по ней объеденными ступнями, оставляя в гладком потоке замысловатый след - все составляет его волнующую красоту. Хорошо и звездное небо, особо если нет луны, с особой кровожадной любопытностью способной высвечивать недостатки земных декораций. При луне звезд не считают. Из зависти ли глушит своих товарок, коих по ошибке считает дальними родственницами?
Но и не всякая луна - луна. Не каждый прохожий - прохожий. Иные вовсе отношения к людям не имеют. При встрече, на "здравствуй" отвечают - "спаси себя!" и, действительно, в иных случаях приходится спасать, и уж совсем не "здоровится".
Вот напуганный до полусмерти заяц, оставляя за собой пахнущее многоточие, влетел в кусты, напоролся на сук и заорал страшно, по-человечьи, будто кричит ребенок, из которого делают пиплака на жертвенном камне. И сразу стало шумно во всех болотных и лесных концах.
Так совпало, что в этот момент и человек обнаружил - с кем "соседился" и заорал по-звериному, совсем как заяц…
Болотник, которого отвлекли от важнейшего дела (впрямую зависящего от духовного настроя) проорал страшенное и пошел выяснять - вывернуть ему паскуду-зайца наизнанку, либо того лоботряса, которому не хватило ума заночевать в другом месте. Тут нашли еще одного крайнего - обвиноватили ростовщика-вурдолака, что взялся ломить по данному случаю совсем уж безбожный процент; сам же через подставных взвинчивая ставки. Любому ясно - в такую ночь не выспишься.
Наиболее трусоватые зашептались, а не послать ли гонца к дежурному по урочищу лешаку, либо самому бригадиру (волею случая гостившего в этих местах), чтобы уладил, разрулил вопрос с принадлежностью бесхозных кормов. Но недавно выпущенный на поруки вурлак рычал свое безбожное: "Без ментов обойдемся!" Что пусть те уроды к башмачному подбору являются - "на мосла"! (Зря грешил: лешаки и бригадиры - не менты, а сплошь и рядом буддисты по образу мыслей и пищи. Лишь политика разнится с поступками: иные в ней страшны лишь по причине государственной, другие от собственной частной вспыльчивости…)
С бригадиром ли - без, с лешаком ли, но, свара затевалась нешуточная…
Но лешак был занят. Давно. Недели две. Надо знать их породу, чтобы удивиться. На какое-то путевое дело лешаку, общеизвестно, терпения хватает с час или полтора, потом начинает скучать и не столько доделывает начатое, как размышляет - что бы еще такое начать? Но этот лешак был ненормальный - думал одну ту же мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32


А-П

П-Я