Простите мой вид, Сирил, Бернар, у меня просто не хватило сил… Я даже не переоделась и выгляжу ужасно.
– Выглядишь ужасно, однако благоухаешь, – заметила Одетта. – Как ты любишь душиться, особенно когда у тебя мигрень! Не правда ли, Бернар, от неё хорошо пахнет?
– Потрясающе, – с наигранной весёлостью отозвался Бернар. – От неё пахнет… подождите-ка… ну да, миндальными пирожными… М-м, я их просто обожаю…
Он сделал вид, будто хочет укусить обнажённую руку Розы; та надулась, всем своим видом показывая, что не расположена к шуткам, и уселась поближе к Сирилу.
«Или все мы – непревзойдённые актёры, – думал Бернар, – или же эти Бесье так и вынюхивают, есть ли что-нибудь между мной и Розой. Хотя малютка оказалась хитрее, чем я думал. Явилась в полной готовности, на светлом платье – тёмный балахон, юбки уже заранее измяты: смотрите все, нам скрывать нечего. Вот уж поистине, самая глупенькая женщина бывает гениальна, когда хочет ввести в заблуждение.
– Что ж! Ляжем сегодня все пораньше, – сказала Одетта, задумчиво помолчав; тон её выражал покорность судьбе.
Они поужинали – странный ужин за столиком, накрытым в патио под голой электрической лампочкой, которую тотчас облепили ночные бабочки, спешившие положить конец своему недолгому веку. Роза делала вид, что ей ничего не хочется, потом вдруг с жадностью набросилась на еду. Бесье потребовал шампанского, уговорил сотрапезников выпить. Обе женщины сперва поломались, но вдруг Одетта щелчком подтолкнула свой пустой стакан по скатерти в сторону Бернара, словно передвигая шашку на доске, и принялась пить большими глотками, шумно переводя дух в коротких промежутках между возлияниями. «А-ах!» – с наслаждением выдыхала она, широко раскрывая рот, будто утоляла жажду прямо из-под крана, и Бернар, ослепленный помимо воли, не мог оторвать глаз от её сверкающих зубов между алых губ, влажного нёба и розового языка. «А ведь у Розы тоже красивый рот, здоровые зубы, соблазнительные губки. Но пасть Одетты говорит мужчине что-то совсем другое…» Одетта вдруг залилась беспричинным смехом и уже утратила выступающие слёзы. Она ухватилась за голую руку Розы; Бернар отчётливо увидел сплюснутые подушечки пальцев, покрытые густо-багровым лаком ногти, глубоко впившиеся в кожу. Роза не вскрикнула, но, казалось, оцепенела от страха и высвободила руку из сжавших её пальцев медленно и осторожно, словно из колючего куста. Бернар снова и снова наполнял стаканы, залпом осушил свой. «Если я перестану пить, если разгляжу как следует этих людей, я пошлю всё к чертям и сбегу…»
И, однако, он разглядывал их, а особенно – Розу. Её растрепавшиеся волосы стояли нимбом вокруг головы, щёки и уши были пунцовыми, обведённые кругами глаза блестели, но в них нечего было прочесть, зато трепещущий рот придавал лицу величественное и чуть порочное выражение, какое бывает после долгого объятия. К тому времени, когда шампанское и разговоры иссякли, она выглядела такой измученной, что Бернар начал опасаться, как бы она не раздумала пойти с ним…
Но она вдруг поднялась и, держась очень прямо, объявила, что идёт спать.
– Я хочу лечь не меньше вашего, – сказал Бесье, – но позвольте мне произнести ещё один тост: за ту, что слышит и видит нас…
Он поднял свой стакан и закатил к небу свои водянисто-голубые, помутневшие от выпитого вина глаза. Боннемен, проследив за его взглядом, ошарашенно уставился на розовую луну – вернее, половинку луны, которая вплывала в квадратик неба над патио.
«Вот тебе и раз! Как же я забыл о луне? А, была не была! Чёрт с ней! Луна во второй четверти, да ещё окутанная лёгким туманом, не может светить слишком ярко… Нет уж, дудки, луне нам не помешать…»
– Ну ладно, – мрачно произнесла Одетта, – я тоже иду спать. А вы, Бернар?
– Но-но! – отозвался Боннемен. – Я разве кому-нибудь что-нибудь обещал? Я-то человек холостой… Я-то не собираюсь отказываться от наслаждений, которые щедро дарит Африка…
Когда все трое направились к лестнице – лифт был ещё в проекте, – он почувствовал, что его силы и терпение на исходе. Последнее проявление общительности стоило ему неимоверного усилия: он заставил себя помахать рукой и что-то сказать в ответ на «доброй ночи» Бесье, который поднимался по ступенькам вслед за Розой. «У него же походка старика. И спину он сутулит, как старик…» Но прежде чем троица скрылась из виду, ему показалось, что ладонь «старика» легла на ягодицу Розы. Пролётом выше, на втором повороте лестницы, он увидел, как обе женщины далеко опередили Бесье.
«Померещилось… Стакан или два лишних…» Он вопросительно взглянул на половину луны, которая была теперь прямо над головой. «Ни облачка, как нарочно. А, ладно». Он дождался, пока маленькие испанцы в белых, пестреющих пятнами куртках уберут со стола, попросил стакан воды со льдом. «От меня пахнет вином и табачным дымом. Впрочем, от Розы, наверное, тоже. Слава Богу, она женщина, которую не пугает всё связанное с человеческим телом, настоящая женщина…»
Он не сводил глаз с освещённого окна Розы. «Сейчас она чистит зубы, налив в стакан побольше душистого эликсира. Проделывает множество манипуляций со своим лицом и телом – на мой взгляд, совершенно излишних. Болтает с Одеттой через закрытую дверь – или дверь открыта?.. Мне ещё ждать и ждать».
Окна Бесье погасли. Десять минут спустя стало чёрным и окно Розы. Тогда Боннемен, прячась под сводами, направился к узкой двери, которая вела из внутреннего дворика на пустырь.
Наступая на хрустевшие под его подошвами кусочки штукатурки и черепки, поглаживая на ходу тугие белые цветы аронника, которые жадно впитывали ночную влагу, он пересёк белёсое чистилище, за которым ждал его рай.
На изгибе узкой, неровной тропинки, на полдороге к парку паши, вдали, словно задёрнутое тонким газом зеркало, показалось море. «Какая красота… Строго горизонтальная линия, небо словно мягко опирается на неё, в этот слабый отсвет на воде – как будто лодочка. Только это и нужно – не больше и не меньше, – чтобы я перестал быть несправедливым, завистливым, вообще таким, каким не нравлюсь себе…»
Прислонившись спиной к полуобвалившейся изгороди, окончательно успокоенный – ни собак, ни высокого забора не было, – он любовался чёрной массой кедров, на фоне которой там и сям выделялась мягкими очертаниями, словно кучевые облака, более светлая зелень – мимозы, сгибающиеся от цветущих гроздьев и исходящие ароматом. Далеко внизу мерцал едва различимыми огоньками уснувший город; временами наступала тишина, сравнимая лишь с той, что снисходит на человека вместе со сном. В одно из таких дивных мгновений Боннемен вдруг услышал торопливые, спотыкающиеся шаги и увидел на тропинке неуверенно ступающую тень. «Фантастика! – воскликнул он про себя. – Я и думать о ней забыл».
Он побежал, ощутил, наконец, без помех близость тела, аромат щедро разбрызганных густых кудрей, прерывистое дыхание.
– Вот и ты! Ничего себе не сломала?
– Нет…
– А Бесье? Ты не наделала шуму?
– Нет…
– Не боялась?
– Конечно, боялась…
Он крепко держал её за локти; пока ему доставляло наслаждение просто говорить ей «ты». Она подняла к нему лицо: слабый свет луны окрасил её прелестные щёки бледно-голубым, а рот под слоем помады – тёмно-фиолетовым. «Неужели она так никогда и не будет для меня розовой, и белой, и алой, и золотистой?» Он раздвинул края плаща, чтобы дотронуться до платья, нарочно измятого ещё с утра, и до того, что было платьем прикрыто; Роза стояла неподвижно, принимая, впитывая его ласки вплоть до легчайших касаний.
– Идём же, идём…
Он сжал её обнажённый локоть, и через дыру в изгороди они вошли в парк.
– Видишь, надо идти всё время прямо по этой аллее, потом будет развилка, мы свернём налево и придём на ту самую лужайку, на наше бархатистое ложе в обрамлении камней и цветов… Роза, Роза… Не бойся, я тебя держу…
Она тяжело повисла на его руке, остановилась:
– Темно.
– И слава Богу! Можешь закрыть глаза, если не хочешь смотреть в темноту, я поведу тебя.
– Ты уверен? Бернар, там темно…
Он тихонько рассмеялся, чувствуя себя большим и сильным.
– Зажмурься и ни о чём не думай, дурочка моя маленькая, трусишка! Я скажу тебе, когда мы придём.
Она доверчиво кивнула и прижалась к нему. Но поднимаясь всё выше по крутой, изрытой тропе, Боннемен почти не узнавал пути, показавшегося ему днём таким легким. Он тихонько отстранил Розу от своего плеча и повел её за руку. Свободной рукой нащупал в кармане электрический фонарик, но включить его не решился. Лунному свету слишком трудно было просачиваться сквозь густоту ветвей, и уже через несколько минут Бернар ощутил, как подымаются в нем раздражение и безотчётный страх, которые подстерегают человека, бросающего вызов ночи в самый непроглядный её час, в тени, что чернее ночной черноты. Он споткнулся, сдавленно выругался и щёлкнул кнопкой фонарика. Узкий туннель света с радужными краями прорезал тьму.
– Не надо! – вскрикнула Роза.
– Ты хоть знаешь сама, чего хочешь, детка? Хнычешь, что темно, а света боишься…
Он тотчас выключил фонарик, увидев, что они на верном пути. Тут и свод деревьев над ними раздвинулся; на синей полоске неба замерцали звёзды.
– Мы почти пришли, – добавил Бернар уже мягче: жалость шевельнулась в нём, когда он почувствовал, что ладошка Розы в его руке стала влажной, оставшись всё такой же холодной. Но она молчала, прилежно подстраиваясь к его шагам; он слышал только её частое дыхание. Ещё дважды он включал фонарик, успевая на миг увидеть и узнать белые ломоносы над головой, арку, увитую длинными гроздями глицинии…
– Чувствуешь, как пахнут? – спросил он едва слышно.
И обнял наугад прильнувшее к нему тело, встретил губы Розы; от его горячего рта им передавалось тепло, жар любовного нетерпения. Они пошли дальше, медленно, словно тащили за собой груз, слишком тяжёлый для двоих, изредка освещая дорогу короткими вспышками. Наконец они нашли развилку аллеи, потом – пестреющую цветами изящную кладку, львиную морду, вырвавшуюся на свободу струйку воды, которая заискрилась в белом луче фонарика.
– Посиди здесь, я пока осмотрю наши владения… Роза скинула плащ и протянула его Бернару.
– На, расстели его на траве изнанкой вверх. – Зачем? – простодушно спросил он.
– Как?.. Чтобы… Ну…
Она прикрыла рукой глаза, заслоняя их от света. Он наконец понял, и сердце его преисполнилось благодарности к этой новой Розе, которую он ещё плохо знал. Розе стыдливой и практичной одновременно, неоценимой спутнице в ночных забавах, не упустившей из виду их земную сторону.
– Я кладу фонарик сюда, на край, смотри не смахни его, – прошептал он.
– У меня есть свой в сумочке, – так же тихо ответила Роза. – Посмотри хорошенько, нет ли тут каких-нибудь тварей.
Вертикальная струйка воды, белая на фоне зелени, натыкалась на остаток мозаичного желобка и вытекала по нему на Каменный край фонтана, внутри которого мягкая трава, казалось, не таила опасностей. Зашуршали крошечные крылышки, взлетели разбуженные лучом фонарика обитатели ветвей.
Бернар перешагнул через камни, присел, чтобы пощупать зелёный ковёр, и тут же рывком выпрямился.
– Что? Там твари? Я так и знала, Бернар! Тихий голос умолял, заклинал Бернара, который, стоя, пристально смотрел под ноги.
– Не бойся, – начал он.
При первом же слове она сжала руками виски, и Бернар удержал готовый вырваться с её губ крик, предостерегающе подняв раскрытую ладонь. Он снова наклонился и приподнял две смуглые руки в белых рукавах, которые тотчас выскользнули из его пальцев и бессильно упали.
– Это не мёртвый, – сказал он. – Рука совсем тёплая, но…
Он поднял фонарик в собственной руке, приблизил её к глазам, вытер пальцы о траву и только тогда вспомнил, что надо успокоить Розу. Она не убежала, но в свете, который рассеивался на уровне её лица, он увидел, как дрожит у неё подбородок.
– Ты только не падай в обморок, – произнёс он как можно мягче. – Это просто раненый человек, у него идёт кровь, только и всего.
Инстинктивно он вгляделся в окружающую черноту.
– Если бы… Если бы здесь были ещё люди, птицы бы не уснули. Никого больше нет.
Колени Розы под измятым платьем вздрогнули.
– Иди сюда, детка, помоги мне.
Она отпрянула.
– Он ещё жив, Роза. Мы не можем его так оставить. Она молчала, и Бернар потерял терпение.
– Дай-ка мне свой фонарик.
Роза отступила ещё на шаг и вышла из освещённого круга. Он слышал, как она неловко рылась в сумочке.
– Скорее!
Ладонь Розы с маленьким дешёвым фонариком появилась в луче света, но дотянуться до неё Бернар не мог. Он присел на корточки, и, подняв белый рукав, ощупывал руку раненого от локтя к плечу.
– Ну же! Принеси мне его сюда!
– Нет – пробормотала она сдавленным голосом. – Не хочу. Я боюсь.
– Идиотка… – буркнул Боннемен. – Положи хотя бы фонарик на камень. И включи его. Я, кажется, не слишком многого прошу. Этот человек ранен, Роза, пойми же!
Он приподнял двумя руками за плечи худенькое, лёгкое тело и прислонил его к каменной кладке: словно в знак протеста против такого обращения, голова откинулась назад, стукнувшись затылком о край; глаза были закрыты.
– Да это же Ахмед! – вырвалось у Боннемена. Длинные ресницы раненого дрогнули, веки приоткрылись и тотчас сомкнулись вновь.
– Ахмед! Бедный малыш! Роза, это Ахмед! Слышишь, Роза?
– Да, – отозвался голос из темноты. – Ну и что?
– Как это – ну и что? Он, наверное… Ну, не знаю… Упал, поранился… Какое счастье, что мы оказались здесь.
– Какое счастье, – повторил голос с ноткой враждебности.
Ослеплённый лучом фонарика, Бернар едва различал место, где стояла в тени Роза. Он опустил глаза, увидел свои руки, перепачканные кровью манжеты и проглотил вертевшиеся на языке слова. «Он потерял много крови… Но где же рана?»
Положив два фонарика так, чтобы было как можно светлее, он осторожно пробежался пальцами по ребрам Ахмеда. Кровь не текла ни из груди, ни из спины, ни из живота, впалого, как у борзой. «Горло? Нет он не хрипит, дышит тихо…» Наконец пальцы обнаружили источник крови – на плече, и снова Ахмед, застонав, приоткрыл глаза.
1 2 3 4 5 6