Она собиралась рассказать, а затем послушать, что скажет старшая. Если мать поймет, и отнесется сочувственно, что ж, это будет самое прекрасное, что могло бы произойти. Если мать не поймет... Как бы там ни было, Розалинда уплатила бы старый долг, оказалась бы верна какому-то старинному, само собой разумеющемуся обязательству.
Эти двое мужчин... чего они хотят от нее? Какое отношение ко всему имеет Мелвил Стонер? Она гнала его образ из головы. В образе другого, Уолтера Сейерса, было что-то, менее агрессивное, менее самоуверенное. Ее влекло ко второму.
Розалинда обхватила ствол старой яблони и прижалась щекой к шершавой коре. Девушка была внутренне так напряжена, так взволнована, что ей хотелось тереться щекой о кору дерева, пока не пойдет кровь, пока физическая боль не разрядит напряжения внутри нее, перешедшего в боль.
С тех пор как луг между фруктовым садом и концом улицы был засеян маисом, Розалинде, чтобы добраться до улицы, нужно было пройти по узкой тропинке, проползти под проволочной оградой и пересечь двор вдовы, державшей кур. Глубокая тишина царила над садом, и когда девушка проползла под оградой и добралась до заднего двора вдовы, ей пришлось ощупью искать дорогу в узком закоулке между курятником и сараем, держась рукой за необструганные доски.
Мать сидела на крыльце, ожидая ее, а на узком крылечке перед соседним домом сидел Мелвил Стонер. Розалинда заметила его, когда быстро проходила мимо, и слегка вздрогнула. "Что за мрачная ястребиная фигура! Он живет мертвечиной, мертвыми проблесками красоты, мертвыми старыми звуками, услышанными в ночи!" - подумала она. Подойдя к дому Уэскоттов, она легла на крыльце на спину, закинув руки за голову. Мать сидела рядом в качалке. На углу горел уличный фонарь, и лучи света проникали сквозь ветви деревьев, падая на лицо матери. Каким белым, неподвижным, мертвенным оно было! Бросив на него взгляд, Розалинда закрыла глаза. "Не надо! У меня пропадет мужество!" - подумала она.
Она могла не спешить с сообщением, ради которого приехала. Отец вернется не раньше, чем через два часа. Тишину деревенской улицы нарушил шум, поднявшийся в доме напротив. Два мальчика затеяли какую-то игру, бегали из комнаты в комнату по всему дому, хлопая дверьми и крича. Заплакал грудной ребенок, потом послышался, укоризненный голос женщины.
-- Тише, вы! Тише! - говорила она. - Разве вы не слышите, что разбудили ребенка? Будет мне теперь хлопот, пока он не уснет снова!
Розалинда сплела пальцы и крепко стиснула руки.
- Я приехала домой, чтобы сказать тебе кое-что. Я полюбила одного человека и не могу выйти за него замуж. Он намного старше меня и уже женат. У него двое детей. Я люблю его, думаю, что и он меня любит... знаю, что любит. И я хочу принадлежать ему. Я хотела приехать домой и сказать тебе, прежде чем это случится, - произнесла она тихим и ясным голосом. Она задавала себе вопрос, не слышит ли Мелвил Стонер ее признание. Ничего не произошло. Кресло, в котором сидела мать Розалинды, медленно качалось взад и вперед, издавая легкий скрип. Скрип не прекращался. В доме по ту сторону улицы ребенок перестал плакать. Для того чтобы сказать эти слова матери, Розалинда приехала из Чикаго, и вот слова были сказаны; она чувствовала облегчение, была почти счастлива. Воцарившееся между двумя женщинами молчание длилось и длилось. Мысли Розалинды блуждали. Сейчас мать что-нибудь ответит. Вероятно, она осудит ее. Возможно, мать не произнесет ни слова, пока не вернется отец, и тогда расскажет ему. Наверно, они осудят ее, будут считать безнравственной и потребуют, чтобы она покинула их дом. Все равно!
Розалинда ждала. Как у Уолтера Сейерса, сидевшего в саду, сознание, казалось, покинуло ее, куда-то унеслось. Оно умчалось от матери к человеку, которого она любила.
Как-то вечером, в точно такой же тихий летний вечер, как сегодня, Розалинда поехала с Уолтером Сейерсом за город. До того он много раз разговаривал с ней, изливал ей свою душу по вечерам или на протяжении долгих часов в конторе. Он нашел в Розалинде человека, с которым мог разговаривать, хотел разговаривать. Какие стороны жизни он открывал перед ней! Разговоры длились без конца. В ее присутствии Уолтер чувствовал какое-то облегчение, и напряженность, ставшая для него привычным состоянием, ослабевала. Он рассказал ей, как хотел стать певцом и как отказался от своего намерения.
- Дело не в моей жене и не в детях, - сказал он, - Они могли бы прожить без меня. Беда в том, что я не мог прожить без них. Я неудачник, с самого начала, был обречен стать неудачником, и мне необходимо было что-то, к чему я мог бы прилепиться, что-то, чем я мог бы оправдать свою неудачу. Теперь я это понимаю. Я предназначен для повиновения. Я больше никогда не попытаюсь петь, потому что у меня есть, по крайней мере, одно достоинство: я знаю, что потерпел неудачу; я приемлю ее.
Вот что сказал Уолтер Сейерс, а затем в тот летний вечер за городом, когда она сидела рядом с ним в его машине, Уолтер неожиданно запел. Перед тем он открыл ворота фермы и молча повел машину по поросшей травой узкой дорожке и дальше по лугу. Фары были выключены, и автомобиль еле двигался. Когда он остановился, подошли коровы и стали поблизости.
Тогда Уолтер запел, сначала тихо, а затем все смелей, по мере того как он снова и снова повторял песню. Розалинда была так счастлива, что ей хотелось закричать на весь мир. "Это благодаря, мне он может теперь, петь!" - с гордостью подумала она. Как сильно любила она в это мгновение Уолтера, и все же, возможно, чувство, которое она испытывала, было, в сущности, не только любовью. К нему примешивалась гордость. Для Розалинды это был миг торжества. Уолтер выбрался к ней из тьмы, из темной пещеры неудачи. И рука протянутая ею, придала ему мужества.
Розалинда лежала на спине у ног матери на крыльце дома Уэскоттов, пытаясь думать, стараясь сама разобраться в своих ощущениях. Она только что сказала матери, что хочет отдаться этому человеку, Уолтеру Сейерсу. Едва сделав это признание, она уже спрашивала себя, вполне ли оно соответствует истине. Она была женщина, и ее мать была женщина. Что может сказать ей мать? Что говорят матери дочерям? Мужское начало в жизни - чего оно требует? Розалинда не вполне ясно понимала свои собственные желания и стремления. Возможно то, чего она требовала от жизни, могло быть достигнуто путем какого-либо общения с другой женщиной, с матерью. Как странно и прекрасно было бы, если бы матери могли вдруг начать петь своим дочерям, если бы из тьмы и безмолвия старых женщин могла прозвучать песня!
Мужчины приводили Розалинду в смущение, всегда приводили ее в смущение. Взять хотя бы сегодняшний вечер, когда отец впервые за долгие годы по-настоящему посмотрел на нее. Он остановился перед ней, когда она отдела на крыльце, и в его глазах было что-то необычное. Какое-то пламя вспыхнуло в его старых глазах, как подчас оно вспыхивало в глазах Уолтера. Неужели этому пламени суждено испепелить ее? Неужели участь женщин в там, чтобы их испепеляла мужчины, и мужчин - в том, чтобы их испепеляли женщины?
В саду час назад она отчетливо ощущала присутствие двух мужчин, Мелвила Стонера и Уолтере Сейерса, шедших к ней, бесшумно ступавших по мягкому ковру, из отбрасываемых деревьями теней.
Они снова шли к ней. В своих мыслях она придвигались все ближе и ближе к ней, к ее истинной сути. Улица и весь город Уиллоу-Спрингс были окутаны покровом тишины. Не была ли это тишина смерти? Не умерла ли мать? Неужели мать, сидящая здесь рядом в кресле, теперь мертва?
Тихое поскрипывание качалки все продолжалось. Из двух мужчин, дух которых, казалось, витал над Розалиндой, один, Мелвил Стонер, был смелый и коварный. Он находился слишком близко от нее, слишком много знал о ней. Он ничего не боялся. Дух Уолтера Сейерса был милосерден. Уолтер был человек чуткий, мягкий. Девушку охватил страх перед Мелвилом Стонером. Он находился слишком близко к ней, знал слишком много о темной, бессмысленной стороне ее жизни. Розалинда повернулась на бок и пристально вглядывалась в темноту, в сторону дома Стонера, вспоминая детство. Этот человек был физически слишком близко. Слабый свет далекого уличного фонаря, падавший на лицо матери, проникал сквозь ветви деревьев, скользил над верхушками кустов, и Розалинда смутно различала фигуру Мелвила Стонера, сидевшего перед своим домом. Ей хотелось, чтобы можно было усилием мысли уничтожить этого человека, стереть солнца земли, добиться, чтобы он перестал существовать. Он ждал. Когда ее мать уйдет спать и когда она сама поднимется в свою комнату и будет лежать без сна, он нарушит ее уединение. Возвратится домой отец, волоча ноги по тротуару. Он войдет в дом Уэскоттов и выйдет через черный ход. Накачает насосом ведро воды, внесет его в дом и поставит на ящик у кухонной раковины. Потом заведет часы. Он...
Розалинда беспокойно зашевелилась. Жизнь, в лице Мелвила Стонера, поймала ее и крепко держала. Она не могла спастись. Он войдет к ней в спальню и, вторгнется в ее тайные мысли. Спасения не было. В воображении она слышала, как его иронический смех разносится по молчаливому дому, выделяется среди страшных обыденных звуков здешней повседневной жизни. Она не хотела, чтобы это случилось. Внезапная смерть Мелвила Стонера принесла бы сладостную тишину. Ей хотелось, чтобы можно было силой мысли уничтожить его, уничтожить всех мужчин. Она хотела, чтобы мать тесней сблизилась е ней. Это спасло бы ее от мужчин. Конечно, раньше чем вечер кончится, мать что-нибудь скажет ей, что-нибудь существенное и правдивое.
Розалинда старалась прогнать образ Мелвила Стонера из своего сознания. Казалось, она встала с постели в комнате наверху и взяла этого человека за руку, чтобы подвести к двери. Она вывела его из комнаты и закрыла дверь.
Сознание сыграло с ней шутку. Не успел Мелвил Стонер покинуть его, как в него вошел Уолтер Сейерс. В воображении она была с Уолтером в автомобиле летним вечером на пастбище, и Уолтер пел. Коровы, с мягкими широкими ноздрями и теплым, пахнущим травой, дыханием теснились возле них.
Теперь в мыслях Розалинды было что-то приятное. Она отдыхала и ждала, ждала, чтобы мать заговорила. В ее присутствии Уолтер Сейерс нарушил свое долгое молчание, и вскоре молчание, давно установившееся между матерью и дочерью, также будет нарушено.
Певец, который никогда больше не собирался петь, запел благодаря ее присутствию. Песня была подлинным гимном жизни, она была торжеством жизни над смертью.
Какое сладостное утешение снизошло на нее, когда Уолтер Сейерс пел! Как заструилась в ее теле жизнь! Какой живой она внезапно стала! Именно в это мгновение она окончательно, бесповоротно решила, что хочет сблизиться с этим человеком, хочет предельной близости с ним, чтобы в физическом проявлении своего чувства найти при его посредстве то, что он при ее посредстве нашел в своей песне.
Физически проявив свою любовь к этому человеку, она найдет белое чудо жизни, чудо, о котором она мечтала нескладной, еще не вполне развившейся девушкой, лежа на траве в саду. Через тело певца она приблизится, прикоснется к белому чуду жизни. "Я охотно принесу в жертву все остальное ради того, чтобы это могло произойти!" - думала она.
Какой мирной и тихой стала летняя ночь! Как ясно понимала теперь Розалинда жизнь! Песня, которую Уолтер Сейерс пел в поле, где паслись коровы, была на непонятном ей языке, но теперь она понимала все, даже значение чуждых ей иностранных слов.
В песне говорилось о жизни и смерти. О чем еще можно было петь? Не своим умом пришла она внезапно к пониманию смысла песни. Призрак Уолтера шел к ней. Он отстранил насмешливый призрак Мелвила Стонера. Чего только не сделал уже дух Уолтера Сейерса для ее духа, для пробуждения в ней женщины! Теперь он рассказывал ей историю песни. Слова самой песни как бы плыли по тихой улице городка в Айове. Они говорили о солнце, склоняющемся к закату в облаках дыма большого города, и о чайках, прилетающих с озера, чтобы парить над городом.
Теперь чайки парили над рекой. Река была цвета хризопраза. Она, Розалинда Уэскотт, стояла на мосту в центре большого города; она окончательно пришла к убеждению, что жизнь грязна и безобразна. Она была готова броситься в реку, уничтожить себя в попытке очиститься.
Все было ей безразлично. Птицы испускали странные, резкие крики. Крики птиц напоминали голос Мелвила Стонера. Чайки кружили и кувыркались высоко в воздухе. Еще мгновение, она бросится в реку; тогда птицы ринутся вниз, описывая длинную изящную кривую. Ее тело исчезнет, будет подхвачено потоком и унесено, чтобы где-то истлеть, но то, что было в ней действительно живого, поднимется с птицами по длинной изящной кривой птичьего взлета.
Напряженная и притихшая, лежала Розалинда ни крыльце у ног матери. Высоко в воздухе над спящим душным городком, глубоко в земле под всеми маленькими и большими городами, жизнь продолжала петь, она упорно пела. Песня о жизни была в жужжании пчел, в зове древесных лягушек, в голосах негров, которые выкатывают тюки хлопка на речной пароход,
Песня была велением. Она все снова и снова рассказывала историю жизни и смерти, жизни, навеки побежденной смертью, смерти, навеки побежденной жизнью.
Мать Розалинды нарушала долгое молчание, и Розалинда старалась вырваться из-под власти, призрачной песни, звучавшей внутри, нее.
Солнце садилось на западе над Чикаго...
Жизнь, побежденная смертью,
Смерть, побежденная жизнью.
Фабричные трубы превратились в столбики света...
Жизнь, побежденная смертью,
Смерть, побежденная жизнью.
Качалка, в которой сидела мать Розалинды, продолжала скрипеть. Слова с запинкой сходили с бледных губ пожилой женщины. В жизни ма Уэскотт наступила решительная минута. Она всегда терпела поражение. Теперь она должна восторжествовать в лице Розалинды, дочери, вышедшей из ее тела. Она должна разъяснить Розалинде судьбу всех женщин. Молодые девушки росли, мечтая, надеясь, веря. Существовал заговор. Мужчины придумывали слова, они писали книги и пели песни о том, что называется любовью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9