Однако, внимательное изучение греческой рукописи Галена показало, что прочитанное следует понимать иначе, а именно: сама печень состоит из двух либо четырех долей, и хотя свободно скользит среди оболочки, но будучи крепко оплетена связками и двумя входящими в ее тело венами, представляет немалые трудности анатому.
– Ваше величество, – обратился он к королеве, – позвольте мастеру провести вскрытие и продемонстрировать вашему величеству печень человека, ее расположение и входящие в нее вены.
Королева неспешно кивнула, один из цирюльников поднялся, взял в тазу с инструментами широкий медный нож и приступил к вскрытию. Сильвиус, не глядя, продолжал:
– Таким образом, сама Природа подтверждает правоту божественного Гиппократа, а также повсюду прославленного его толкователя Галена – величайших божеств медицины после Апполона и Асклепия.
Цирюльник засунул руку в брюшную полость, пытаясь вытащить на свет и показать собравшимся какой-то орган.
– Невежда кромсает желудок, – шепнул Флорен на ухо королеве.
Маргарита рассмеялась.
– Учитель, остановите дурака! – звонкий голос прорезал монотонный гул аудитории.
Сильвиус замер на полуслове. Толпа обернулась на звук. С ближайшей скамьи соскочил высокий человек, одетый в длинный темный плащ, какие принято носить среди школяров. Густая борода не могла скрыть молодости студента и лишь подчеркивала румянец свежих щек и задорный блеск глаз. Студент оттолкнул цирюльника, крикнув:
– Бездельник, тебе место на этом столе, а не возле него! – затем, уже не обращая ни на кого внимания, быстро, опытными движениями начал вскрытие.
Все молча ждали. Сильвиус растерянно стащил с нечесанных жестких волос профессорский берет, потом, вспомнив, что он на кафедре, а значит, должен быть с покрытой головой даже в присутствии королевы, поспешно натянул его. Королева перевела удивленный взгляд с неожиданно объявившегося прозектора на Флорена. Тот чуть слышно пояснил:
– Андрей Везалиус Витинг, сын императорского аптекаря. Замечательно способный юноша, – Флорен самодовольно улыбнулся и добавил: – Мой протеже.
Везалий отошел от стола. Теперь все могли видеть, что секция проведена отлично.
– Благодарю, – кивнул оправившийся от неожиданности Сильвиус и продолжил чтение: – Природа, снабдив повсюду печень связками…
– Учитель, – вновь прервал лектора Везалий, – мы видим здесь полую вену, артерии и связки, но сама печень не делится на доли. Части, о которых упоминает Гален, я видел лишь у собак и свиней. Неужели отсюда следует, что Пергамец ошибся?
Сильвиус даже не пытался скрыть недовольство. Мальчишка второй раз нарушил порядок лекции. Мало того, он допустил грубейшее нарушение придворного этикета, обращаясь к третьему лицу в присутствии королевы. Но если первая выходка была вызвана вполне понятным бахвальством, желанием блеснуть низменным прозекторским искусством, то теперь он необдуманно бросал вызов самой науке – непререкаемому авторитету божественного Галена. Сильвиус медленно спустился с кафедры, нагнулся, разглядывая близорукими глазами отпрепарированные органы.
– Ваше величество, – признал он, – несчастный действительно лишен долей печени. Досадное уродство, и оно, конечно же, ничего не доказывает. Глупый мальчик поступил бы гораздо вернее, если бы искал подтверждения своим взглядам в описаниях Галена, а не подле виселицы, куда попадают создания извращенные как душой, так и телом. Печень ДОЛЖНА состоять из многих частей, так как если бы в ней имелась только одна большая полость, то кровь не задерживалась бы там долго, и кровотворение было бы вследствие этого хуже. Так утверждают Герофил, Руф и даже сам Аристотель!
Везалий молчал, сраженный словами знаменитого доктора. Значит, все, кого ему приходилось вскрывать до сих пор, были жалкими уродами, лишенными полноценной печени! Везалий стоял, расставив руки с растопыренными, перепачканными кровью пальцами, и весь вид его выражал такую растерянность, что кто-то из свиты королевы не выдержал и расхохотался, громко хлопая себя ладонями по бокам, где, несомненно, скрывалась сильно разветвленная печень.
– Однако, – промолвил Сильвиус, не спеша возвращаясь на кафедру, – предоставим ослам жевать свой латук и вернемся от ничтожных препирательств к великой науке. Как было сказано, Природа, снабдив печень связками…
Королева была довольна. Маленький анатомический скандал получился необычайно милым и очень ей понравился.


* * *

За стрельчатыми, исчерченными свинцовыми переплетами окнами плавился вечер. Придворные и школяры, профессора и любопытствующие дворяне давно уже занимались своими далекими от анатомии делами. Анатомический театр, расположенный на одной из тупиковых улиц Университетской стороны, был пуст. Только два человека сидели на краю секционного стола и вполголоса обсуждали свои беды.
– Так-то, друг Мишель, – говорил Везалий, – воистину не знаю, кому верить, всему ли свету, от века твердящему одно, или своим глазам, указывающим другое. Не может же ошибаться Гален?
– Гален – великий врач, но он был таким же человеком, как и мы, а значит, его сочинения не свободны от ошибок, – твердо произнес второй собеседник, щуплый худой человек, лет двадцати на вид, с мягкими светлыми волосами, жидкой бородкой клинышком и жестким взглядом неожиданно черных глаз.
Одет второй студент был просто, даже бедно, и его можно было принять за монаха.
– Гален не мог знать всего, – говорил он, – в его времена запрет на вскрытия был очень строг, и вряд ли Пергамец мог часто нарушать его. Значит, он описывал строение обезьяны, овцы, собаки, кого угодно, но не человека…
– Тише, Мишель! – испугался Везалий. – Для тебя нет ничего святого! Еще немного, и ты отыщешь ошибки в священном писании!
Мигель послушно умолк. Пожалуй, они действительно слишком близко подошли к опасной черте. До сих пор ему удавалось притворяться французом и благочестивым католиком, благо что внешностью он походил на мать – уроженку Нормандии, и в нем непросто было признать испанца, а монастырское воспитание помогало скрывать вольнодумные мысли. Но все же следует быть осторожнее.
Трудно сказать, что сдружило двух столь непохожих людей – баловня судьбы Андрея Везалия, медика в пятом поколении, предки которого уже полтора столетия служили придворными врачами Габсбургов, и опасного еретика Мигеля Сервета. Один – красавец богатырского сложения, второй хромоногий калека. Один – богач, порой даже в будний день одевающийся в блестящую венецианскую парчу. Второй предполагал в ближайшем будущем прервать учение и отправиться на заработки, потому что денег, которые нужно отдать за право сдать экзамены, а потом преподавать самому, у него не было, а просить, хотя бы и у друзей, не позволяла гордость испанского дворянина. Даже причины, приведшие их в медицину, были различны. Если Мигель искал в анатомии подтверждения религиозным взглядам, то Андрей попросту готовился занять после отца почетную должность императорского аптекаря. Он старательно изучал арабский язык, необходимый в работе аптекарю и презираемый докторами, и неспешно трудился над переводом «Девятой книги» Разеса и комментариями к ней. Такой он видел свою докторскую диссертацию.
По самому рождению Везалий обречен был стать медиком-арабистом, сторонником осторожного Авиценны. С нежного возраста он воспитывался в преклонении перед непререкаемым авторитетом древних, перед Галеном и Гиппократом, Абулказисом и Львом Африканским. Мужественный во всем остальном, Андрей боялся только одного – противоречия с общепринятыми взглядами. Может быть потому его так тянуло к Мигелю, который, хотя и не отличался физической храбростью, но зато не признавал ничего, кроме свободного исследования. Друг в друге черпали они недостающие качества.
Друзья вышли на улицу и побрели прочь от анатомического театра и Коллегии Кальви, в которой учились и жили. Латинский квартал остался позади. С Крепостной улицы они свернули на узенькую кривую улочку Сен-Андре и остановились у церкви. Там шла заупокойная служба.
– В Монпелье на лекциях вскрывают не только казненных преступников, но даже дворян, – задумчиво проговорил Везалий. – Медицину там читает Франсуа Рабле. Это известный вольнодумец. Говорят, книгу о Пантагрюэле, вызвавшую такой шум, написал он.
– Вполне возможно, – согласился Сервет, – но я не вижу разницы между дворянином и бродягой. Один мой знакомый любил спрашивать: «Кто был дворянином, когда Адам пахал, а Ева пряла?» И граф, и крепостной родятся на свет одинаково голыми.
– Но потом один ест мясо, а второй – траву. Думаю, стоит посмотреть, как велики различия в строении их органов. Достать тело простого человека – несложно. Король любит вешать бедняков, а потом для вящей пользы студентов-медиков, оставляет тела болтаться на виселице. Грешным делом, мне уже приходилось похищать их оттуда. А вот где достать дворянина?
– Здесь не Монпелье, – согласился Сервет.
Из церкви вышла процессия. Впереди несли тело, за ним шел священник и несколько монахов. Никого из родственников не было.
– Кого хороните? – спросил Андрей.
– Испанский дворянин, – ответили ему. – Вчера приехал в Париж, и в тот же день убит на поединке.
Друзья быстро переглянулись и, не сказав ни слова, пошли за процессией.


* * *

Ночь выдалась темной и ветреной. Изодранные тучи метались по небосклону. Луна поблескивала порой через облачную рану, но ничего не могла осветить. Острые крыши домов терялись в небе, улочки заливала темень.
На улице Францисканцев остановилась наемная карета, из нее вышли два седока.
– Зажги фонарь и жди нас здесь, – приказал возчику тот, что пониже. Высокий пассажир вытащил из кареты длинный сверток, и подозрительные наниматели скрылись в темноте. Возчик часто и испуганно крестился.
Кладбище окружала каменная ограда в рост человека. Андрей подсадил товарища, передал мешок, в котором гремели две лопаты. Потом, подтянувшись, влез на ограду сам. По другую сторону стены послышалось глухое ворчание, возня. Красными точками блеснули глаза. Мигель вцепился в руку Андрея.
– Что это?
– Собаки, – успокоил Андрей. – Мне уже приходилось с ними сталкиваться: возле виселиц их полно. На двоих они напасть побоятся, вот только как бы они не попортили нашего дворянчика. Парень похоронен за счет церкви, а значит – без гроба.
Он извлек из мешка лопату, взмахнул ею в воздухе и прыгнул вниз. Мигель, после секундного колебания, последовал за ним. У полуразрытой могилы грызлась свора одичавших бездомных собак. Они уже почти добрались до неглубоко закопанного покойника. Подняв лопату, Везалий ринулся вперед. Раздалось несколько ударов, визг раненого пса, и поле боя осталось за людьми. Мигель зажег потайной фонарь, друзья принялись поспешно копать.
– Вовремя успели, – сказал Везалий. – Еще немного, и эти фурии разделили бы нашу печень на столько долей, что ее не собрали бы и в день страшного суда.
Они торопливо закончили работу. Мигель забрал лопаты, а его напарник взвалил на плечи мешок с телом. Свора, наблюдавшая издали, поняла, что добычу у них уносят, и с громким лаем бросилась за похитителями. Как и в первый раз Андрей подсадил товарища на стену, передал ему лопаты и мешок, но в этот момент сразу несколько больших псов бросились на него. Услыхав крик, Мигель одну за другой швырнул вниз лопаты. Собаки шарахнулись прочь, и Везалий отчаянным прыжком взлетел на гребень стены. Лопаты остались внизу.
До экипажа они добрались без приключений, возчик хлестнул лошадей, огромные колеса запрыгали по камням и ухабам изрытых парижских улиц. Везалий, чертыхаясь, ощупывал рваную рану на ноге, перепуганный Сервет, вжавшись в угол кареты, бессмысленно шептал дрожащими губами:

Город Париж это дом королей,
Светлого Феба сиянье лучей…

При повороте на Матросскую улицу колеса провалились в глубокую канаву, и лошади стали.
– Ладно, – сказал Везалий. – Дальше мы сами.
Он швырнул вознице золотой туринский ливр, поднял мешок, сморщился от боли, помянув недобрым словом кладбищенских церберов, и пошел вперед. Сервет похромал следом. Они долго кружили по тесным проходам Латинского квартала, перелезали цепи, которыми запирались на ночь проулки.
– Когда найдут наши заступы и поймут, что могилу разрыли не псы, а люди, – сказал Везалий, обернувшись, – то тело будут искать на Малом мосту у аптекарей, в колдовских притонах и других тайных местах, но никто не догадается, что оно открыто лежит на улице Святых отцов. Мы спрячем его в анатомическом театре.
Анатомический театр был заперт, но привычный ко всему и заранее подкупленный служитель отворил им. Грязный, покрытый глиной мешок свалили на пол.
– Начинай вскрытие, – сказал Везалий, – а я пока займусь своей ногой. Проклятый пес так чисто отпрепарировал клыками мне икру, что я могу изучать четвертый мускул стопы на себе самом.
Сервет устало опустился на скамью. Его бил озноб.
– Хватит, – выдохнул он, – больше я на такую работу не хожу.
– Друг Мишель!.. – рассмеялся Везалий, быстро бинтуя рану обрывком платка. – Ты не боишься критиковать отцов церкви и обвинять в невежестве декана факультета. И ты же оробел при виде дюжины запаршивевших щенков! Поверь, все псы Парижа не страшнее духовного суда. Впрочем, вернемся к нашим баранам, впереди много дел, кроме печени надо посмотреть те капилляры, которые, как ты утверждаешь, соединяют вены с артериями…
Утро застало хирургов за работой. Они быстро выяснили, что полноценная дворянская печень ничем не отличается от плебейской. Теперь Сервет, пользуясь методикой, разработанной Якобом Сильвиусом, заполнял кровеносные сосуды испанца подкрашенным маслом.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3