Решение правильное, разумное. Да и что делать - приказ есть приказ.
Первое, что поразило Маркова по приезде, - это невероятные перемены в облике Криворучко. То есть Марков видел, что перед ним Криворучко, знал, что это Криворучко, понимал, что это Криворучко, но это был не Криворучко, а совсем другой человек, только по старой памяти именуемый Криворучко.
Это все и высказал Марков в первые же минуты встречи, выражая ту мысль, что здорово вахмистра обломали в ВАКе.
Криворучко рассмеялся:
- Все мы подрастаем помаленьку. А вы посмотрите на наш комсостав! Чудеса, да и только.
Марков рассказал о Киеве, о себе, передал гостинцы.
- Видеть вас рад, а Ольга Петровна напрасно беспокоится. Можно бы и без подарков.
Марков пробыл в Умани несколько дней. Умань в сентябре необычайно красива. Появляется первая позолота в листве, как первая проседь на висках, как первые намеки на приближающуюся осень. Но еще в полную силу зеленеют сады. Солнце и не думает сбавлять норму тепла и блеска. На улице не встретишь ни одного мальчишки, не грызущего яблоко, ни одной даже самой крохотной девчушки, у которой не были бы перемазаны щеки ягодным соком или вареньем. И Марков пил чай с вареньем, толкуя с Николаем Николаевичем Криворучко, с комкором Криворучко о разных разностях.
- Я поставил задачей, - рассказывал Криворучко, - сохранить в корпусе весь почерк Котовского, весь его стиль. Та же дисциплина, та же дружная работа, те же занятия физкультурой, та же учеба.
Как в былое время в доме Котовских, у Криворучко всегда народ.
- Мы развернули такую работищу в военно-научном обществе - ого! Москва позавидует! - не мог не похвастаться Гуков, который, видимо, бывал у Криворучко запросто и чуть ли не каждый день.
Марков заметил, что Гуков сильно сдал. Хоть и храбрился, но видно было, как он превозмогает усталость и старается держаться молодцом. Он рассказывал забавные истории, солдатские анекдоты столетней давности:
- Понимаете... осматривает генерал казармы, в которых не позаботились даже поставить печи. Выходя, генерал мрачно говорит: "Какая бес... печность!" Ха-ха-ха!
Марков видит, что Гуков помимо всего старается развеселить и подбодрить Криворучко, которому все-таки не легко на новом месте. Еще он видит, что и Криворучко это понимает. Маркова это трогает.
"Хороший народ. Складно у них тут. Не подкачают!"
Он решил, что напишет Ольге Петровне подробное письмо, и собрался уже ехать.
- Куда вы так скоро? - всполошился Криворучко. - С вами так легко говорится о Григории Ивановиче, о наших делах...
- Никак не угадаете, куда я собираюсь, - признался Марков. Представьте, в Пензу! Хочу разыскать Савелия. Помните такого?
- Кожевникова? Как не помнить! С удовольствием бы составил вам компанию! Только отложите поездку на сутки. Сегодня вечером у меня будет подпольщик из Кишинева. Вам, наверное, интересно будет его послушать.
- Неужели из Кишинева? Тогда я останусь. Но разве можно попасть в Кишинев?
- Вообще-то, конечно, нельзя. Но я же вам говорю: подпольщик. Когда-то нельзя было попасть в Одессу, оккупированную французами. Но Котовский там жил и боролся. - Нечаянно упомянув об Одессе, оба даже вздрогнули. Да, Одесса была для Котовского местом славы, местом борьбы, она же стала местом безвременной гибели.
5
Приезжий из Кишинева внешне был ничем не примечателен. Обыкновенное лицо, спокойные, внимательные глаза. Одет тоже обыкновенно.
- Здравствуйте! Карпенко, - сказал он, входя.
- Очень приятно. Не хотите ли чайку с дороги?
Марков подумал о том, что этот Карпенко, вероятно, еще и Сидоренко, и Цуркан... и еще бог знает кто, смотря по обстоятельствам. Какое у него дело к Криворучко, Марков не любопытствовал. Рассказал Карпенко много историй, каждая из них была невероятна, фантастична, полна драматизма, дерзкой отваги, героики, и каждая была сущей правдой.
Оказывается, еще с двадцать четвертого года издавалась у нас газета на молдавском языке "Плугарул Рош", то есть "Красный пахарь". Издавала ее молдавская секция при Одесском губкоме.
- Ну и она попадает туда? - задал наивный вопрос Марков.
- А как же?
Марков подумал, что вот бы поместить в этой газете свой рассказ и подписаться полным именем... Возможно, что таким способом он мог бы дать знать о себе отцу и матери. Или послать с этим Карпенко записку?
Между тем человек, назвавшийся Карпенко, подробно рассказал о последствиях восстания в Татарбунарах. Был шумный "процесс пятисот". На процессе присутствовал Анри Барбюс и написал о нем книгу "Палачи".
- Такую книгу, - добавил Карпенко, - что кровь стынет. Кажется, сообщалось в советской печати о Ромен Роллане? Он тоже выступил в защиту татарбунарцев...
Марков внимательно рассматривал подпольщика. Необыкновенные люди! Сидит, пьет чай, рассказывает, голос ровный, слова простые. Никакой позы, никаких патетических возгласов, никакой рисовки... Марков раздумывал, мог бы он быть подпольщиком? Тогда бы и он сумел пробраться в Кишинев...
- Что говорить, - продолжал Карпенко, - борьба обходится не дешево, гибнут лучшие люди. Но и мы спуску не даем. Когда сигуранца подлейшим образом убила нескольких большевиков, мы приговорили к смертной казни главного их начальника, выследили, когда проходила его машина, не пожалели на него две лимонки собственного изготовления. Сами понимаете, что от него осталось, хоронить было нечего. Они знают, что ничего безнаказанным не пройдет, хвосты-то поджимают. Помню, когда они замучили Маркова, так железнодорожники шесть эшелонов пустили под откос. Пять с военным снаряжением, а один с солдатами.
- Как вы сказали? - переспросил Марков, бледнея. - Кого замучили?
- Маркова, Петра Васильевича. Дельный был, я его лично знал.
- Маркова... Петра Васильевича...
Сказал, и голос у него сорвался.
- Как же... Мы об этом еще листовку выпускали. А что, вы его знали?
- Это мой отец, - беззвучно пролепетал Марков.
Криворучко слушал, смотрел. Он еще не отдавал себе отчета, что произошло. Мишу Маркова он знал с давних пор. Но Мишиного отца Котовский отпустил на родину, когда Криворучко еще не было в отряде Котовского. Он слышал, что у Маркова в Кишиневе семья. У многих, находившихся в бригаде, семьи были в Молдавии. Когда Карпенко назвал имя, отчество и фамилию жертвы сигуранцы, Криворучко вначале не связал это с Мишей. Мало ли Марковых на свете! О Мише Криворучко знал, что он питомец, почти что сын Котовского, так же как Костя Гарбарь, так же как Шурка... у Котовского немало было таких прибившихся к бригаде мальчуганов без роду, без племени...
Теперь Криворучко понял, какое горестное известие привез этот спокойный, тихий человек. И Криворучко сам не знал, что было бы лучше: не удерживать Маркова, пусть бы уезжал, и до поры до времени оставался в полной неизвестности, или, наоборот, хорошо, что Марков все узнал. Нет, пожалуй, лучше, что он остался: знать всегда лучше, чем не знать.
Карпенко был обескуражен таким оборотом дела.
- Вон оно какое дело... - бормотал он. - Не знал, не знал. Так это точно? Вы не ошибаетесь? Ваш отец работал на железной дороге?
- Мы жили в железнодорожном городке. Гончарная улица...
- Как же, как же! - оживился Карпенко. - Крыльцо с двумя ступеньками... деревянный дом... Стало быть, Марина матерью вам приходится? Померла и она...
Карпенко рассказал, какие знал, подробности. Знал он немного. Мог только сообщить, что Марина умерла в больнице, Татьянка куда-то исчезла, не то скрывается где-нибудь у родственников, не то совсем уехала из Молдавии.
- А насчет шести эшелонов, товарищ Марков, я рассказал сущую правду, - добавил Карпенко. - Мы беспощадные мстители, мы знаем, что каждого из нас может постигнуть горькая участь, но никогда не отступим и будем бороться, пока не восторжествует правда.
- Что ж, Миша, - подошел к Маркову Криворучко, - все-таки лучше знать, чем не знать. По-моему, так.
- Да, - произнес Марков каким-то не своим голосом, - знать... И еще понимать, что от этих изуверов не жди хорошего...
- Какое там! - согласился Карпенко. - Одно слово: капиталисты.
- Палачи. Метко назвал Барбюс, - подтвердил Криворучко.
Он ужасно боялся, что Марков раскиснет, так как считал, что котовцы не должны падать духом ни при каких обстоятельствах. И он был доволен. Марков встретил известие как подобает солдату. Только сказал:
- У меня жена, вот Николай Николаевич знает, потеряла всю семью, всех односельчан в одну ночь. А я ее все утешал: освободим Кишинев, поедем к нам на Гончарную, мои родители будут и твоими родителями... Так-то ей все расписывал... а оказывается... что она, что я...
- У каждого из нас найдется, о чем горевать, - сдержанно сказал Карпенко. - Время такое.
- Опасаются, войны бы не было, - нахмурился Криворучко. - Конечно, война - дело суровое, что и говорить, но бывают и годы затишья, когда тоже лихо головы летят. Не угадаешь... Раз на раз не приходится...
Больше Маркову расспрашивать было не о чем, да и Карпенко заторопился. Они побеседовали еще о чем-то, выйдя на крыльцо, и Карпенко распрощался.
Марков и Криворучко долго сумерничали. Вечер был теплый, даже парной. Сидели у открытого окна и молчали. Вдруг колыхнулись ветви деревьев, по комнате промчалась волна влажного воздуха, и вслед за тем пошел дождь, тихий, теплый, даже какой-то ласковый и успокаивающий. Котовцы сидели и слушали, как хлюпает дождевая вода, как при каждом всплеске ветра шлепаются мокрые листья, как поет-заливается на все лады водосточная труба, как дождь настойчиво и музыкально барабанит по крыше.
На рассвете Марков уехал в Пензу искать Уклеевку.
6
Приятно въезжать в деревню, не стреляя на всем скаку, не выбивая из бань и овинов огрызающегося противника, не крича "ура", не улюлюкая, не размахивая клинком, а просто прогромыхать на тряской телеге, беседуя о том о сем с рассудительным бородатым дядей, охотно согласившимся довезти до Уклеевки.
- Вам как? Прямо к председателю? Али в сельсовет?
- Лучше бы к председателю, если можно. Это далеко?
- У нас тут все недалеко.
Марков довольно скоро отыскал Уклеевку. А в поезде наслаждался движением и покоем в одно и то же время. Что много людей вокруг - это не мешало Маркову, и в дороге он как бы побыл сам с собой. Ему необходимо было подумать, поразмышлять и привести себя в душевное равновесие. Зрелище мелькающих за окном полей, речек, рощ и деревень действовало успокаивающе, перестук колес нравился и тоже умиротворял.
К концу пути Марков уже с интересом слушал вагонные разговоры. Ему нравилось наблюдать завязавшееся дорожное знакомство паренька, едущего в Пензу, со смешливой девушкой, которой скоро выходить. Он все уговаривал ее проехать дальше, а она, отшучиваясь, советовала ему прервать свое путешествие, выйти с ней на ее станции, названия которой он никак не мог запомнить: не то Барабулька, не то Берендейка... И оба они до того друг другу приглянулись, и оба понимали, что еще час - и они расстанутся, чтобы больше никогда не встречаться...
Еще Маркову нравилось выходить на станциях и бродить вдоль рядов торговок - румяных, загорелых, бойких на язычок, расхваливающих свой товар: душистую антоновку, ярко-желтые дыньки, вареную картошку, свежепросоленные аппетитные огурцы...
До чего обрадовался Савелий! Он глазам своим не верил:
- Мишенька! Марков! Люди добрые, да вы поглядите, какой дружок приехал! Верно говорят, что гора с горой не сходятся, а люди когда-когда, глядь, и повстречаются. Проходи, гостюшка дорогой. Анисья! Гляди на него, это же Марков, Марков, с ним мы в долочке перед атакой лежали под престольным городом Киевом!
- Я как раз там был, оттуда и еду. На Здвиже побывал, все искал этот самый долочек... и мост...
Но Савелий не слушал.
- Ты ж подумай - Марков, а?! С ним мы горе горевали, с ним мы у самого Григория Ивановича службу несли... Сокрушили злодеи нашего соколика! Им бы смотреть да радоваться, что на российской земле такой ладный человече живет, так нет, им все наше хорошее - заноза в сердце, будь они неладны...
Маркова усадили, Маркова потчевали. И как пошел Савелий кружевные кружева плести, присказками сыпать, так и не замолкала эта музыка до самого расставания.
- Анисьюшка, краля писаная! Что есть в печи, на стол мечи. Вы, поди, горожане, нашим простецким-то и побрезгуете? Стюдень-то хорош? Еще скушай, Мишанюшка, ватрушечку! Сыт? Ну-ну. Душа меру знает. Что женушку-то не привез? Занята, говоришь? Работа? Ох-хо-хо, в девках сижено - горе мыкано, замуж выдано - вдвое прибыло.
Когда Савелий узнал, что Маркова Ольга Петровна послала и что Савельево письмо вслух читали, оханья и аханья, шуму и суеты еще больше прибавилось.
- Прежде-то я все Григорию Ивановичу писал, мы ведь все с ним советовались. Командир-то он был первейший, да и то надо помнить, что из агрономов, землю-то понимает, где мак, а где так - отличит. А теперь кому же? Мамаше нашей - Ольге Петровне...
- Ты дай человеку словечко вымолвить, - заступилась за Маркова статная, густо замешанная, проворная и сильная Анисья.
Но куда там! Савелий сыпал и сыпал, как зерном из пригоршни.
- Как жизнь, Савелий? Как идут дела?
- Хозяинуем. Полешко к полешку - вот и дрова.
Узнав от Маркова о судьбе его родителей, Савелий ничуть не удивился:
- Ты разве не знал? Слушок-то давно ходил про это, еще до того, как город Одессу брали. А что ты хочешь? Одно слово: капиталисты. Хорошего от них не ждать.
Марков подумал, что у Савелия все просто получается, все у него свое место имеет и свое назначение, все у него по-своему. Вон и о Котовском он как о живом говорит.
Марков находился под впечатлением того, что узнал от Карпенко. В дороге было рассеялся, а сейчас опять все время ловил себя на мысли об отце, об истязаниях, которые тот, видимо, претерпел, о матери, о том, почему же она очутилась в больнице, о Татьянке, которая исчезла бесследно, но ведь где-то она должна же быть? Бессилие, невозможность узнать что-нибудь точнее, подробнее были мучительны. Нельзя ни пойти справиться, ни поехать искать...
Может быть, Карпенко напутал? Может быть, все не так? У Маркова была смутная надежда услышать от Савелия какие-то мудрые слова утешения, соболезнования, участия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66