Некоторое время дело пахло скандалом,
так как вину за такие результаты наблюдений пытались возложить (в заботах
о благе науки) то на определенных людей, то на вычислительные машины,
которыми они пользовались.
Отсутствие средств задержало отправку специальной соляристической
экспедиции еще на три года, вплоть до того момента, когда Шеннон,
укомплектовавший команду, получил от института три космических корабля
тоннажа "С" космодромного класса. За полтора года до прибытия экспедиции,
которая вылетела с Альфы Водолея, другая исследовательская группа по
поручению Института вывела на околосоляристическую орбиту автоматический
сателлоид "Луна-247". Этот сателлоид после трех последовательных
реконструкций, отделенных друг от друга десятками лет, работает до
сегодняшнего дня. Данные, которые он собрал, окончательно подтвердили
выводы экспедиции Оттеншельда об активном характере движения океана.
Один космолет Шеннона остался на дальней орбите, два других после
предварительных приготовлений сели на скалистом клочке суши, который
занимает около шестисот квадратных миль у южного полюса планеты. Работа
экспедиции закончилась через восемнадцать месяцев и прошла очень успешно,
за исключением одного несчастного случая, вызванного неисправностью
аппаратуры. Однако ученые экспедиции раскололись на два враждующих лагеря.
Предметом спора стал океан. На основании анализов он был признан
органической материей (назвать его живым еще никто не решался). Но если
биологи видели в нем организм весьма примитивный, что-то вроде одной
чудовищно разросшейся жидкой клетки (они называли ее "пребиологическая
формация"), которая окружила всю планету студенистой оболочкой, местами
глубиной в несколько миль, то астрономы и физики утверждали, что это
должна быть чрезвычайно высокоорганизованная структура, которая сложностью
своего строения превосходит земные организмы, коль скоро она в состоянии
активно влиять на форму планетной орбиты. Никакой иной причины,
объясняющей стабилизацию Соляриса, открыто не было. Кроме того,
планетофизики установили связь между определенными процессами,
происходящими в плазменном океане, и локальными колебаниями
гравитационного потенциала, которые зависели от "видоизменений
океанической материи".
Таким образом, физики, а не биологи выдвинули парадоксальную
формулировку "плазменная машина", имея в виду существо, в нашем понимании,
возможно, и неживое, но способное к целенаправленным действиям в
астрономическом масштабе.
В этом споре, который, как вихрь, втянул в течение нескольких недель
все выдающиеся авторитеты, доктрина Гамова - Шепли пошатнулась впервые за
восемьдесят лет.
Некоторое время ее еще пытались защищать, утверждая, что океан ничего
общего с жизнью не имеет, что он даже не является образованием пара- или
пребиологическим, а всего лишь геологической формацией, по всей
вероятности, необычной, но способной лишь к стабилизации орбиты Соляриса
посредством изменения силы тяжести: при этом ссылались на закон Ле
Шателье.
Наперекор консерватизму появлялись другие гипотезы (например, одна из
наиболее разработанных, гипотеза Чивита-Витты). Согласно этим гипотезам
океан является результатом диалектического развития: от своего
первоначального состояния, от праокеана - раствора слабо реагирующих
химических веществ он сумел под влиянием внешних условий (то есть
угрожающих его существованию изменений орбиты), минуя все земные ступени
развития, минуя образование одно- и многоклеточных организмов, эволюцию
растений и животных, перепрыгнуть сразу в стадию "гомеостатического"
океана. Иначе говоря, - он не приспосабливался, как земные организмы, в
течение сотен миллионов лет к условиям среды, чтобы только через такое
длительное время дать начало разумной расе, но стал хозяином среды сразу
же.
Это было весьма оригинально, но никто не знал, как студенистый сироп
может стабилизировать орбиту небесного тела. Уже давно были известны
гравитаторы - установки, создающие искусственные силовые и гравитационные
поля. Но никто не представлял себе, каким образом какое то бесформенное
желе может добиться результата, который в гравитаторах достигался с
помощью сложных ядерных реакций и высоких температур. В газетах, которые,
к удовольствию читателей и негодованию ученых, захлебывались тогда
нелепейшими вымыслами на тему "тайны Соляриса", например, писали, что
планетарный океан является... дальним родственником земных электрических
угрей.
Как показали исследования, океан действовал совсем не по тому
принципу, который использовался в наших гравитаторах (впрочем, это было
невозможно). Он непосредственно моделировал кривую пространства - времени,
что приводило, скажем, к отклонениям в изменении времени на одном и том же
меридиане планеты. Следовательно, океан не только представлял себе, но и
мог (чего нельзя сказать о нас) использовать выводы теории Эйнштейна -
Бови.
Когда это стало известно, в научном мире возникла одна из сильнейших
бурь нашего столетия. Самые почетные, повсеместно признанные
непоколебимыми теории рассыпались в пыль, а научной литературе появились
совершенно еретические статьи, альтернатива же "гениальный океан" или
"гравитационное желе" распалила умы.
Все это происходило за много лет до моего рождения. Когда я ходил в
школу, Солярис в связи с установленными позднее фактами был признан
планетой, которая наделена жизнью, но имеет только одного жителя.
Второй том Хьюга и Эгла, который я перелистывал совершенно
машинально, начинался с систематики, столь же оригинальной, сколь и
забавной. Классификационная таблица представляла в порядке очереди: тип -
Политерия, класс - Метаморфа, отряд - Синциталия. Будто мы знали бог весть
сколько экземпляров этого вида, тогда как на самом деле существовал лишь
один, правда, весом в семнадцать миллионов тонн.
Под пальцами у меня шелестели цветные диаграммы, чертежи, анализы,
спектрограммы. Чем больше углублялся я в потрепанный фолиант, тем больше
математических формул мелькало на мелованных страницах. Можно было
подумать, что наши сведения об этом представителе класса Метаморфа,
который лежал скрытый темнотой ночи в нескольких метрах под стальным
днищем станции, являются исчерпывающими.
Я с треском поставил увесистый том на полку и взял следующий. Он
делился на две части. Первая была посвящена изложению экспериментальных
протоколов бесчисленных опытов, целью которых было установление контакта с
океаном. Это установление контакта служило источником бесконечных
анекдотов, насмешек и острот в мои студенческие годы. Средневековая
схоластика казалась прозрачной, сверкающей истиной по сравнению с теми
джунглями, которые породила эта проблема.
Первые попытки установления контакта были предприняты при помощи
специальных электронных аппаратов, трансформирующих импульсы, посылаемые в
обе стороны, причем океан принимал активное участие в работе этих
аппаратов. Но все это делалось в полной темноте. Что значило - принимал
участие? Океан модифицировал некоторые элементы погруженных в него
установок, в результате чего записанные ритмы импульсов изменялись,
регистрирующие приборы фиксировали множество сигналов, похожих на обрывки
гигантских выкладок высшего анализа. Но что все это значило? Может быть,
это были сведения о мгновенном состоянии возбуждения океана? Может быть,
переложенные на неведомый электронный язык отражения земных истин этого
океана? Может быть, его произведения искусства? Может быть, импульсы,
вызывающие появление его гигантских образований, возникают где-нибудь в
тысяче миль от исследователя? Кто мог знать это, коль скоро не удалось
получить дважды одинаковой реакции на один и тот же сигнал! Если один раз
ответом был целый взрыв импульсов, чуть не уничтоживший аппараты, а другой
- глухое молчание! Если ни одно исследование невозможно было повторить!
Все время казалось, что мы стоим на шаг от расшифровки непрерывно
увеличивающегося моря записей; специально для этого строились электронные
мозги с такой способностью перерабатывать информацию, какой не требовала
до сих пор ни одна проблема. Действительно, были достигнуты определенные
результаты. Океан - источник электрических, магнитных, гравитационных
импульсов - говорил как бы языком математики; некоторые типы его
электрических разрядов можно, было классифицировать, пользуясь наиболее
абстрактными методами земного анализа, теории множеств, удалось выделить
гомологи структур, известных из того раздела физики, который занимается
выяснением взаимосвязи энергии и материи, конечных и бесконечных величин,
частиц и полей. Все это склоняло ученых к выводу, что перед ними мыслящее
существо, что-то вроде гигантски разросшегося, покрывшего целую планету
протоплазменного моря-мозга, которое тратит время на неестественные по
своему размаху теоретические исследования сути всего существующего, а то,
что выхватывают наши аппараты, составляет лишь оборванные, случайно
подслушанные обрывки этого, продолжающегося вечно в глубинах океана,
перерастающего всякую возможность нашего понимания, гигантского монолога.
Одни расценивали такие гипотезы как выражение пренебрежения к
человеческим возможностям, как преклонение перед чем-то, чего мы еще не
понимаем, но что можно понять как воскрешение старой доктрины "ignoramus
et ignorabimus" (Не знаем и не узнаем). Другие считали, что это вредные и
бесплодные небылицы, что в гипотезах математиков проявляется мифология
нашего времени, видящая в гигантском мозге - безразлично, электронном или
плазменном - наивысшую цель существования - итог бытия.
Другие еще... но исследователей и теорий были легионы. Впрочем, кроме
"установления контакта" существовали и другие проблемы... Были отрасли
соляристики, в которых специализация зашла так далеко, особенно на
протяжении последней четверти столетия, что солярист-кибернетик почти не
мог понять соляриста-симметриадолога. "Как можете вы понять океан, если
уже не в состоянии понять друг друга?" - спросил однажды шутливо Вейбек,
который был в мои студенческие годы директором Института. В этой шутке
было много правды.
Все же океан не случайно был отнесен к классу Метаморфа. Его
волнистая поверхность могла давать начало самым различным, ни на что
земное не похожим формам, причем цель - приспособительная, познавательная
или какая-либо иная - этих иногда весьма бурных извержений плазменной
массы была полнейшей загадкой.
Поставив тяжелый том на место, я подумал, что наши сведения о
Солярисе, наполняющие библиотеки, являются бесполезным балластом и
кладбищем фактов и что мы топчемся на том же самом месте, где начали их
нагромождать семьдесят восемь лет назад. Точнее, ситуация была гораздо
хуже, потому что труд всех этих лет оказался напрасным.
То, что мы знали наверняка, относилось только к области отрицания.
Океан не пользовался механизмами и не строил их, хотя в определенных
обстоятельствах, возможно, был способен к этому. Так, он размножал части
некоторых погруженных в него аппаратов, но делал это только в первый и
второй годы исследовательских работ, а затем игнорировал все наши
настойчиво возобновляемые попытки, как будто утратил всякий интерес к
нашим аппаратным устройствам (а следовательно, и к ним самим). Океан не
обладал - я продолжаю перечисление наших "негативных сведений" - никакой
нервной системой, ни клетками, ни структурами, напоминающими белок; не
всегда реагировал на раздражения, даже наимощнейшие (так, например, он
полностью игнорировал катастрофу вспомогательной ракеты второй экспедиции
Гезе, которая рухнула с высоты трехсот километров на поверхность планеты,
уничтожив взрывом своих атомных двигателей плазму в радиусе полутора
миль).
Постепенно в научных кругах "операция Солярис" начала звучать как
"операция проигранная", особенно в сферах научной администрации Института,
где в последние годы все чаще раздавались голоса, требующие прекращения
дотаций на дальнейшие исследования. О полной ликвидации станции до сих пор
никто говорить не осмеливался, это было бы слишком явным признанием
поражения. Впрочем, некоторые в частных беседах говорили, что все, что нам
нужно, это наиболее "почетное" устранение от "аферы Солярис".
Для многих, однако, особенно молодых, "афера" эта постепенно
становилась чем-то вроде пробного камня собственной ценности. "В сущности,
- говорили они, - речь идет о ставке гораздо большей, чем изучение
соляристической цивилизации, речь идет о нас самих, о границе
человеческого познания".
В течение некоторого времени было популярно мнение (усердно
распространяемое ежедневной прессой), что мыслящий Океан, который омывает
весь Солярис, является гигантским мозгом, перегнавшим нашу цивилизацию в
своем развитии на миллионы лет, что это какой-то "космический йог",
мудрец, олицетворение всезнания, который уже давно понял бесполезность
всякой деятельности и поэтому сохраняет (по отношению к нам)
категорическое молчание.
Это была просто неправда, потому что живой океан действовал, и еще
как, только в соответствии с иными, чем людские, представлениями, не строя
ни городов, ни мостов, ни летательных машин, не пробуя также победить
пространство или перешагнуть его (в чем некоторые защитники превосходства
человека любой ценой усматривали бесценный для нас козырь), но занимаясь
зато тысячекратными преобразованиями - "онтологической автометаморфозой",
- чего-чего, а ученых терминов хватало на страницах соляристических
трудов.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4