Под бряканье пустозвонных слов о великой, неделимой России отказались от незаменимой тогда услуги по спасению этой самой России и обрекли ее на длительную кровь и длительные мучения и на измывания под пятой красных деспотов и палачей.
Ведь для людей, способных здраво мыслить и разбираться беспристрастно в широких государственных отношениях, было давно понятно, что подчинение Финляндии только внешнее, и что все равно она будет такой же самостоятельной, как и Польша, если только впоследствии обстоятельства не принудят ее присоединиться на известных условиях к сильной и новой России.
Казалось, что для здравых политиков и думающих государственных людей не могло быть и минутного колебания в том, чтобы немедленно ответить полным согласием на предложение Маннергейма и всячески содействовать скорейшему успешнейшему его осуществлению.
Только атмосфера Омского болота могла затуманить мозги настолько, чтобы сознательно отказаться от помощи в таких размерах и на таком смертельно опасном для большевиков направлении. Если Ленин и Троцкий узнают когда-нибудь об этом факте, то они обязаны прислать Сукину и его помощникам в этом ужасном для России деле, все свои красные знаки отличия, портреты всех интернациональных идиотов и прочие знаки своего красного благоволения.
Ужасно подумать, что за отказ от туманного и давно уже фактически потерянного права считать Великое Княжество Финляндское частью Российской Империи, мы получали помощь невероятно огромного значения; ужасно подумать, что когда мы, Омские собственно говоря, лягушки раздувались во Всероссийского Вола, позволяли себе играть судьбами нашей родины и толкали Верховную власть на такое гибельное для нее решение, мы в то же время были игрушкой в руках союзной интервенции, искали всюду помощи, базировались на чехах, радовались возможности получить помощь японцев и американцев, были бессильны справиться с читинским Гришкой и хабаровским Ванькой, и вообще находились в том положении, которое я называю персидским. И все это отпадало при принятии предлагаемой нам финской помощи, и всего этого мы лишились только потому, что судьбы и России, и наши попали в руки пяти случайных людей, захвативших в свои руки голову и волю представителя Верховной власти и неспособных видеть чего-нибудь дальше своего сибирского носа.
Ярко характерно то, что такое решение принято даже без осведомления о нем, Совета Министров, то есть того, что по букве закона считается Правительством и несет на себе всю ответственность; видно, до чего доходила наглость этой пятерки, захватившей власть и не считавшей даже необходимым соблюдать хотя бы внешнее приличие по отношению ко всему совету Министров.
Ужас, злоба и негодование охватывают по мере того, как раскрываются внутренние язвы того, что является нашим Правительством, и что позволяет себе брать в свои руки управление страной в такие тяжкие времена.
Смешно говорить о каких-то законах истории, когда всю эту историю может свернуть такое жалкое ничтожество, как какой-то очень юркий и краснобайный секретарь Вашингтонского Посольства, как на зло швырнутый судьбой в Омск, быстро пришедшийся ко двору при Омском Градоначальстве и феерично выбравшийся в руководители всей нашей иностранной политики.
Конечно, Лебедев и Ставка не могли не знать об этом решении, когда оно состоялось; вероятнее всего, что адмирал принял это решете только после совещания со своим наштаверхом, а тогда вся ответственность за это решение, принесшее России столько лишней крови и ужаса, должна быть разделена между военными и дипломатическими советниками Верховного Правителя.
Винить в этом самого Адмирала было бы также несправедливо, как и винить покойного Императора в том, что делалось его именем и по совету тех, кому Он верил и кто были Ему близки.
Под соусом громких фраз о благе России, сохранении ее территориальной неприкосновенности и великодержавных прав, Адмирала можно было подвинуть на любое решение в том духе, как ему докладывали овладевшая его доверием и волей лица.
Как ни как, а Сукин остался управлять министерством иностранных дел, и все громы двух последних заседаний Совета Министров остались только сотрясением воздуха, общая отставка кабинета, предлагаемая Преображенским, Неклютиным и Уструговым не прошла, а частные отставки недовольных принятым решением признаны вредными для всего положения и в данной обстановке недопустимыми.
Слишком мы отходчивы, а главное, дряблы и мягкотелы; в обыкновенной жизни это плохо и непрактично, а в государственной деятельности, да еще в наши тяжкие времена, - преступно.
18 Августа.
Получил предложение Адмирала проехать вместе с ним на фронт; страшно этим обрадован, ибо получаю возможность самому увидеть то, о чем знаю только по разговорам, докладам, донесениям и слухам.
Бедный адмирал верит докладам и разговорам о том, что своими поездками на фронт он поднимает настроение войск и приносит большую пользу; он возит с собой целые горы подарков для солдат и офицеров, волнуется перед отъездом, чтобы достать всего побольше и готов даже выпрашивать то, что ему хочется повезти и чего у него нет.
Настроение Ставки очень твердое; Андогский продолжает уверять, что оздоровление армий идет очень успешно; оздоровление - это очень широкий термин и совсем не то, что понимает под ним Ставка и ее далекие от фронта деятели.
Не подлежит сомнению, что те части войск, которые удалось увезти в тыл, отдохнули, отоспались и несколько очнулись от одури непрерывного отхода в очень тяжелых условиях и в атмосфере потери веры в себя и в соседей.
Но это очень далеко от оздоровления духа, которое в таких молодых войсках приходит очень медленно и требует исключительно благоприятной для себя обстановки. Оздоровление духа - это реакция - подъем в сторону подвига, героизма, служения идее и готовности жертвовать для этой идеи всем и даже жизнью. Откуда явиться этому подъему в тех остатках прежних частей, которые мы называем армиями?
По-моему - неоткуда, и те, которые столь уверенно говорят об оздоровлении фронта, глубоко в этом ошибаются; слишком они далеки от войск, от знания, понимания и способности учитывать их качества; считать "оздоровлением" естественные результаты краткосрочного физического отдыха людей - это большая и опасная ошибка.
Те ужасные слова, которые были мне сказаны недавно видным представителем фронта: "солдаты не хотят воевать; офицеры в большинстве неспособны уже на жертвенный подвиг; армии выдохлись ..." - не выходят из моей памяти, и я знаю и чувствую, что это правда.
Армия, в ее настоящем положении, это сломанная во многих местах палка; по наружному виду ее еще можно, хотя и с большим трудом, склеить, но она разлетится вдребезги при первой попытке ею опять ударить.
Мои надежды, - правда, очень микроскопичные, - на переход атаманщины в тылу на легальное существование, с сдачей в архив прежней идеологии и приемов, оказались несбыточными; очевидно, гиен не приучишь довольствоваться сладкой травкой. Яд атаманщины и сладость беззаконного существования слишком глубоко всюду проникли и нам не суждено справиться с этим злом; нас оно, вероятно, съест, но и само должно погибнуть среди смрада, им производимого.
Сейчас Адмирал уже неспособен ни на что в отношении ликвидации атаманщины, ибо она связана с казачеством, а последнее - in corpore - сейчас является хозяином положения и, в силу солидарности интересов, не позволит уже бессильной Омской власти посягнуть на кого-либо из своих сочленов.
Адмирал заворожен радужными обещаниями казачьей конференции и Иванова-Ринова и, как ребенок, носится с порожденными ими надеждами.
Сегодня все караулы Омска заняты на половину командами из благонадежных городских обывателей; энергичный Матковский преодолел все чинимые ему по этой части затруднения и добился реального осуществления этой крайне полезной для нас меры.
19 Августа.
По обыкновению заготовил своим сотрудникам записки, что надо сделать за время моего отъезда - надо всем поставить вехи, чтобы не сбивались и чтобы мое отсутствие не отразилось на ходе работы всего Министерства.
Получил очень любопытную справку, что, при эвакуации управления снабжений Сибирской армии из Екатеринбурга было вывезено: женщин 502, детей 162, составлявших семейный багаж офицеров и чиновников этого Управления; очевидно, что, при таком дополнении, большинству служащих было не до войны и не до забот о своих частях, особенно при катастрофической обстановке всей эвакуации.
Председатель Совета Министров и министр юстиции шлют мне многочисленные жалобы на безобразия, насилия и грабежи, учиняемые дальневосточными атаманами. Меня особенно изводят препроводительные надписи, в коих просится все сие устранить, виновных наказать и о сделанных распоряжениях уведомить; ведь, и Водогодский и Тельберг знают, что все мы бессильны против этого зла.
Я в свою очередь перегоняю все это помощнику Военного Министра по казачьей части генералу Хорошхину - он же член казачьей конференции - тоже "на зависящее распоряжение". Какая жалкая картина бессилия и паралича власти!
Искренно хотел помочь Семенову стать на дорогу законности и покрыть все старые грехи; просил прислать требовательный ведомости на все виды довольствия его войск за прежнее время и откровенно подсчитать, сколько надо ассигновать, чтобы покрыть все его "семенизации" и оплатить теперь же все причиненные его агентами убытки; заручился согласием контроля пропустить все это без возражений для ассигнования необходимых сумм; послал все необходимые указания, справки и инструкции, как и что надо сделать ... и вот уже два месяца жду исполнения, не получая даже ответа на запросы - последует ли и когда это исполнение.
20 Августа.
Ночью выехали на фронт третьей армии. На станции Петропавловск встретил бывшего своего подчиненного, тогда начальника штаба 14 корпуса, а теперь командующего войсками местного военного округа генерала Георгиевского; на нем лежит тяжелая обязанность держать в порядке весь тыл армии, и он жалуется на великие безобразия, чинимые разными нештатными и штатными командами; особенно же безобразничают и насильничают анненковские гусары и уланы (какие-то экзотические части, вытащенные недавно на фронт и, судя по всем донесениям, самого башибузукского состава и поведения). Только что по приговору суда расстреляно 16 человек из этого отряда и вновь предано полевому суду 2 офицера, но это не производит никакого впечатления, до того все распустились.
На станциях всюду очень грязно; эшелоны последних хвостов Челябинско-Курганской эвакуации идут в большом беспорядке и напоминают скорее таборы беженцев, чем воинские эшелоны.
Особенно распущены разные автомобильные, авиационные, технические и иные команды, которые в великом множестве имеются при всех войсковых соединениях.
Использование подвижного состава самое расточительное, и целые поезда завалены хламом, который давно надо было сбросить под откос,
Среди этого беспардонного потока промелькнули два эшелона, - один с конной командой и один артиллерийский, - резко выделившиеся своим порядком и прочной подтянутостью; в вагонах и на платформах ничего лишнего, солдаты оборваны, но ведут себя настоящими солдатами; по офицерскому составу видно, что это настоящие части.
Штаб Третьей армии стоить на станции Лебежьей, выдвинувшись почти на фронт передовых дивизий. Чины штаба очень обижены на Ставку за перевод армии из категории отдельных в неотдельные, и уверяют, что все текущие неудачи произошли исключительно от этой реорганизации, лишившей их необходимой самостоятельности.
Смешно подумать, что армия в 20 тысяч штыковъ хочется быть на правах отдельной армии со всеми управлениями и тылами, одинаковыми с управлением и тыла фронта, т. е. тем, что выдало прежде миллионами штыков.
Адмирал за последнее время несколько раз был в третьей армии, и это очень усилило положение Сахарова, который очень импонирует Адмиралу своей решительностью, категоричностью, наступательными тенденциями и оптимизмом; это обстоятельство мешает работе Дитерихса, который довольно решительно реорганизует остальные армии, но как-то избегает касаться третьей армии, продолжающей до сих пор состоять из десяти дивизий; часть этих дивизий не насчитывает и 500 штыков, но при всех неукоснительно состоят обозы по 4 и 4 тысячи повозок и при 6-8 тысячах нестроевых.
Подъезжая к Лебежьей, видели вереницы этих обозов, отходивших на восток; на повозках бабы, дети, масса домашнего скарба; масса тарантасов с дамами и детьми. Все это тщательно вывезено, а артиллерия, пулеметы и средства связи потеряны; по данным начальника инженеров при отступлении брошены десятки тысяч верст телеграфного и телефонного кабеля; обычная картина безудержного отступления, когда бросается все предназначенное для боя, а сохраняется все ценное для брюха и для кармана; ведь и на большой войне мы видели, как сначала бросалась лопата, потом патроны и винтовка, но бережно сохранялся вещевой мешок.
Потеря пулеметов меня не удивила, так как все последнее время мы снабжали фронт спущенными нам за очевидной негодностью пулеметами Сан Этьена, образца 1907 года; это пулеметы траншейного типа, очень тяжелые, громоздкие и по высоте установки не пригодные для полевой войны; поэтому их бросали не только без сожаления, но даже с удовольствием.
Других же у нас не было; подумал, как бы пригодились эти пулеметы (их были тысячи при пассивной обороне линии pp. Тобола и Ишима.
Недалеко от штаба армии расположен полевой госпиталь, находящийся в самом ужасном состоянии; больные и раненые валяются в пакгаузах, стоящих среди луж зеленой жижи, которая все время пополняется производимыми тут же естественными наадобностями больных, половина которых тифозны.
Раненые валяются на грязных и колючих досках без всякой подстилки; единственный на весь госпиталь доктор и две сестры сбились с ног от непосильной работы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52