Комсомольское бюро училища решило всех комсомольцев первого курса прикрепить к комсомольским организациям заводов и фабрик и обязать принимать самое активное участие во всей их работе. Как правило, наши комсомольцы входили в состав бюро производственных коллективов. Так была установлена связь с судостроительными заводами, текстильными, кондитерскими, табачными и другими фабриками.
Наш хормейстер Саша Сигачев на фабрике имени Веры Слуцкой помогал заводской самодеятельности, руководил хоровым кружком. Меня прикрепили к конфетно-шоколадной фабрике имени Конкордии Самойловой.
Решение о прикреплении комсомольцев нашего курса к заводским комсомольским организациям было очень мудрым. Общаясь с молодыми рабочими, мы приобретали определенную закалку, а это главное! Теперь при увольнении на берег курсанты спешили не на танцульки, а в новые рабочие коллективы — на спевку, в драматический кружок, в редколлегию стенной газеты, в струнный оркестр… Устанавливались тесные контакты с ленинградскими ребятами и девчатами.
Через несколько месяцев училище стало приобретать среди рабочей молодежи известность. И вот тогда родилась идея — организовать вечер смычки с комсомольцами города Ленина. Образовали комиссию, было нас в ней десять человек.
Вечер задумали провести в Зале Революции. Вместо танцев решили организовать игры, для этого привлечь ребят из Института физкультуры, в соседнем ротном помещении устроить аттракционы с призами (для призов использовать продукцию фабрики имени Конкордии Самойловой, табачной фабрики имени Урицкого), открыть там «ларьки быта», где каждый мог бы получить ответы на все вопросы, связанные с человеческими отношениями в повседневной жизни. Решили пригласить художественную самодеятельность, хоры, оркестры всех заводов и фабрик, с которыми были установлены контакты. Вечер обещал быть необычным.
Шефы училища — студенты Академии художеств предложили: перед началом вечера пустить по проволоке через весь зал аэроплан, нагруженный веселыми листовками-лозунгами, выдержками из стихов известных поэтов.
По мере движения аэроплан должен был разбрасывать листовки. При входе в зал во всю его ширину задумали повесить лозунг: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы».
Курсант Немоловский сделал самолет, в люке которого помещалось свыше полпуда листовок… Когда самолет скользил по проволоке, от вращения винта на катушку наматывалась парусная нитка, выдергивавшая щеколду крышки люка, и уложенные в особом порядке листовки высыпались и разлетались по залу.
Работа кипела. Желающих принять участие в организации и проведении вечера было хоть отбавляй. Каждый считал для себя честью принести какую-то пользу такому хорошему делу. Предложения сыпались со всех сторон. Последние дни работали без устали.
Наконец все было готово. Зал был в меру украшен сигнальными флагами и выглядел торжественно. В соседнем с залом ротном помещении были и аттракционы, и призы, и «ларьки быта». Все распорядители вечера, которым предстояло встречать гостей, усердно утюжили флотский клеш, фланелевки и форменки. Бляхи ремней давно сияли зеркальным блеском.
И вот долгожданный день наступил. Волновались мы необычайно. Хоть каждый и старался это скрыть, но глава выдавали все…
В назначенный час мы открыли двери зала. Входящих гостей встречал огромнейший плакат: «Сегодня все на „ты“ и все знакомы». Это сразу создавало атмосферу непосредственности… Послышались одобрительные возгласы.
В считанные минуты зал заполнился молодежью, курсантами училища. К хорам поднимается легкий гул, обычно возникающий при ожидании зрелища и обилии уже полученных впечатлений… Внезапно, как и положено по плану, в зале гаснет свет. В темноте раздается голос Кетлера — «громкоговорителя»:
— Всем, всем членам ВЛКСМ! Сегодня все на «ты» и все знакомы!..
При последних словах мы втроем — Немоловский, Кетлер и я с силой толкаем висящий на проволоке самолет, освещаемый включенным на хорах прожектором. В зале аплодисменты…
Наш самолет довольно весело катится вниз, и — о ужас! — люк не раскрывается, проволока угрожающе провисает, и самолет, пролетев почти по головам зрителей, беспомощно зависает в самой нижней точке провисшей проволоки. В зале веселый шум. Мы в отчаянии спешно разбрасываем с хоров оставшиеся листовки-лозунги, а Кетлер, не растерявшись, громко читает через мегафон их содержание… Это встречается веселым смехом. Кто-то из присутствующих дотянулся до крышки люка на самолете, и оттуда всем на головы выпала многокилограммовая кипа листовок.
Свет включен. В зале оглушительный хохот. Слышны выкрики:
— Братцы, поможем авиаконструкторам! Раздавайте листовки по рукам!
От стыда мы готовы были провалиться в тартарары… Когда же самолет внезапно стал пятиться назад, на хоры, веселью и шуткам не было конца. Происшествие с самолетом так или иначе развеселило всех гостей…
На эстраде появился шумовой оркестр училища. Оркестранты были в костюмах корсаров эпохи парусного флота и вооружены гремящим инвентарем кастрюлями, рожками, противнями, свистящими на разные голоса пищалками, контрабасом, состоящим только из передней деки и натянутых пеньковых тросов. Тут уж зрители были в полном восторге.
Смех и ликование вызвало уже одно появление на эстраде балетной чудо-пары: «она» — курсант старшего курса Барбарин, детина огромного роста, с физиономией Али-Бабы и кудряшками ангела, «он» — курсант второго курса Басунов, ростом вдвое меньше, совсем не блестящего телосложения. Когда эта пара с невозмутимыми, застывшими лицами принялась выделывать хореографические па, в зале начался неимоверный хохот. Выступление произвело фурор. Только после этого у нас немного отлегло от сердца, и мы поняли, что вечер все-таки удался…
Игры в зале чередовались с самодеятельными выступлениями на эстраде. Все чувствовали себя непринужденно, в своей среде, всем было весело. Но вот прибегает один из курсантов третьего взвода и взволнованно сообщает:
— Комиссар Рашевич… ищет… Рязанова… Мараса-нова… чтобы закрыли… вечер. Время за полночь!
В зале более двух тысяч гостей, веселье в разгаре, разве можно так вот сразу всех выдворить? Но характер у Рашевича был упрямый. Он приказал дежурному по училищу данной ему строевой властью закрыть вечер: Тот так и сделал, ничего толком гостям не объяснив.
Все мы очень переживали случившееся. Однако всякие раны заживают. Легкие — быстро, серьезные — долго. Зажила и эта. Правда, потребовалось несколько месяцев. К тому времени Рашевича сменил замечательный большевик, человек прекрасных душевных качеств Яков Волков.
Позже выяснилось, что Овчинников, отвечавший за укладку в самолет листовок, переусердствовал: набил люк до отказа. Под излишней тяжестью щеколду люка заклинило, и силы пропеллера не хватило, чтобы преодолеть многокилограммовое давление. Чистосердечное раскаяние Николая ничего уже исправить не могло…
Рифы морской науки
Дни учебы тянулись чередой, принося то радости, то огорчения… Уже уверенно расправлялись мы с интегралами, дифференциалами. Холодецкий был нами доволен, но для поддержания должного математического тонуса давал все более трудные задачи. Некоторые явно преуспевали в искусстве разгадывания математических головоломок и отдавали этому увлечению даже вечерние часы. Иные — особенно те, кто был прикреплен к фабрикам, где преобладал женский персонал, — вдруг обнаруживали у себя певческие или драматические таланты… и часто вечерами пропадали в заводских кружках.
Мне же пришлось делить свою любовь между, самой сладчайшей фабрикой имени Конкордии Самойловой и, стенной газетой училища, в редколлегии которой, как и в подготовительном училище, я состоял, выполняя партийное поручение. А тут еще увлечение штурманским делом…
Посвящал нас в тайны мореходных наук «штурманский бог» Н. А. Сакеллари.
— Человек, не освоивший навигацию, пренебрегающий лоцией, не владеющий всеми методами кораблевождения, никогда не может стать настоящим, высококультурным, образованным морским командиром, — внушал нам Сакеллари. Скажу больше: всякий не сведущий в делах кораблевождения и навигации человек па море опасен. Опасен для встречных судов, для корабля, на котором он несет службу, для экипажа. Флотский артиллерист, торпедист, минер, вахтенный начальник, не говоря уж о старшем помощнике и командире корабля, без знания штурманского дела не смогут решить ни одной боевой задачи в море, не смогут добиться боевого успеха…
После лекций Сакеллари аудитория и коридоры гудели: впечатление они производили сильное. Горячие дебаты шли не только о том, что было так просто, ярко и глубоко по содержанию нам преподано, но и о самой сути командирского долга, о квалификации командира, о каждодневной ее проверке на море.
С первой же лекции Сакеллари все, что относилось к штурманскому делу, мы слушали с величайшим вниманием, жадно впитывая в себя законы, требования, тонкости науки, значение которой нам открылось.
Навигационные способы определения местоположения корабля в море мы освоили довольно легко. Хотя поправки компаса, примененные не с тем знаком, и особенно склонения, которые нужно было брать с морской карты, нередко приводили к курьезам.
Но главные трудности начались, когда пришлось пользоваться картами и лоциями, которые были изданы английским адмиралтейством. Естественно, все надписи и тексты в них были на английском языке. Уже одно это сильно осложняло для нас пользование ими. Особенно донимали условные и сокращенные обозначения. Вот когда всем классом мы пожалели, что изучаем не английский, а французский язык, совершенно бесполезный для занятий по навигации.
Именно этим объяснялось наше более чем прохладное отношение к урокам французского. Только позже, став командирами, мы поняли, что много потеряли, не изучив должным образом хотя бы французского. Не говоря уже об английском! Но, увы, убежавшего времени не вернешь…
Сейчас же на классных столах перед нами лежали английские карты, и мы бились над ними буквально в поте лица. Нелегка ты, штурманская наука! Ох как нелегка… С большим трудом освоили мы эти злосчастные карты. Научились их читать, как первогодки-школьники, по складам…
Нам было яснее ясного: если без штурманских наук настоящим командиром не станешь, стало быть, за них нужно взяться всерьез и не откладывая. Теперь уже не высшей математикой занимались в классах по вечерам, а навигацией. Корпели над картами и лоциями. Бегали за помощью к тем курсантам, которые изучали английский… Сами не заметили, как в наших занятиях постепенно на первый план выдвинулись предметы, составляющие штурманскую науку.
В один прекрасный день дошло дело и до практических занятий по навигационной прокладке. Не сразу все у нас ладилось. Но постепенно мы освоили и это. И к концу весны стали довольно сносно управляться с заданиями Сакеллари. Это было необходимо, чтобы, проходя на «Авроре» штурманскую практику, не осрамиться.
На крейсере и на берегу
Несмотря на соблазны и очарование белых ночей, курсовые экзамены сданы. Через несколько дней все курсы отправляются на летнюю практику на боевых кораблях флота.
Первокурсники будут проходить практику на крейсере «Аврора». Во время заграничного похода в 1924 году мы на шлюпке «Комсомольца» бывали у борта крейсера не раз, а вот попасть на сам корабль, хотя бы на верхнюю палубу, счастья не выпадало. Теперь мечта сбывалась. «Водолей» № 1 швартуется к борту «Авроры». С душевным трепетом ступаем на верхнюю, до белизны надраенную песком деревянную палубу.
В памяти словно затянуло дымкой, проводы в Ленинграде, где, как бы по неведомому нам сигналу, на стенке набережной собрались девчата с судостроительного и других заводов, с фабрик… Стираются в памяти черты их милых лиц, печалью расставания полные глаза… Все затмил крейсер.
На корабль перегружены штурманские столики, ящики со штурманскими пособиями и инструментом, наши личные вещи, а также огромнейшие узлы с чистым бельем и форменками. Признак неплохой: очевидно, стиркой нам заниматься не придется.
Все привезенное сложено на палубе. Мы в строю. На правом фланге начальник курса П. А. Кожевников, преподаватель А. П. Гедримович, обеспечивающий штурманскую практику, и лаборант главный старшина Никанор Игнатьевич Сурьянинов, которого мы крепко полюбили за заботу, за помощь в скитаниях по штурманским дебрям и поистине отеческое отношение ко всей курсантской братии.
Вахтенный начальник подает команду «Смирно!». На палубе — крупного телосложения, с волевым подбородком, строгими, темными глазами, старший помощник командира А. Ф. Леер. Все поняли — пощады и поблажки от такого старпома не жди, «фитиль» или что-либо покрепче схватишь мигом. Поздоровавшись, старпом объявляет:
— Курсантам в средней части корабля отводится по одному кубрику с каждого борта. Рундуки — на двоих один. Коечные сетки побортно на верхней палубе над кубриками. Подвесные койки, пробковые матрацы получить в баталерке. Всем курсантам будут указаны места и обязанности по боевой, аварийной и пожарной тревогам. Службу будете нести наравне с экипажем крейсера. Начальника курса прошу зайти ко мне в каюту!
Тут же, будто дождавшись, когда закончит говорить старпом, на верхней палубе появился командир крейсера Л. А. Поленов. Подтянутый, строгий, с чуть веснушчатым лицом и пристальным, почти орлиным взглядом серых, как бы немного выцветших глаз, он сразу пришелся нам по душе. На нем ладно сидели китель и флотский хорошо отутюженный клеш. Как позже мы узнали, иных брюк он не признавал, а вместо нижней рубашки носил тельняшку. Глядя на командира, подумали: с таким на море не пропадешь, а под его взглядом неправды не скажешь, смотрит — будто насквозь просвечивает.
— Рад приветствовать курсантов родного училища на борту крейсера. Служба предстоит нелегкая, трудитесь с усердием! Как будущие командиры, являйтесь во всем примером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42