Нет, он только жадно прислушивался ко всяким звукам и изо всех сил хотел, чтобы его поскорей нашли и унесли отсюда. Только, конечно, не к Муре. Но о ней он даже и не вспоминал. Как вы уже знаете, он не любил вспоминать о неприятном.
Когда окончился бал и публика начала расходиться, все проходили мимо него, и Петрушка все время надеялся, что его увидят. Но никто не замечал его. Все были очень возбуждены и полны событиями только что закончившегося бала.
Из разговоров уходивших Петрушка узнал, что главным событием вечера было какое-то жюри, которое должно было состояться и не состоялось.
Это жюри должно было присудить премии за лучшие ситцевые костюмы, но какой-то главный член жюри, которого называли Главным художником, не пришел, и жюри не состоялось.
Похоже было, однако, что об этом никто не жалеет.
Премии не были присуждены, никто никому не завидовал, никто не огорчался, и все шумно переговаривались и утверждали, что было очень весело.
О Муре и Петрушке никто и не вспоминал. Но Петрушку это не огорчало он не был тщеславен. Он даже порадовался, что все забыли о таком неудачном его выступлении, почти провале.
Когда уже много щебечущих Золушек пробежало мимо него, Петрушка услышал Машенькин голос.
- Меня совсем не надо провожать, - весело говорила она кому-то. - Я живу совсем близко и никогда ничего не боюсь.
Петрушка изо всех сил крикнул: "Ма-ашенька!" - и она остановилась.
- Постойте, - сказала она, - меня кто-то позвал. Кто-то сказал "Машенька".
В ответ послышался мужской смех, и Машенька засмеялась тоже:
- Ах, это вы сказали, а я и не догадалась!
И они ушли.
Они уходили последними - видно, ситцевый бал этим двоим понравился больше, чем всем остальным. И по коридору больше никто не проходил. Только в зале еще слышались приглушенные голоса, и вскоре из его двери вышли два человека с темными футлярами в руках. У одного футляр был совсем маленький, а у другого - очень большой.
Это были два музыканта из клубного оркестра, два неразлучных друга: флейтист Носик и трубач Хвостик.
Некоторые почему-то считают, что оркестранты различаются не только по группам музыкальных инструментов (струнных, духовых и т.д.), но и по уму. Что будто бы альтисты умнее трубачей, а трубачи умнее флейтистов. Не знаю, откуда это взялось. Носик был ничуть не глупее Хвостика, а оба они вместе были очень хорошие ребята.
Уложив свои инструменты, они вышли из зала в коридор и услышали голос Петрушки, звавшего на помощь. Вернее, услышал его один только Носик - слух у него был, понятно, тоньше, чем у его друга-трубача.
- Какая-то удивительная флейта, - ты слышишь, Хвостик? - сказал Носик, остановившись и прислушиваясь. - Только я не могу понять, откуда она звучит.
- Отсюда! - закричал что было силы Петрушка. - Я здесь!
Но от усталости и волнения голос, видимо, изменил ему. А может быть, его заглушало конфетти, в груде которого он лежал.
- Ничего не слышу, - ленивым басом возразил Хвостик. - Твоя флейта мерещится тебе во сне и наяву. Пойдем-ка, друг, домой!
И они ушли. А жаль! Сердца у них были добрые, и, если б они нагнулись и увидели Петрушку, они непременно взяли бы его с собой.
Ведь музыканты - те же артисты, - бродячий, беспокойный и беззаботный, как дети, народ: сегодня здесь, а завтра там, всегда в походе.
Но Носик и Хвостик ушли, вдали затихли их голоса, и снова Петрушка остался один. Ох, эта ночь, бесконечная ночь на холодном, усыпанном загрязнившимся конфетти полу!
Но вот раздались еще чьи-то шаги - шаркающие, старческие... Это сторож клуба - он же по совместительству швейцар, старик со странной, но, честное слово, существующей фамилией Непейвода, - обходил свои владения.
Дойдя до конца коридора, до двери, ведущей в зал, он услышал, что в темном углу, у двери, кто-то тихонько, хотя довольно пискливо, плачет и жалуется на свою судьбу.
Как вы уже знаете, у старого сторожа была удивительная фамилия Непейвода. Может быть, из-за своей странной фамилии, а может быть, из-за чего-нибудь другого сторож себе ни в чем и никогда не доверял. Даже нагнувшись и увидев Петрушку, он не поверил своим собственным глазам и решил позвать для проверки уборщицу тетю Лизу.
Нельзя сказать, чтобы у тети Лизы был ангельский характер. Тетю Лизу боялись все, вплоть до директора клуба. Дело в том, что она очень любила чистоту и порядок и не выносила беспорядка. А нужно сознаться, что последнего было в клубе больше, чем первого.
Если всякий сдвинутый с места стул или брошенный мимо урны окурок заставлял тетю Лизу ворчать часа два, то можете себе представить, в каком состоянии она находилась после клубного бала, когда все стулья были сдвинуты, а весь пол замусорен конфетти.
Ей бы давно уже надо было уйти домой, но тетя Лиза не могла оставить вверенное ей помещение в таком виде. И в тот самый момент, когда старый швейцар Непейвода увидел плачущего Петрушку, она, подвязав фартук, с большой щеткой в руке, яростно размахивая ею, принялась за уборку.
Не думайте, пожалуйста, что тетя Лиза была какая-нибудь баба-яга и после уборки улетала куда-то на своей метле.
Нет, совсем нет! После работы тетя Лиза уходила в свой уютный и чистый дом, да и сама была очень миловидной и опрятной женщиной. В этот вечер она пришла в клуб, как и все, в ситцевом платье. Но у тети Лизы ее ситцевое платье не стояло колоколом, как у Муры, а было просто и хорошо сшито, и поверх него не были надеты фальшивые драгоценности.
Тетя Лиза получала в месяц столько же денег, сколько Викина мама брала за шитье половины платья, но дома у нее было гораздо больше порядка, чем у Викиной мамы, было гораздо чище и уютней.
Тем более раздражал тетю Лизу сегодняшний беспорядок. И, хотя дома ее ждали муж; и маленький Илюшка, она занялась уборкой. И в самый разгар этого дела ее окликнул Непейвода:
- Ли-иза! Поди-ка посмотри, кто это тут плачет!
- Не морочь голову! - откликнулась Лиза, продолжая яростно мести пол.
- Ли-из! Говорят тебе, иди сюда!
- Отстань! - донеслось снова издали.
- Ну что ж, пускай плачет, мне-то что, - как бы про себя пробормотал сторож и побрел прочь от Петрушки.
Но вот тут-то и появилась тетя Лиза. Наверно, Непейвода за годы совместной работы хорошо изучил ее строптивый характер.
- Ну, кто тут плачет? - сердито спросила она и тотчас, разглядев Петрушку, взяла его на руки. - Вот придумал с пьяных глаз, старый, проворчала она. - "Плачет"! Да он смеется во весь рот! А хорош! Только извозился весь.
И тетя Лиза принялась сейчас же за свое любимое дело: стала энергично трясти и выколачивать Петрушку. И хотя у него все переворачивалось внутри от такой чистки, Петрушка был доволен: он сразу почувствовал, что руки, чистившие его, были хотя и чересчур энергичными, но не злыми.
Хорошенько почистив Петрушку, тетя Лиза удовлетворенно его оглядела:
- Ну, вот теперь совсем хорош! Пойду положу его на стол к Василь Василичу. Пусть повесит объявление - хозяин найдется.
- Да какой там хозяин! - вдруг рассердился Непейвода. - Видал я, какой это хозяин! Девка дура, расфуфыра, сама швырнула беднягу не знаю куда - и удрала.
- Ты видел? - недоверчиво спросила тетя Лиза. - Что ж никому не сказал?
- А к чему говорить? Видал - чего-то швырнула. Думал - ненужное что. А это вот что: игрушка, и какая хорошая! Неси-ка ты ее, Лизавета, домой, своему Илюшке. А то очень нужно этой расфуфыре возвращать...
И старый сторож побрел, кряхтя, дальше.
Тетя Лиза с минутку подумала и решила, что старик не прав: все равно вещь чужая и ее надо вернуть. Но показать такую интересную вещь Илюшке стоит.
Ведь Лиза была женщина наблюдательная и сразу сообразила, как надо обращаться с Петрушкой. Она надела его на руку, и он стал весело вертеться и кланяться.
- Хорош, хорош! - повторила Лиза. - Отнесу Илюшке. Денек у нас побудет, пока я выходная, а потом - обратно в клуб.
Глава тридцать четвертая
У ТЕТИ ЛИЗЫ
Дома у тети Лизы было так чисто, что людям, приходящим к ней впервые, делалось, по правде говоря, немножко не по себе.
По всему коридору, по комнате и кухне были расстелены разных цветов половики: об одни надо было вытирать ноги, на другие ступать уже вытертыми ногами, по третьим осторожно ходить.
Несмотря на все это, входить в комнату в уличной обуви запрещалось, и для всех приходящих у входной двери стояли чистые тапочки.
Но Петрушку все эти преграды нисколько не смутили.
Ведь он, как известно, по полу не ходил, а путешествовал на руках у кого-нибудь, и башмаки у него всегда были чистые.
Живя обычно как бы во втором этаже комнат, на уровне невысоких шкафов и буфетов, Петрушка знакомился прежде всего с тем, что находилось на их верхушках. Так, например, у Викиной мамы верхушка шкафа была, как и вся комната, беспорядочно завалена всевозможными картонками и обрезками материи. А у Муры верхушка ее модного полированного шкафа была совершенно пустая, но густо припудренная пылью.
У тети Лизы крышка буфета блестела так же ясно, как и стекло, вставленное в его дверцу. Сияла клеенка на столе, топорщились белоснежные накрахмаленные занавески.
Замечался, однако, в доме и беспорядок, но какой славный и уютный! В одном из углов комнаты были рассыпаны игрушки, и посреди них важно восседал маленький хозяин - двухлетний Илюшка, сын тети Лизы.
Если в клубе тетя Лиза была, по правде говоря, самой главной хозяйкой и ее слушались и побаивались все, вплоть до самого директора Василь Васильевича, то совсем не случайно мы назвали ее двухлетнего сына хозяином.
Да, дома у самой тети Лизы был хозяин, и даже не один. Дома у нее было два хозяина - маленький и большой. И хотя тетя Лиза считала, что она их тоже держит в руках, но мы в этом не уверены.
- Ну, вот и наша мама! - весело сказал хозяин побольше, муж тети Лизы, поднимая сынишку.
И тетя Лиза, взяв на руки сына, сначала внимательно оглядела его, чисто ли он умыт, а потом отдала ему Петрушку.
- Это Петрушка, сынок, - сказала она. - Поиграй с ним.
И опустила обоих на пол.
- Трушка? - повторил ребенок и стал его удивленно разглядывать.
И Петрушка тоже смотрел на него и смеялся во весь рот.
Уж очень хорош был этот маленький хозяин: крепенький, белоголовый, чистенький.
Насмотревшись на Петрушку, Илюшка удовлетворенно засмеялся и затопал по полу, волоча Петрушку за собой. Одна Петрушкина рука была в воздухе, другая ехала по гладко натертому полу, но Петрушке это, в общем, нравилось.
Они вместе притопали на кухню к тете Лизе, где на полке так ослепительно сверкали кастрюли, как будто это были не кастрюли, а зеркальные витрины магазинов. И прямо в их сверкающие зеркальные бока гляделись румяные щеки толстой свеклы, которую в это время энергично чистила Лиза.
- А, сынок! - сказала она ласково маленькому хозяину. - Играй, играй!
Но в это время на кухню пришел и другой хозяин, побольше, тети Лизин муж.
- А знаешь, Лиза, зря ты это, - сказал он. - Игрушка, видно, дорогая, а наш ее в момент испортит. Как ты потом будешь возвращать? Давай-ка лучше я сейчас отнесу обратно в клуб. Мне ведь по дороге.
Тетя Лиза оглянулась и посмотрела на сына. В это время он как раз пытался сунуть Петрушку в ведро с водой.
- Ах ты баловник! - закричала тетя Лиза. - Правда, Федя, отнеси. А я уж разглядела, как он сшит, и как-нибудь попробую сделать такого же.
- Попробуешь? - усмехнулся муж. - Ты-то попробуешь? Сделаешь, да еще лучше этого!
И, осторожно вынув из рук сына Петрушку, он унес из кухни эту замечательную новую игрушку.
Тут раздался такой страшный рев, что другой отец немедленно прибежал бы назад, но тети Лизин муж был уже за дверью. Он хорошо знал, что жена сумеет успокоить сына.
Глава тридцать пятая
ВЕСЕЛЫЙ, ГЛАВНЫЙ, ДЕТСКИЙ
Помните, когда Петрушка лежал у дверей клубного зала, проходящие мимо него люди говорили о том, что жюри конкурса на лучшее ситцевое платье не состоялось потому, что не пришел Главный художник клуба. Вспомнили?
Так вот, этот Главный художник был еще и детским, так как рисовал картинки к детским книжкам, и был также веселым, так как картинки он любил рисовать смешные. И поэтому некоторые называли его веселым художником, а некоторые - детским.
В сущности, это одно и то лее, потому что всякий настоящий детский художник - еще и непременно веселый.
И за все эти качества Главного художника очень любили и уважали многие люди, особенно дети.
Но была у него еще одна черта, которая причиняла и ему и всем окружающим массу хлопот. Дело в том, что Главный, веселый и детский художник был по совместительству еще и самым забывчивым и рассеянным человеком на свете.
Чтобы не забыть нужных дел, он записывал их на различных необходимых вещах - например, на папиросных коробках или на трамвайных билетах, но всегда забывал вовремя посмотреть на них.
Он завязывал узелки на платках и галстуках, и это очень огорчало его жену, хотя она и была самой доброй и приветливой на свете женщиной. Но все равно он никогда не мог вспомнить, почему завязан узелок на его носовом платке.
Он забывал сдать работу в срок, и детские книжки из-за этого не выходили вовремя. Он забывал приходить на заседания, и поэтому никто не мог узнать его мнения о рисунках других художников.
Одного только никогда не забывал веселый художник - того, что он рисовал в данное время.
Вот и сейчас, подходя к клубу, в котором он уже много лет состоял Главным художником, он бормотал:
- Нет, хвост у него я загну крючком, это будет смешнее... Да-да, смешнее! А в зубы ему дам... Что я дам ему в зубы?.. А, да трамвайный билет! - сказал он весело, так как в это время ему в руку, которую он держал в кармане, попался старый трамвайный билет.
"Вот-вот, именно такой билет. И с ним он войдет в трамвай... Да-да, вот именно с таким..."
И веселый художник поднес к самым глазам обыкновенный трамвайный билет, чтобы получше его запомнить и потом правильно нарисовать: ведь он все и всегда рисовал с натуры.
Но на обыкновенном трамвайном билете было что-то написано красным карандашом. Веселый художник на мгновение замер, потом хлопнул себя по лбу и ринулся в клуб.
На трамвайном билете было написано:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13