Он поступил достаточно рискованно, взял взаймы необходимую сумму и отдал ее Лоранс.
– Если тем временем со мной что-то случится, ты сможешь осуществить свою мечту.
– Я тебе их верну, папа… Не знаю еще, когда и как, но спасибо.
– Будь любезна с матерью…
– Это мне говоришь ты… Ты?
– Не могу жить с ней, но она мужественная женщина.
– Я не осмеливаюсь ей сказать об Америке.
– Я скажу.
– Вы убьете друг друга…
Он отправился к Иоланде с коробкой засахаренных фруктов. Она его встретила миролюбиво.
– Твоя дочь хочет поехать в Америку. Она переспросила:
– В Америку? Когда?
– К началу учебного года в американском университете. Она уже получила студенческий билет.
– Все это вы состряпали за моей спиной?
Он сказал «да», и она проглотила слезы.
Прошло два года, Лоранс вернулась совершенно другой. Она была стройной, веселой, расцеловала мать с неподдельной любовью.
– Я люблю тебя, мама.
Взволнованная Иоланда смотрела на эту молодую женщину, старше которой была на семнадцать лет. Счастливая, она разглядывала подарки, привезенные ей Лоранс.
Затем, иногда подыскивая французские слова, дочь изложила свои планы на будущее, как если бы матери не существовало. «Я сделаю это, я буду делать то». Она очень мало рассказывала о своей американской жизни. Об Элеоноре и их круге друзей. Лишь несколько слов о тех или иных. «У меня никогда не было связи дольше десяти дней. В нашем кругу пары сходились и расходились без лишних объяснений. Жизнь необыкновенна, когда ее не усложняют принципами. Жизнь превосходна, мама. Но надо осмелиться ее прожить…»
Лоранс не провоцировала ее нарочно. Просто она отказалась от лицемерного языка. Она считала мать взрослой.
– А ты, мама… Расскажи мне о себе.
В тот момент, когда Иоланда собиралась открыть свою душу, Лоранс бросила взгляд на часы. Иоланда отказалась от своего намерения. Дочь торопилась. Иоланда объявила ей, что работает продавщицей у ювелира в их квартале. Лоранс кивнула утвердительно головой, не слушая ее.
– Где ты будешь жить? – спросила Иоланда.
– Мне надо найти платежеспособного приятеля, чтобы разделить расходы по содержанию квартиры.
Иоланде хотелось бы поговорить о швейцарском докторе с Лоранс, в письмах к нему она писала, о чем мечтала в жизни. Она придумала, что у нее роскошная квартира. Доктор Вернер приглашал ее иногда: «Вы приедете? Место свободно». Увы, более года открыток из Берна не было. Женился он в самом деле или забыл ее наконец? Сознательно. Четырнадцать месяцев тому назад Вернер позвонил ей, она только вернулась из ювелирного магазина.
– Это вы, Иоланда? Здравствуйте…
Она была так счастлива услышать его, что начала улыбаться. Голос швейцарца был рядом.
– Я еду в Париж на уик-энд. На этот раз без уверток. Освободитесь от семейного счастья. Хочу с вами встретиться.
– Вы приезжаете в Париж? Из-за меня?
– Нет, не только из-за вас. Я должен присутствовать на конференции, которая состоится в пятницу, во второй половине дня, до 18 часов. Затем я буду свободен… Надеюсь, у вас есть кто-нибудь среди тетушек или племянников, кому вы доверяете и кого вам надо срочно навестить, или скажите просто, что вы хотите переменить обстановку.
– Семейная жизнь не приемлет причуд такого рода, – сказала она.
Она отстаивала свою добродетель, которая была никому не нужна.
– Иоланда, вы не можете отрицать влечение, которое мы испытываем друг к другу. Я приеду на машине и увезу вас. Мы устроимся в приятом месте на берегу моря, не очень далеко от Парижа, и мы поймем наконец – это на уикенд или надолго. Когда испытывают взаимное влечение, надо провести ночь вместе. А затем поговорить.
– Я замужняя женщина…
– Да, да, да, да, – сказал Вернер. – Лицемерный брак Вы цепляетесь за него. Мне бы хотелось ясности. Надо признать правду. Вы хотите меня, да или нет? Если нет, то прощайте.
Иоланда отступила.
– Нет, – сказала она. – Я не хочу быть, как все. Я хочу честной, чистой жизни. Я…
– До свидания, Иоланда.
Сегодня все изменилось. Разрыв Лоранс с мужем ее потряс. Она решила принять деньги, которые ей предложила дочь, потому что могла бы обойтись и без них. Иоланда сумела скопить кругленькую сумму, ювелир, хотя она и не была в штате, платил ей довольно-таки прилично. Мало-помалу она изменилась. Надо было походить на других… Надо было либо пополнить ряды лгунов, нарушающих принципы, клятвопреступников, либо умереть. Она поспешила в спальню и внимательно осмотрела себя в зеркале на дверце шкафа. Может ли она еще собрать по кускам свою жизнь? Она взяла лист бумаги и написала аккуратным почерком.
1. Институт красоты.
Решила покончить с обликом замужней женщины.
2. Подстричь волосы. Слегка их обесцветить. Открыла шкаф и извлекла свою одежду одним жестом. Смотрела на сваленную на кровать кучу. Имеет ли она право быть жалкой? Добавила:
3. Посмотреть витрины.
4. Зайти в дорогие магазины.
К счастью, начался сезон распродаж. Она никогда не смогла бы заплатить астрономические суммы, которые были выставлены на некоторых шикарных тряпках.
5. Купить молодежную сумку.
Ей достаточно надоели ее старые сумки, которые, словно карпы, поглощали все и никогда не выходили из моды.
Она вытащила из кладовки два старых чемодана. Сложила старую одежду. У нее было слишком много дешевых вещей, слишком много неудачных, приобретенных по случаю, слишком много «барахла», которое подавляло ее морально. Она ходила вокруг телефона. Обычно она звонила доктору около девяти часов вечера. С тех пор как она отказалась от доктора во второй раз, она не слышала его голоса. «Даже если я его больше не интересую, мне бы хотелось увидеть Берн, его город. Затем я поеду в Италию». Она решилась действовать, набрала номер доктора Вернера. После двух гудков услышала фразу на немецком языке, которая заканчивалась именем доктора Жака Вернера.
– Вы говорите по-французски? – спросила она у секретарши.
– Да, мадам.
– Доктор Вернер у себя?
– К сожалению, я не могу его беспокоить. Он занят с пациентом.
– Даже на секунду?
– Нет.
Иоланда отважилась на опасный маневр.
– А мадам Вернер?
Секретарша смущенно повторила:
– Мадам Вернер?
Она помолчала, затем произнесла:
– Она умерла.
Возможно, он женился и стал вдовцом за один год? Это счастье-несчастье казалось слишком неожиданным.
– Его жена умерла?
– Его мать. Доктор Вернер не женат. Небо порозовело.
– Скажите доктору, что мадам Жирарден хочет с ним поговорить. Если бы он смог мне позвонить.
– Повторите, пожалуйста, ваше имя. Благодарю вас. Подождите, мадам… Доктор только что вышел из кабинета. Он провожает пациента. Я посмотрю, смогу ли передать ему трубку.
После нескольких мгновений ожидания раздался голос доктора Вернера:
– Алло! Я не верю своим ушам, меня вызывает призрак Парижа.
– Здравствуйте, Жак.
– Вы не забыли мое имя?
– Нет. Я хотела вам сообщить, что я приеду в Берн через несколько дней.
Она никогда не была такой смелой. Он ответил:
– Если вы хотите, чтобы мы встретились, вам следует поторопиться… Я уезжаю в отпуск на пятнадцать дней.
– Когда?
– 12 июля.
– Я приеду раньше.
– Прекрасно. Позвоните мне без колебаний, когда вы будете в Берне…
Она услышала, как Вернер говорил с кем-то вполголоса. По-немецки. Она попыталась пробудить интерес доктора.
– Я рассталась с мужем.
– Меня вызывают по другому телефону. Один из моих пациентов… Когда вы узнаете, в какой гостинице остановитесь, предупредите мою секретаршу. До скорого, может быть.
Она попыталась задержать его:
– Вы мне обещали показать Берн.
– Ох, – воскликнул он. – Это было давно. Мы потеряли время.
– Но вы не были старым мужчиной. Для меня вы всегда будете высоким молодым человеком, немного сутулым, ученым.
Он смягчился.
– Вы говорите приятные вещи. Она добавила, удивляясь самой себе.
– Место свободно?
– Да, но я никогда больше ни с кем не буду связываться. Женщины плохо уживаются со мной. Последняя, очаровательная, очень артистичная, только что покинула меня. Она расписывала пагодами шарфы. И оставила мне расписанную ею шелковую ширму.
– Она была китаянкой? – спросила Иоланда.
– Нет. Здешняя. Тем не менее она рисовала пагоды. А затем уехала с каким-то иностранцем в Женеву. Преподавать живопись.
– В таком случае вы свободны…
– Свободен, я всегда был свободен. И заверяю вас, что навсегда останусь свободным.
– Вы мне сказали однажды, шутя, быть может, что, если я все брошу в Париже, то вы…
– И вы поверили? Ни одна нормальная женщина не верит такому вздору. Никому не удалось меня затащить к чиновнику для регистрации брака. Я не могу больше с вами разговаривать. Позвоните мне, если вы будете здесь. Но насколько я вас знаю, вы измените свои планы двадцать раз до приезда.
– Это все, что вы хотите мне сказать?
– Вы меня заставили ждать очень долго, слишком долго. – Он добавил с нежностью: – До свидания, до скорого, может быть.
Глава 4
МНЕ ПРИШЛОСЬ оправдываться перед очень недовольным банкиром, обвинявшим меня в беспечности.
– Вы не нашли квартиру. Вы не используете ваши сбережения на покупку квартиры, и вы снимаете все накопленные деньги наличными.
К чему говорить о бунте, о желании все сжечь, все бросить, одним махом покончить со своим правилом подчиняться рассудку? Я отделалась от исповедников, у меня не было закадычной подруги, по характеру я не была склонна исповедоваться. Я вежливо ждала, когда он закончит меня распекать.
– Но что вы собираетесь делать с такой суммой наличных денег? Вы не имеете права ни потратить более пяти тысяч франков, ни вывезти эти деньги… А если вы положите их в сейф, они не принесут вам никакого дохода.
На нервной почве я зевала. От нервного напряжения я всегда казалась веселой или сонливой. Эти недостатки я унаследовала от папы, как стремление к соблюдению правил – от мамы. Строго придерживаться правил в браке, то, чего она никогда не могла добиться.
Я чувствовала на себе осуждающий взгляд банкира. Чем больше я нервничала, тем больше казалась вызывающей.
– Я должен вас предостеречь от всякой опрометчивости.
– Я не нуждаюсь в опеке.
Стоило ему подтвердить сказанное, и я бы чихнула семь или восемь раз подряд. Затем я бы ему объяснила, что такое психопатическая аллергия.
– Я вас предупредил, полагаю.
– Да, да, доктор, простите, месье. Правда, спасибо. У окошечка я попросила кассира положить тридцать тысяч франков в отдельный конверт. Я внимательно наблюдала за хрустящими купюрами. Отпуск мамы, мой покой. Огорченная тем, что деньги, с таким трудом заработанные и сэкономленные за столько лет, занимали так мало места, я вышла из банка, прижимая к себе висящую на плече сумку. Чем беднее, тем подозрительнее становишься, когда имеешь немного денег с собой. Я позвонила маме из телефонной будки. Мне не хотелось делать круг через ювелирный магазин, где она работала. Она была дома. Я поднялась на шестой этаж, запыхавшаяся, но счастливая.
– Смотри, что я тебе принесла!
Я размахивала бежевым банковским конвертом, разбухшим от трех пачек купюр, скрепленных лентой.
– Тридцать тысяч франков, мама. Ты можешь пересчитать. Вот. Это твои. Я уеду со спокойной душой в Америку.
Я ждала аплодисментов, умиления, обожания, как маленький ребенок. Мама с невозмутимым видом сказала лишь спасибо. Едва слышно. Ей было стыдно, наверно. Деньги делают стеснительными людей, которые к ним не привыкли. Она смотрела на конверт.
– Куда ты едешь?
– Я должна сообщить о своих планах?
– Не сердись, что я спрашиваю.
– Я достаточно натерпелась с тех пор, как ты родилась. С этим покончено.
Я покачала головой.
– Ты ведешь себя непоследовательно.
– Возможно…
Я попыталась ее разговорить.
– Ты поедешь к морю?
– Нет.
– Тогда в Биаррицу…
– Нет. Я тебе не скажу.
Нам были известны места, куда мама могла направиться. Ее жизнь была прозрачной. Мне хотелось ее встряхнуть, это обиженное великовозрастное дитя.
– Скажи, что ты рада.
– Я довольна.
Она была раздражена.
– Я довольна. И в состоянии выбрать место, куда поеду, самостоятельно.
– Хорошо, хорошо, хорошо…
Я чуть не сказала ей: «Наконец, мама, ты стала взрослой… Ты становишься взрослой матерью. Браво, тебя не будут больше ни пеленать во время приступов гнева, ни предлагать соску мнимой нежности. Тебе позволят отправиться с ранцем комплексов на спине в школу настоящей жизни». Я спрашивала себя, что лучше: иметь мать – излишне мягкую, позволявшую издеваться над собой, или же коварную богачку по происхождению, порочную, потому что наживкой ей служило наследство. Или же женщину с сильным характером, умную, возглавляющую предприятие, или же старую хиппи, опьяневшую от лозунгов… Или мою мать, женщину-мученицу. Мы с папой заперли ее в стенной шкаф.
– Мама, я люблю тебя.
– Это правда? Все в порядке, не беспокойся.
На самом деле она была крепкой, моя мать, крестьянка из Вендена, прародительницу которой ни один барин не тронул ни жестом, ни словом. Она никогда не болела, но я подхватывала все, чем болели мои ученики. В двадцать шесть лет у меня была краснуха, а в двадцать семь – свинка. Мама ухаживала за мной, в то время как Марк наблюдал из коридора, не осмеливаясь переступить порог спальни, – так он был напуган. Свинка, что вы на это скажете, дамы и господа, свинка, от которой чудовищно раздувается шея и обезумевшему от боли человеку хочется бежать. Я даже не могла смеяться, так мне было больно. Когда мама уехала, Марк оставлял компот у двери, воду тоже, как будто я была прокаженная.
Я смотрела на мою мамочку.
– Мам? Ты нас не разлюбишь?
– Нет. Но буду меньше любить. Она походила на подростка.
Я уехала в недоумении. Мне следовало предупредить папу. Мама, наша жертва, была нашим общим достоянием. По телефону я смогла поймать папу на лету, в Иер. Я ему рассказала об измене Марка.
– Мужчины, – сказал он с притворным сочувствием, – мужчины – это как наука, которую надо постичь. Надо уметь их прощать.
– Но я не хочу прощать.
– Терпение. Не говори слишком поспешно… Однажды одна из моих подруг, женщина по-настоящему умная, мне сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34