Оглядевшись по сторонам, Томас понял, что все мужчины раздеты до пояса. У него едва не подкосились ноги, а на губах заиграла слабая улыбка.
– Сражение на саблях требует несколько иного мастерства, нежели сражение на рапирах, к которому вы привыкли. Но я уверен, вы справитесь. Можете сражаться со мной, – произнес Грэм, протягивая Томасу саблю.
Раздался лязг стали, когда бедуины начали сражаться друг с другом. Зазубренные известняковые скалы окружали воинов подобно зубам великана. Такие же крепкие и устрашающие, что и люди, сражающиеся на саблях.
Томаса не пугали обоюдоострые клинки. Он боялся снимать рубашку. Молодой человек напрягся, не желая обнажать свои шрамы перед воинами, которыми так восхищался, В темноте ночи, когда пальцы любовницы касались его спины в изысканной ласке, у него всегда был наготове ответ на неизбежно возникающие вопросы. Он говорил, что подрался, когда был еще совсем ребенком и что у его соперника был кнут. Обычно любовницы в ужасе вскрикивали, но Томас продолжал лгать, говоря, что и соперник заработал не меньше шрамов от его стальных кулаков.
На самом же деле на теле его отца не было ни одного шрама.
Но сейчас, среди этих людей, которые ценили честь превыше всего и всегда говорили лишь правду, Томас не хотел лгать. Его охватило острое чувство стыда. «Меня избил кнутом собственный отец».
– Пожалуй, я воздержусь, – произнес Томас, возвращая саблю герцогу.
Но Грэм не взял ее.
– Тогда просто разденьтесь до пояса, сядьте на песок и наблюдайте. Здесь подчиняются единственному правилу: все равны на поле боя.
Томас покачал головой.
– Мне нужно вернуться в лагерь. Я должен ободрать зайцев, которых поймал на ужин.
Грэм долго и испытующе смотрел на друга, и Томас, которому показалось, что взгляд герцога проник ему прямо в душу, почувствовал себя неловко.
Грэм указал рукой на сражающихся мужчин.
– Видите этих людей? Рамзес сражается с Джабари. У него на теле больше ран, чем у кого-либо другого, но он очень гордится ими. Но знаете, какая из этих ран самая глубокая и существование которой он отрицал долгое время?
Вопрос Грэма заинтриговал Томаса.
– Он наполовину англичанин, – продолжал между тем герцог. – Он сам признался мне, что долгое время скрывал свое происхождение от всех. Ему было стыдно, потому что он хотел быть чистокровным арабом, как остальные.
Слова друга поразили Томаса до глубины души, и он с интересом посмотрел на доблестного воина, длинные темные волосы которого развевались на ветру, когда он сражался с шейхом.
– Даже у Джабари есть шрамы. У меня их тоже немало. У каждого мужчины есть своеобразные шрамы. Некоторые из них так глубоки, что затрагивают душу. Они не видимы глазу. Но время и любовь достойной женщины… способны их излечить. Поверьте мне, – тихо произнес герцог.
В глазах Грэма на мгновение вспыхнула застарелая боль, и Томас вдруг понял: какими бы серьезными ни были раны, для каждой найдется лекарство.
Молодой человек глубоко вздохнул и принялся медленно расстегивать пуговицы своей белой сорочки. Ткань, пропитавшаяся потом, приклеилась к нему, точно вторая кожа, но Томас скинул с себя сорочку. От напряжения мышцы отчетливо выделялись на его обнаженном торсе.
Рубашка упала на песок. Не сводя глаз с герцога, Томас взял в руки саблю. Он намеренно повернулся к нему спиной, чтобы друг мог увидеть толстые уродливые шрамы, покрывающие его спину.
– Что ж, сразимся, – твердо произнес Томас. Обойдя друга, Грэм посмотрел ему в глаза:
– Уверен, вы будете достойным соперником, лорд Томас.
Томас быстро, но грациозно взмахнул саблей и со свистом рассек воздух.
– Превосходное оружие. Такое легкое и вместе с тем грозное. Ну что, начнем?
Томас бросился на герцога с гораздо большей свирепостью, чем от него можно было ожидать. Спустя несколько минут его ноги привыкли к каменистой земле, и Томас наслаждался собственными уверенными движениями. Остальные мужчины прекратили сражаться и теперь наблюдали за их парой. Томас кожей ощущал их горячие оценивающие взгляды, но ему было все равно.
– У белокожего англичанина тоже есть раны, – услышал Томас слова одного из бедуинов.
– Он не англичанин. Он самак – рыба с белым брюхом, – возразил Рамзес. – Теперь он один из нас – благородный воин.
Томас ощутил, как его наполняет чувство гордости. Он один из этих воинов, пусть даже его раны получены не в настоящем сражении.
«Дорогие читатели, сегодня меня разбудил необыкновенной красоты восход солнца, выглядывающего из-за высоких, зазубренных, черных как уголь гор. Тихое пение матерей, играющих с детьми, и бульканье готовящейся на костре еды ознаменовали начало нового дня, Жизнь в этих краях проста и непритязательна, но люди живут в глубоком единении со своей суровой землей. Они стали так же неотделимы от пустыни, как песок, камни и ветер. Подобно своей родной стихии бедуины могут быть горячими, точно солнце, или нежными, словно вздохи ветра, обвевающего лицо».
Джасмин сидела на раскладном стуле в тени шатра и писала статью. Ее наследие. Ее народ. И все же она не чувствовала себя одной из них. Особенно с тех пор, как узнала, насколько сильно эти люди ненавидели и боялись ее отца.
Родственников своей матери она не нашла. Они продали Бадру, когда той было одиннадцать лет, а потом исчезли, подобно ветру, овевающему древние караванные пути. Джасмин знала только то, что ее бабушки и дедушки нет в живых. Отчасти она была благодарна судьбе за это, потому что вряд ли смогла бы общаться с людьми, продавшими собственного ребенка, плоть от плоти своей, в рабство.
Джасмин задумалась о предстоящей поездке к месту раскопок и своих еще не увидевших свет статьях. Надо ли ей в мельчайших деталях описать ход раскопок – начиная с одежды археологов и заканчивая личными наблюдениями мистера Дэвиса? Или лучше рассказать историю своего народа? Слишком сложно оставаться беспристрастной, когда мысли и чувства пребывают в беспорядке.
Заслышав невдалеке знакомые голоса, Джасмин подняла глаза и узнала шейха из племени хамсин и его телохранителя. Они умывались, черпая воду из лохани, стоящей на деревянном столе перед пышно украшенным шатром шейха. Мужчины засмеялись, и Джасмин охватила досада. Эти люди смеялись, в то время как у нее была горечь на душе.
Ей необходимо задать мучающие ее вопросы, поэтому девушка решительно подошла к шейху, вытирающему лицо чистым полотенцем. Рамзес молча тронул локтем своего друга, настороженно посмотрев на Джасмин.
– Джабари, я хотела бы поговорить с вами наедине.
Шейх кивнул Рамзесу, и тот тотчас же отошел в сторону. Ветер вздымал шелковую занавесь, закрывавшую вход в шатер. Джабари указал девушке на пухлые шелковые подушки, разбросанные по ковру, расстеленному под отбрасывающим тень навесом. Благодарно кивнув, Джасмин опустилась на ковер. Джабари сел рядом с ней.
Она не стала тратить слов попусту:
– Мне необходимо знать, как умер мой отец. – Она многозначительно посмотрела на шейха. – Мой родной отец Фарик.
Джабари с минуту смотрел вдаль, а потом повернулся и устремил свой проницательный взгляд на нее.
– Почему ты спрашиваешь, Джасмин? Разве тебе недостаточно просто знать, что его нет в живых? Что твоя мать обрела наконец счастье с Кеннетом, своей истинной любовью, мужчиной, который воспитал тебя и является твоим настоящим отцом в отличие от того, который тебя зачал?
– Нет, недостаточно.
Джабари запрокинул голову и вздохнул – звук, похожий на шепот ветра в бескрайних песках пустыни.
– Тогда я расскажу. Но правда тебе не понравится.
Слишком многие говорили Джасмин, что правда отвратительна, поэтому она лишь скрестила руки на груди.
– Это мне решать.
Джабари кивнул.
– Хорошо. Мы с Фариком были заклятыми врагами, поклявшимися выпустить друг другу кровь. Однажды ночью он совершил набег на наш лагерь и выкрал мою жену Элизабет. Взяв с собой преданных людей, я поскакал вдогонку. Завязалось сражение. Мы с Фариком сошлись в поединке. – Шейх испустил глубокий вздох. – Он проиграл.
Джасмин ошеломленно смотрела на шейха.
– Вы убили его?
– Да. Это была милосердная смерть. Не такой он заслуживал.
У Джасмин закружилась голова. Она понимала, что шейх старается быть дипломатичным, но все же не унималась:
– Как вы можете так говорить? Воины сражаются и умирают. Их доблесть заслуживает почета и уважения.
– Он не был ни благородным, ни уважаемым. – Темные глаза Джабари сузились. – Когда я настиг его, моя любимая была привязана к столбу, а Фарик стоял рядом с кнутом в руках. Он хлестал ее. – Губы шейха сжались в узкую линию. – Он хлестал кнутом мою красавицу Элизабет только потому, что ему доставляло удовольствие бить женщин. Точно так же он бил твою мать.
– Неужели это правда? – Ее отец не мог быть столь презренным человеком. – Возможно, моя мать заслужила это? А Элизабет была вашей женой – женой врага.
В карих глазах шейха вспыхнула ярость. Видно было, что он изо всех сил старался держать себя в руках.
– И ты осмеливаешься оскорблять свою мать? Бадра была очаровательной чистой девочкой, которую Фарик лишил невинности и бил ради собственного удовольствия. Она сбежала и умоляла меня сделать своей наложницей. Когда она впервые пришла ко мне, она до смерти боялась мужчин. Всех, кроме Кеннета. Его любовь позволила ей вновь научиться доверять людям. Фарик не только терзал ее тело. Он выбил из нее дух.
Губы Джасмин дрогнули, словно она силилась подобрать слова.
– Но… он был… – нужные слова, наконец, сорвались с ее губ, – был моим отцом.
Огонь ярости погас в глазах шейха, и его черты смягчились.
– Не в прямом смысле этого слова. Он лишь зачал тебя, но не дал любви и не стал тебе настоящим отцом, как наш Кеннет.
«Но его кровь течет в моих жилах». Джасмин упрямо вздернула подбородок.
– Я слышала, что вы пригрозили убить его ребенка, если таковой появится на свет, потому что поклялись не дать его семени прорасти.
Джабари взял девушку за подбородок своей загрубевшей рукой и печально улыбнулся.
– Мужчины часто говорят то, о чем потом жалеют, моя маленькая Джасмин. Я сказал так Кеннету до того, как узнал о твоем существовании. И теперь скажу тебе следующее: твоя дорогая мать мне как родная сестра, потому что я принял ее в свою семью и назвал таковой. А это значит, что ты моя племянница. Как я могу причинить вред своей собственной плоти и крови, своей семье?
На губах Джасмин задрожала улыбка, которая не достигла ее сердца. «Твои слова не принесли мне утешения, Джабари, – думала она. – В каждой семье есть поганая овца, а я гораздо хуже тех, что ты повидал на своем веку. Я его дочь. Дочь твоего заклятого врага, которого все считают исчадием ада. Неужели я такая же?»
– Ты моя племянница, Джасмин, и всегда будешь под моей защитой.
– Спасибо, сэр, – произнесла Джасмин, слабо улыбнувшись.
Несмотря на душевные муки, девушка вышла из шатра с гордо поднятой головой. Она так сосредоточилась на своих мыслях, что не замечала Томаса до тех пор, пока тот не тронул ее за руку. Все его существо излучало довольство. В белой рубашке с закатанными до локтей рукавами, обнажающими покрытые загаром мускулистые руки, и брюках цвета хаки он чувствовал себя более непринужденно, чем Джасмин в национальной одежде.
– Привет, Джас. Чудесный вечер. А почему такое хмурое лицо?
– Хмурое? Ты ошибаешься. Я счастлива, черт возьми.
Эмоции хлестали из Джасмин, словно вода из прорвавшейся дамбы. Она закусила губу и отвернулась.
– Прости меня, пожалуйста. Мне нужно отдохнуть.
Джасмин собиралась уже пройти мимо, когда Томас мягко взял ее за руку.
– Джас, что случилось? Расскажи мне. Кто-то тебя обидел? Назови имя негодяя, и я разберусь с ним.
В глазах Томаса вспыхнул зловещий огонь, свидетельствующий о том, что он не шутит. Джасмин едва не рассмеялась, представив, как он набрасывается с кулаками на могущественного шейха племени хамсин.
– Спасибо за твое внимание. Но меня никто не обижал.
Джасмин не могла позволить, чтобы Томас узнал правду. Ее отца ненавидели все, даже его собственные подданные. Стало быть, она дочь жестокого деспота, запятнанная преступлениями собственного отца.
Джасмин сменила тему разговора:
– Расскажи мне о лошадях. Насколько ты продвинулся в составлении летописи родословных?
Томас с минуту задумчиво смотрел на девушку, словно пытаясь понять, что заставило ее сменить тему разговора.
– Происхождение этих лошадей безупречно. Я обнаружил короткие описания, помогающие лучше представить себе не только характер и привычки каждой конкретной особи, но и образ жизни бедуинов. Именно это я искал в их рассказах и записях прежних шейхов. Когда я скрещу кобыл с Аль-Сафи и продам полученных от них жеребят, я непременно передам эту информацию и родословные новым владельцам.
Родословная. Порода. В то время как она является дочерью деспота. «Моя собственная родословная запятнана».
– Что ты, как англичанин, думаешь о родословной бедуинов? Джабари, Рамзеса и племени аль-хаджид?
– Джабари кажется мне хорошим человеком; С ним я с удовольствием дрался бы плечом к плечу. То же самое могу сказать и о Рамзесе. Они так же благородны, как любой титулованный англичанин.
Неужели Томас и в самом деле так считает? Если да, то у нее есть надежда. Эта мысль причинила Джасмин такую боль, что она заставила себя оставить пустые надежды. В Англии люди его круга ни за что не назовут жителей пустыни благородными. И Томас не в силах изменить ситуацию.
– Твои друзья назовут подобное замечание оскорбительным. Невежественные варвары благородны? Господи, конечно же нет. Они кровожадны, бессердечны и никогда не станут такими же цивилизованными как истинные англичане.
Сарказм в голосе Джасмин заставил Томаса вздохнуть.
– Перестань, Джас.
– Я лишь указываю на очевидное. Представители высшего света всегда будут воспринимать бедуинов как варваров. Их наследие значит для них не больше пыли под их ногами.
– Бедуины должны гордиться своим наследием. Твои предки благородны, Джасмин, и ты должна признать это вместо того чтобы бежать от правды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40