Это же не дом, а самый настоящий замок! Как в сказке! Он сияет окнами в кругу лучей-дорожек, сам похожий на солнце, а вечером везде огни, суетятся люди, ржут лошади. Сюда тянутся подводы, все время что-то перестраивается, облагораживается и без того дивный парк. А чего, спрашивается, дворне так суетиться, если хозяин бывал в усадьбе раза два за последние пять лет? Не жалует это имение его сиятельство. А почему, понять трудно? Красиво, чисто. Разве что от обеих столиц далеко. Да и то сказать, места здесь глухие, малообжитые. Сюда разве что в ссылку, но никак ради удовольствия.
Шурочка с улыбкой вспомнила, какой переполох наделал прошлым летом приезд старого графа! И в округе весь год только об этом и говорили. О том, сколько повозок с графским добром пришло следом, о поваре-французе, с которым его сиятельство не расстается, о данном в доме-замке балу, на который ее, Шурочку, увы, не взяли. Сказали, что мала еще. Мала! Из вредности маменька не взяла, потому что дочерей у нее пять, и старшие еще не замужем. В девках засиделись. Уже и младшей черед пришел, а ее все взаперти держат. Как будто она рябая или хромая. Так и будут держать до старости!
Она вздохнула и с тоской посмотрела в окно. Вот так и пройдет жизнь. Уж лучше утопиться! Говорят, грех. А жить так – не грех? Ишь! Женщину украшают добродетели, главные из которых Терпение и Смирение. Это у кого нет других украшений. Женихи-то к принцессе шли, потому что она была красавицей! А Смирением дряблую шею не прикроешь. Вон, у старшей сестрицы, Мари, вся кожа в пятнах и складках. Что ж теперь, ждать, пока ее замуж возьмут? Да не возьмут уже, ясно всем. А что же остальным сестрам делать? Чего ждать?
Она взяла с комода ручное зеркальце, посмотрела в него, и слезы сами собой высохли. Тут ни Терпения не надобно, ни Смирения, коли щеки так румяны, волосы вьются, а глаза сияют. «Да, кстати, и касаемо Покорности. Мужу своему, говорите? Кто в доме главный? Маменька! А папенька пусть убоится. И то верно: не надо столько пить! И делом пора бы заняться, а то управляющий – вор и деревенский староста – вор. Барин слабый, вот они и пользуются. А барыня что? Женщина! А к женщине легко втереться в доверие, и обмануть ее легко…»
–?Барышня Шурочка! Где вы?!!
–?Да иду я! Иду!
«Вот привязалась! Выслуживается! Что ж, запрут ее, Шурочку, в комнате – так вылезет в окно. Пусть говорят, что барышне это не пристало. И – в соседнюю усадьбу! На тот берег озера! Дорожка проторенная, авось никто не хватится. Долго еще не приедет граф, что ему тут делать? Говорят, он бывает на балах у самого Государя, живет то в Петербурге, то в Москве, а то и за границей, в Париже. Что ему здесь делать, в глуши, среди простых и малообразованных людей? А значит, можно забраться тайком в дивный парк и с книжкой в руках посидеть на одной из белых мраморных скамеек, помечтать. Жалко ему, что ли? Не убудет!
Ах, лето! Когда же ты наступишь!

Глава 1

Отставной майор, разорившийся помещик Василий Игнатьевич Иванцов никогда и не был человеком богатым. В бытность свою в столице, при службе, он ничем особым не выделялся среди молодых гвардейских офицеров: в меру пил, раза два дрался на дуэли, проиграл как-то в карты под честное слово свое годовое жалованье и долг вернул, что тоже, в общем, было делом обычным. Скромное состояние родителей не позволяло ему быть мотом и делать очень уж большие долги, однако же слыл он в офицерской среде своим в доску и добрым малым. Чин майора Василий Иванцов честно заслужил в боях с французами, в 1812 году, когда военная карьера делалась стремительно, и даже тридцатилетние генералы не были исключением, а скорее правилом. Но до того, то есть до генерала, не хватило Иванцову знатности, и если уж быть честным до конца, то храбрости. Отчаянной до дерзости отваги и лихости, такой, чтобы меньшими силами, не раздумывая, успешно атаковать противника. Живота своего Василий Игнатьевич не щадил и был предан Отечеству и Государю. Потому брожения декабря двадцать пятого года его не коснулись, да он в ту пору был уже далеко.
Но была в его жизни и большая удача: еще до войны случилось Василию Игнатьевичу познакомиться со своей невестой, настоящей московской барышней. В те времена воспитание оных состояло из трех простых вещей: умения танцевать, говорить по-французски лучше, чем на родном языке, и быть набожной. А кроме того, почитать родителей и исполнять их волю беспрекословно. Евдокия Павловна происходила из старинного, но обедневшего рода князей Михайловых-Замойских. Она была воспитана, как и положено настоящей аристократке, в имении родителей под Москвой, и в шестнадцать лет вывезена в столицу на ярмарку невест. Юная Евдокси была хороша собой, прекрасно танцевала и была замечена в свете. Тут-то и приключилась с ней несчастная любовь: жених вроде бы наметился, да подвернулась ему невеста богаче и знатнее, а прекрасная Евдокси тотчас была забыта. А ведь были и стихи в альбомах, и нежные пожатия руки, и балы, где молодой человек Евдокси, можно сказать, компрометировал, то есть не отходил от нее ни на шаг. И будь у нее не сестры, а братья, непременно случилась бы дуэль. А так обошлось…
В свете пошли толки: а нет ли в красавице какого-то изъяна? С молоденькой девицей случилась от любовного томления горячка, и думали было, что не выживет, да княжна поправилась, и была увезена матерью в глухую деревеньку, подальше от столицы, поправлять здоровье и избавляться от любовного недуга. А заодно и пережидать, пока скандал сам собой сойдет на нет.
В это же время в соседнюю деревеньку нагрянул с неожиданным визитом бравый молодой человек, гвардейский офицер Василий Иванцов. Приехал, как обычно, просить у родителей денег, да задержался. Уж больно хороша была княжна. Евдокия Павловна сначала твердо ответила «нет». Да и то сказать, партия была не блестящая. Но старая княгиня всерьез задумалась. На выданье и другие дочки, кто знает, как повлияет на их судьбу недавний московский скандал? Иванцов-то вовремя подвернулся. Евдокси поплакала было, но матери перечить не стала. Вскоре сыграли свадьбу. То, что ее просто-напросто сбыли с рук, Евдокия Павловна осознала потом, тогда же и превратилась во вздорную бабу, тиранящую всех своих домочадцев.
Приданое за невестой Василий Игнатьевич получил, против ожидания, очень уж небольшое. Можно сказать, пустяшное. Надумал обидеться, да вспомнил о ее родне и московских связях, и решил, что сумеет всем этим со временем воспользоваться: пристроить будущего сына к хорошему месту и выгодно женить. Он рассчитывал при помощи жениной родни записать наследника в гвардейский полк еще до рождения, как это было тогда принято. Евдокия Павловна тут же и понесла, а еще не родившееся дитя стараниями князя К*, московского родственника, было определено в гвардию. Но по истечении положенного срока родилась у Иванцовых первая дочь, Мари. Воспитанная гувернанткой-француженкой Евдокия Павловна в своем московском доме поначалу говорила только по-французски, первое время и в деревне было также. Поэтому дочерей своих она звала на французский манер и обязательно с прононсом.
Неродившийся сержант был отчислен из полка, как внезапно заболевший и скончавшийся в одночасье, а Василий Игнатьевич предпринял другую попытку. Через два года родилась Софи, потом Жюли. В гвардейский полк уже никого не записывали, так как князь К* к родне охладел. У Евдокии Павловны и братьев-то не было, только сестры, вот и сама она рожала одну за другой дочерей. Василий Игнатьевич был в сильном расстройстве: его обманули и с приданым, и с наследником. Он не получил в итоге ни того, ни другого. А тут еще имение жениной тетки, на которое он сильно рассчитывал, уплыло в руки ее мотоватого двоюродного племянника, сумевшего умаслить выжившую из ума старуху льстивыми речами и потаканием всем ее препротивным привычкам, за которые сам Василий Игнатьевич старую каргу сильно ругал. Вот и остался он ни с чем. Глядя, как в соседней с его имением богатой деревне хозяйничает столичный хлыщ, напомаженный, с длинным желтым ногтем на мизинце правой руки, и устанавливает свои порядки, Василий Игнатьевич бесился и проклинал жену и всю ее родню. Так начался между супругами разлад, закончившийся вскоре окончательным разрывом.
В те времена разводы совершались просто: супруги мирно либо со скандалом разъезжались и жили по разным местам, предоставив друг другу полную свободу. В данном случае все было еще проще. Вконец устав от бабьего царства в доме, Иванцов отбыл на войну, оставив, впрочем, жену беременною, так, на всякий случай. А та спустя какое-то время уехала в деревню, к тяжело больному свекру, отдав московский дом на разграбление французам, которые вплотную подошли к столице. Вскоре в Москве начались пожары. В общем, дом сгорел, зато Василий Игнатьевич заслужил майора и был готов увидеть наконец наследника и продолжателя славного рода. Увидев же в колыбели очередную дочь, Иванцов пришел в бешенство, устроил скандал и в тот же день отбыл обратно в полк, и, пройдя победным маршем по Парижу, вышел по болезни в отставку, вернулся в столицу, где и обосновался. Снял просторные покои и принялся со страстью проигрывать в карты остатки жениного состояния. Прошел год, другой, третий, к жене он больше интереса не проявлял. Отец его к тому времени умер, мать пережила супруга на полгода и тоже тихо угасла. В общем, с имением Иванцова больше ничто не связывало, и он пустился во все тяжкие.
Евдокия Павловна поплакала больше для приличия, чем от горя, и быстро утешилась, погрязнув в деревенской жизни и забыв про свои столичные привычки. После четвертых родов она сильно располнела и подурнела, тут уж не до выходов в свет, жить в Москве ей отныне было негде, да и не на что, что же касается мужа, то она его никогда и не любила. О чем тут сожалеть? Она взялась было за хозяйство, но этому ее никто не учил, управляющий оказался пройдохой и врал, что все хорошо, когда на самом деле имение приходило в упадок. Барыня скучала, соседки, отродясь не видевшие столицы, говорили по-французски с сильным акцентом, коверкая слова, сами варили варенье, предпочитая корсету стеганый шлафор. Муж не присылал никаких писем, за исключением заемных. Дороги в период распутицы раскисали так, что приходилось сидеть дома и едва ли не выть от тоски. Днем Евдокия Павловна еще находила себе дела, но темнело быстро, и эти унылые вечера, когда под завывание ветра за окном не читались тонкие французские романы, не шли на ум стихи и не хотелось даже музицировать, погружали ее душу в непонятную тревогу и тоску. Словом, она маялась. Это состояние души знакомо каждому русскому человеку. Предчувствие чего-то и не умение ни приблизить это, ни отдалить, а потом такое же неумение использовать.
В конце концов Евдокия Павловна утешилась тем, что завела себе целый штат молодых лакеев, и стала жить, как какая-нибудь вдовствующая королева, не замечая, что двор ее лишь жалкая пародия, а слуги – невежи. Читала им по-французски, музицировала и даже пела. Словом, «метала бисер перед свиньями». А ее просто использовали, чтобы жить в безделье, припеваючи, за льстивые слова и фальшивые ласки. Она же принимала все это за чистую монету и даже пренебрегала общественным мнением. Да и что за дело ей было до соседей? Сплошь свиные рыла: ни изысканности, ни манер, ни понимания всего утонченного. Мало того что все едят чеснок, так не скрывают этого и в лицо дышат. Фи! Дочери были совсем еще малы, крестьяне господскую блажь обсуждать не привыкли, а дворня боялась барского гнева: телесные наказания были у воспитанной московской барыни в чести. Евдокия Павловна творила у себя в имении, что хотела, и вскоре сделалась этакой Мессалиной местного, разумеется, разлива.
Но вдруг вернулся муж. Быстренько спустив в карточной игре женино приданое, Василий Игнатьевич решил сохранить хотя бы собственную Иванцовку. С квартиры пришлось съехать, ему больше нечем было за нее платить. Кредиторы требовали уплаты долгов, а друзья стали избегать. Москва гнала его прочь, когда же Василий Игнатьевич оказался наконец в отчем доме, то ужаснулся увиденному: все пришло в упадок, крестьяне ленивы, имущество разворовано, а жена, ко всему прочему, на восьмом месяце беременности! И это при том, что вот уже три года законный супруг в имение носа не кажет! Какой скандал!
Супруги заперлись в кабинете и принялись друг на друга кричать. Он упрекал ее в распутстве, а она его в мотовстве. Разгоряченный Василий Игнатьевич схватился было за дуэльный пистолет, напоминании о прежней жизни, холостой и беззаботной, и хотел убить жену, но одумался и выстрелил в потолок. Прибежавшая на выстрел дворня подхватила барыню под руки и повела рожать, потому что у Евдокии Павловны с перепуга тут же начались схватки. И случилось это намного раньше срока.
После тяжелых родов барыня месяц лежала в горячке, а когда поднялась, то это была уже совсем другая женщина. Прежнего темперамента в ней не осталось, одна лишь утонченность. Ходила она с трудом, говорила тихо и все время сказывалась тяжело больной. Что ни говори, но по меркам того времени она виновата была больше, чем супруг. Василий Игнатьевич порывался было продолжить выяснение отношений, но тщетно. Жена тут же падала в обморок, а очнувшись, велела звать то врача, а то и священника. И муж в конце концов махнул рукой. Ну, что тут изменишь? Надо жить дальше.
Мало-помалу все наладилось. Дворня притихла, управляющего выгнали взашей, красавцев-лакеев отдали в солдаты, а кого и запороли до смерти. Иванцов какое-то время лютовал, но кто был виновником его позора, Василий Игнатьевич так и не добился. Если бы у жены родился мальчик, он, возможно, простил бы ее окончательно и воспитывал бы того, как собственного сына, но родилась очередная девочка. Василий Игнатьевич равнодушно посмотрел в колыбельку, где пушились золотые кудряшки, и жестко сказал:
–?Никакого приданого ей не будет и никаких почестей, всю жизнь просидит в девках, здесь, в деревне, в глуши.
1 2 3 4 5 6