Дай полью тебе!
– Ты не прав, папа! – упрекнула его Лила, намыливая лицо, – Что подумают товарищи?
– Товарищи нас знают. Слушай! – Шишко заметно колебался. – Не хотел я тебе говорить, чтобы ты снова нос не задрала, да уж ладно. На прошлой неделе Блаже сказал нам, чтобы мы берегли тебя как зеницу ока! «Наделали они дел, – говорит, – но она нужна партии».
– Кто? Это Блаже сказал? – удивленно спросила Лила.
– Ну да, Блаже! И ты его исключила из партии!.. Тоже – умница! Человек из тебя выйдет, но сначала надо ума набраться.
Лила повернулась к отцу. Под мыльной пеной лицо ее озаряла ясная улыбка.
– Ну, мойся! – сказал Шишко. – Потом мне польешь.
Лила вытерла лицо, но, когда, перекинув полотенце через плечо, приготовилась поливать отцу, послышался шум осыпающихся камней. Через ограду, отделявшую их двор от огородика соседей, перелезал мальчик лет пятнадцати. Шишко и Лила сразу узнали сына Блаже. Мальчик еле переводил дух, вид у пего был испуганный.
– Что случилось, Петырчо? – тревожно спросил Шишко.
Мальчик подбежал, стряхивая пыль со штанов и с опаской оглядываясь по сторонам.
– Плохо! – вполголоса прошептал Петырчо. – Арестовали товарища, который приехал из Софии.
– Когда?
– Вчера вечером.
– Кто тебе сказал?
– Буфетчик на вокзале. Я разбрасывал на перроне листовки о стачке, а потом пошел взять еще и проходил мимо буфета… Беги, говорит, сейчас же скажи Лиле.
Лица у отца и дочери вытянулись и стали белыми как полотно. Шишко и Лила растерянно переглянулись.
– Кого вы ждали? – спросил Шишко.
– Лукана.
– Только его здесь не хватало! – Шишко со злостью махнул рукой. – Теперь расхлебывайте кашу… Вот вам и провал.
– Он никого не выдаст, – уверенно произнесла Лила.
– Беги немедленно! – сказал Шишко, совсем расстроенный.
– Куда? – спросила Лила.
– Куда глаза глядят… Лучше всего в деревню к Динко.
Лила поставила кувшин, из которого собиралась поливать отцу.
– Тебя кто-нибудь видел, когда ты бежал сюда? – обратилась она к Петырчо.
– Только наши люди. Но у реки стоял Длинный, а на углу перед бакалейной лавкой – какой-то новый агент.
Шишко и Лила снова переглянулись и поняли друг друга без слов.
Лила вошла в комнатку. Шишко машинально последовал за ней. Мать, уже одетая, убирала постели. Лила несколько раз провела гребенкой по волосам. Потом надела жакет от костюма на старое летнее платье и, поспешно достав со дна сундука маленький пистолет, положила его в карман.
– Доченька! – закричала мать, увидев пистолет. – Что ты делаешь?
– Тише! – остановил ее Шишко.
Он тяжело дышал, лицо его было искажено душевной болью, по взгляд здорового глаза был тверд.
– Боже мой! – В голосе матери прозвучал ужас – Что случилось? Говори скорей! Да говори же, чтоб тебя…
– Тише! – повторил Шишко. – Закричишь – хуже будет. На улице агенты.
Мать остолбенела, глаза ее широко раскрылись, из уст, казалось, готов был вырваться дикий, отчаянный крик. Но она не крикнула, только глухо застонала.
Лила наскоро обняла и поцеловала родителей.
– Прощайте! – сказала она.
– Прощай, дочка! – хрипло проговорил Шишко. – Смелей! Ничего не поделаешь.
– Убили дитятко мое! – как безумная причитала мать. – Погубили!
Лила быстро вышла из дому. Мать беспомощно рухнула на лавку. Ее бессвязные слова перешли в негромкий, хватающий за душу ровный вой. Шишко сел возле нее и опустил голову. В глазу его блеснула слеза. Он смахнул ее. Еще оставалась надежда, что пуля Лилы опередит выстрел агента. Но Шишко сразу же представил себе и другую возможность. И тогда подумал: «Что ж! Иного выхода нет. Лучше уж такая смерть, чем пытки». Он прислушался. В здоровом его глазу горела мрачная, зловещая ненависть к враждебному миру.
Проходя через двор, Лила решила было сразу же свернуть к реке, но, выйдя на улицу, подумала, что лучше идти в центр города. Новый агент неопытен, и его легче, чем Длинного, запутать, кружа по улицам. Если направиться к центру, агент захочет узнать, куда она идет, и, вместо того чтобы сразу же арестовать ее, пойдет за нею следом. И наконец, стены домов могут до некоторой степени защитить ее от выстрелов. Все это Лила сообразила, как только увидела агента, стоявшего на углу у бакалейной лавочки, и повернула в противоположную сторону. На первом же перекрестке она искоса посмотрела назад через плечо и снова увидела агента. Он шел за ней. «Никуда он не годится, – подумала она с усмешкой, – если он хочет узнать, куда я иду, то он ведет себя как мальчишка». Но уже через секунду она с тревогой заметила, что агент и не думает прятаться, но догоняет ее, шагая быстрее, чем она. В этом она окончательно убедилась, когда он, вложив пальцы в рот, громко и продолжительно свистнул два раза. Очевидно, это был сигнал Длинному, поджидавшему у реки. Длинный ответил таким же свистом из ближнего ивняка. Сомнений уже не оставалось – они решили арестовать ее немедленно, но не дома, а на улице. Должно быть, надеялись захватить ее с листовками, что позволило бы следователю обвинить ее в нелегальной деятельности. Сердце у Лилы забилось, но мысль осталась ясной. Она хладнокровно подумала, что надо любой ценой справиться с новым агентом до появления Длинного.
Лучи раннего солнца светили косо, и дома отбрасывали длинные тени. Квартал просыпался медленно, улицы все еще были пусты. Кое-где во дворах умывались рабочие, а тощие ребятишки жевали куски хлеба. Где-то вдали глухо и печально куковала кукушка.
Лила ускорила шаги. То же сделал и агент. Солнце светило им в спину, и она заметила по длинной тени агента, постепенно нагонявшей ее собственную тень, что он двигается быстрее. Еще полминуты – и нужно действовать. Она опустила руку в карман и, стиснув рукоятку пистолета, нажала предохранитель и положила указательный палец на спуск. Застывшее ее лицо было как маска, сомкнутые губы образовали прямую линию. Дойдя до низенького домика на углу, она внезапно свернула, остановилась и прижалась к стене. Глаза ее сверкали голубоватым металлическим блеском. В них было какое-то высшее спокойствие, холодное и жестокое, и оно давало ей огромное преимущество перед агентом, не говоря уж о том, что она заняла выгодную позицию. Шаги агента слышались все яснее. Его длинная тень, бегущая перед ним, быстро скользила по разрытой пыльной мостовой. Лила пристально смотрела на угол дома. И как только агент показался из-за угла, она почти в упор несколько раз выстрелила ему в голову. Агент не успел даже вынуть пистолет. Он повалился головой вперед, прямой, словно доска, и поднял облако пыли. Тело его стало корчиться, руки судорожно загребали пыль. Он на миг сжал губы, словно пытаясь что-то проглотить, потом рот его открылся и из него хлынула кровь. Несколько секунд Лила смотрела на все это, не вполне сознавая, что она сделала, потом опомнилась и бросилась к главной улице.
Она не бежала, а летела, не чувствуя ни усталости, ни одышки. Улочки все еще были безлюдны. Лишь изредка она мельком видела каких-то рано вставших рабочих, которые умывались во дворах или шли в пекарню за хлебом. Они слышали выстрелы и, сразу догадавшись о том, что произошло, одобряли ее словами:
– Беги, Лила!
– Сюда! Сюда!
– Навстречу идет патруль!.. Сверни к пекарне!
– Держись!
Лила выполняла их советы. Добежав до главной улицы, она пошла не торопясь и только тогда почувствовала, что задыхается. Сердце ее бешено билось, в легких как будто не было воздуха. Она несколько раз глубоко вздохнула и немного успокоилась. Дыхание ее стало более ровным. Перед ней была главная улица, такая же безлюдная, как и те, по которым она только что бежала. На углу перед аптекарским магазином пыхтел грузовик.
В это время с противоположной стороны внезапно показался конный патруль из двух полицейских. Лила пошла медленнее, делая вид, будто разглядывает вывески лавчонок.
– Эй, девушка! – крикнул один из полицейских, когда патруль поравнялся с нею. – Где это стреляют?
– Не знаю! – спокойно ответила Лила. – Где-то там!..
Она показала рукой на рабочий квартал.
– А ты не видела, никто здесь не пробегал?
– Нет, не видела.
Полицейские пустили лошадей в карьер.
Лила подошла к аптекарскому магазину. Машина пыхтела по-прежнему. За рулем ее сидел толстый пожилой шофер с подстриженными седыми усиками. Аптекарь, молодой человек в белом халате, с гладко зачесанными волосами, говорил с ним о том, как доставить десять килограммов контрабандного анетола. Когда Лила подошла к машине, оба они вдруг стали говорить громко.
– Слушай, любезный! – сказал аптекарь. – Ты меня не подведешь? А?
– Будь спокоен! – ответил шофер.
– Поосторожней, ладно?
– Я стреляный воробей.
– Не забудь и бутыли с мелникским вином, – усмехаясь, добавил аптекарь.
Лила остановилась.
– Дядя! – обратилась она к шоферу. – Ты не в Мелник ли едешь?
– Туда! – быстро ответил шофер.
– Мне в Червену-реку надо… Подвезешь?
– Залезай, но – за двадцать левов! С рейсовым автобусом вдвое дороже.
– Ладно!
Лила поставила ногу на ступеньку сзади кузова и ловко прыгнула в него.
Аптекарь подозрительно взглянул на нее и наклонился к шоферу:
– Смотри, как бы она не стащила коробку пудры или румян!
– Не стащит! – Шофер добродушно усмехнулся. – Не видишь разве, какая скромница!..
И быстро повел машину.
В покрытом брезентом кузове размещались ящики и пакеты с косметическими товарами. Лила скорчилась на дне так, что заметить ее было нельзя. Когда машина проезжала по площади, не было еще никаких признаков того, что полиция подняла тревогу. Лила увидела только патрули полицейских, – утомленные бессонной ночью, они вяло тряслись на лошадях. Сквозь отверстие в брезенте перед ее глазами промелькнули сначала тюрьма, потом вокзал и еврейское кладбище. С облегчением она вздохнула, только когда увидела поля. Теперь она попыталась думать, но не смогла. Усталость навалилась на нее, притупив рассудок. Ей было холодно, захотелось спать. И все эти ощущения подавляло жуткое, ужасающее воспоминание: она убила человека. Но вскоре это воспоминание уступило место чувству новой вины перед рабочими и партией: убийство агента давало козырь в руки полиции, могло повредить стачке, повлечь за собой аресты и террор. Нет, не совсем так! Может быть, напротив, поступок Лилы поднимет дух рабочих, заставит опомниться хозяев и штрейкбрехеров! Как трудно оценить обстановку, чтобы действовать правильно! Что сектантство, а что нет?… Мысли Лилы снова смешались.
Полчаса спустя машина выехала на шоссе, извивающееся между низкими холмами. Вокруг, насколько хватал глаз, на красной песчаной почве холмов зеленели табачные поля, а над ними сияло кобальтово-синее небо. Воздух был теплый, душный. Где-то здесь начиналась проселочная дорога, ведущая к селу, где жил Динко.
Лила подползла к краю брезента, ухватилась руками за задний борт кузова и перекинула через него ногу. Нащупав пальцами ноги ступеньку, она перебросила через борт и другую ногу. Потом оттолкнулась от борта и спрыгнула. Она тяжело упала на шоссе в облако ослепившей ее мелкой пыли. Два или три раза перекувырнулась через голову, а потом ощутила в правой руке острую, пронизывающую боль. Несколько секунд она пролежала на шоссе, ошеломленная падением, и наконец поднялась. Платье ее и жакет были покрыты пылью. Снова ее пронзила острая боль в руке. Теперь боль была так ужасна, так невыносима, что Лила громко вскрикнула; на лбу у нее выступили капельки холодного пота.
Она несколько секунд постояла не двигаясь, потом пришла в себя и попыталась поднять руку. Но согнуть ее удалось только в локте. И тогда Лила заметила, что рука вместе с облегающим ее рукавом жакета образует неестественный изгиб. «Вот угораздило!» – спокойно подумала она. И тут же улыбнулась. Каким пустяком показался ей перелом руки в сравнении с ужасами ареста!
Обливаясь холодным потом и сдерживая стоны, Лила пошла к селу, где жил Динко.
И Лукан проснулся рано в этот день, но не от сна – он очнулся от беспамятства, в которое его привели полицейские палачи. Арестовали его вечером, в привокзальном буфете. Что сейчас – день или ночь? Где он – в арестантской или в подвале? Что ждет его – жизнь или смерть? Все стало ему безразлично, все, кроме страха, как бы не помутилось у него сознание и он не проговорился бы, не назвал имен товарищей из нелегального комитета. Наконец он понял, что лежит в цементированном подвале без окон, куда его бросили после того, как он отказался говорить. Подвал освещался электрической лампочкой. У стола возле двери хмурый фельдшер в полицейской форме убирал в металлическую коробку шприц. Из-за его спины виновато выглядывал испуганный молоденький полицейский с тупым лицом. Фельдшер сунул коробку в карман и сказал сердито:
– В подобных случаях больше приходить не буду. Длинный посмотрел на него враждебно.
– Что? Ты что сказал?
– Ничего, – сухо ответил фельдшер. Агент захихикал:
– Поосторожней, доктор! Потеряешь и службишку свою, и пенсию.
– Пусть! – мрачно отозвался фельдшер и направился в коридор, сопровождаемый молоденьким полицейским с испуганным лицом.
Укол вернул Лукану силы. Он начал лучше видеть, слышать и пытался думать. Вместе с тем боль в разбитой груди и сломанной руке стала еще более жестокой, нестерпимой. Но даже в это мгновение первые его мысли были о стачке. Макс, бедный Макс, кажется, был прав! Вот теперь становилось ясно, что не все рабочие примут участие в стачке… Твердость и волю, которые сейчас проявляют коммунисты, надо было использовать в решающий момент для достижения более важной цели, Лукан не закончил своей мысли. Невыносимая, пронизывающая боль снова затуманила его сознание. Не угасла только одна мысль, одно чувство, один импульс: не выдать никого, выдержать. Еще немного, и жизнь его кончится. Еще немного, и палач утратит власть над ним. Только бы не помутилось сознание! Нет, не помутится. Лукан снова почувствовал, что он остается господином своего духа.
Длинный наклонился над ним, но увидел только бесформенную массу вспухших мускулов, перебитых хрящей носа и сгустки крови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131