— Венцель фон Стурза, с вашего позволения, господин капитан, — представился он, поклонившись.— Проходите, господин фон Стурза, и садитесь. Анна, собери, пожалуйста, что-нибудь на стол.Когда Анна с детьми вышла, Карфангер поблагодарил гостя за спасение и попросил рассказать немного о себе.— Если говорить коротко, — начал гость, — то я из семьи богемских помещиков, однако на месте никогда ещё не сидел: брожу по белу свету, предпочитая места, где пахнет порохом. Одним словом, я солдат, если хотите.Правда, годы уже не те… Подумать только, ведь уже тридцать с лишком лет прошло с тех пор, как я служил корнетом у Валленштейна.— Я бы не сказал, что годы повлияли на ваше фехтовальное искусство, — заметил Карфангер, — вы так лихо их отделали.— М-да, — протянул фон Стурза, — на этот раз, пожалуй, даже чересчур лихо. Последний из четверых, которого стража ещё успела взять живым, вскоре отправился вслед за своими приятелями.Он с сожалением повел плечами и спросил:— У вас, наверное, много врагов?— Врагов? До вчерашнего дня я, не раздумывая, ответил бы на этот вопрос отрицательно.— А сегодня? Или вы полагаете, что имели дело всего лишь с уличными грабителями?— По-моему, в таких случаях грабители не осведомляются насчет имени своей жертвы.Последние слова мужа слышала и Анна, вошедшая в комнату с подносом в руках и теперь пытавшаяся плечом прикрыть за собой дверь.— Как, эти бандиты прежде спросили твое имя? — Дверь никак не закрывалась, Анна сделала ещё одну попытку, так что стаканы на подносе зазвенели, а кувшин с вином угрожающе накренился. Венцель фон Стурза вскочил со своего места и осторожно взял у неё из рук поднос.Карфангер уже успел сориентироваться в обстановке и, не моргнув глазом продолжал, глядя на жену:— Нет, ты только представь себе их нахальство: один спрашивает, сколько, мол, у меня в кошельке талеров, а то, может, не стоит и утруждаться?— Вот как! И ты предпочел схватиться с четырьмя висельниками и рисковать жизнью из-за пригоршни серебра? О жене и детях, которые могут остаться без кормильца, ты не подумал?— Прости, Анна, — Карфангер постарался придать голосу нотки раскаяния, — ты права: чересчур легкомысленно было полагаться только на собственный клинок. В следующий раз лучше рискну подумать лишнюю минуту, прежде чем бездумно рисковать.— Надеюсь, что до следующего раза ты не забудешь о своих словах. — Анна погрозила мужу пальцем и добавила, обращаясь к Венцелю фон Стурзе: — Вы только посмотрите на него, господин фон Стурза, — ну, просто воплощение раскаяния, да и только! Надолго ли?— Ну что вы, никогда не поверю, что ваш супруг способен на безрассудный поступок: до сих пор приходилось слышать о нем только самые лестные мнения. По-моему, весь Гамбург готов носить его на руках, а теперь, после этого подлого нападения, — и подавно. И ещё скажу вам: клянусь честью! — немного я знаю людей, умеющих так обращаться со шпагой, как ваш супруг. Тысяча чертей! Для меня просто большая честь — помочь в беде такому бойцу!— Ох, господин фон Стурза! — Анна прижала руки к сердцу, — если бы не вы — не миновать бы ему гибели.— Это уж как пить дать, — отозвался Карфангер. — Знаете, господин фон Стурза, моя Анна — настоящая жена моряка, другой такой не сыскать. Не знаю, можете ли вы представить себе все её переживания за время от расставания до встречи… Месяцы бесконечного ожидания, наполненные одной только неопределенностью. Море может разлучить и на годы.Венцель фон Стурза молча взял свой бокал, низко склонился перед хрупкой Анной и, выпрямившись, одним глотком осушил его. ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ На другой день около полудня Венцель фон Стурза опять пришел в дом Карфангера. Дети буквально повисли на нем с радостными криками — дядя Венцель на этот раз принес с собой лютню. Глава семьи уже встал с постели, только левая рука его ещё висела на перевязи.— Выходит, вы мастер звенеть не только клинком? — встретил он гостя шутливым вопросом.— Насчет мастерства — это вы, пожалуй, преувеличиваете. Во всяком случае в том, что касается игры на лютне. Да и голос мой более похож на карканье ворона, чем на трели соловья. Впрочем, если вы не будете особо придирчиво оценивать мое скромное искусство, я с удовольствием спою что-нибудь, — но только после обеда. — Последние слова предназначались уже детям, которые готовы были отказаться от еды, лишь бы послушать дядю Венцеля.После обеда фон Стурза исполнил свое обещание: взял в руки лютню, которую шутливо называл «арфой для бродяг», и спросил, глядя на Вейну и Иоханна:— Так что же нам делать? Дядя Вендель не знает ни одной детской песенки. Может быть спеть вам песни, которые нынче поют в Германии птицы?— Да-да, пожалуйста, спой! — тормошил его маленький Иоханн.— Ну хорошо, тогда слушайте, как зазвенит струна про нынешние времена, про жестокую землю, где чужому горю не внемлют, — начал он с присказки. — На земле этой живет много разноголосых пташек, и каждая из них поет свою песенку, в которой остерегает людей от недобрых дел. Вот послушайте, что поет соловушка:Своим королевским искусствомСлужил я вам, сколько мог,И трелями добрые чувстваВ немецких сердцах зажег.Мне дольше здесь петь не пристало.Покину без скорби страну,Где братья под песню металлаВедут затяжную войну.Искусству — лишь дружба порукой:Востока влечет благодать.Я слух иноверного туркаОтныне хочу услаждать.Хотя дети и не поняли смысла песни, они тут же стали просить дядю Венцеля спеть еще.— Про какую же птичку должна быть песенка? — спросил тот. — Про воробушка? Или про гуся с уткой? А может, хотите послушать про дятла-плотника?— Спой про гуся с уткой, — попросила Вейна, но её брат тут же запротестовал, требуя песню про дятла, которой ещё никогда не слыхал. И пришлось доброму дядюшке Венцелю петь и про дятла, и про гуся с уткой, а потом и про всех остальных, пока Карфангер не употребил власть, объявив, что на сегодня довольно. Анна отвела детей на кухню и препоручила их заботам экономки.Теперь они наконец могли спокойно посидеть за столом и послушать рассказ Венцеля фон Стурзы о его жизни. Еще за обедом Карфангеры приметили, что их гость после молитвы не перекрестился, и решили про себя, что он католик, тем более, что он в свое время служил у Валленштейна. Но к их удивлению фон Стурза оказался, как и они, лютеранином. Свою родословную он вел от мелкопоместных богемских дворян, которые во время гуситских войн сражались — в рядах протестантов. Будучи неполных пятнадцати лет от роду, он впервые участвовал в настоящем сражении — в битве с войском императора и католической лиги у Белой горы. Затем он стал солдатом армии графа фон Мансфельда, который, хотя и был католиком, выступил на стороне протестантского союза, поспешил на помощь богемцам и, спустя полгода после битвы у Белой горы, сумел наголову разбить под Мингольсхаймом армию графа фон Тилли. Следующей ступенькой военной карьеры Венцеля фон Стурзы стало сражение с испанцами в Восточной Фрисландии — и вновь под знаменем фон Мансфельда, на сей раз выступившего на стороне Нидерландов. Но в конце концов он уразумел, что граф фон Мансфельд вовсе не тот убежденный борец за идею, каким любил себя выставлять, а всего лишь предводитель кровожадной солдатни и мародеров, и покинул его армию. Это произошло сразу после сражения с армией Валленштейна под Дессау. С той поры Венцель фон Стурза все отчетливее начал понимать, что эта война менее всего заслуживает названия религиозной.— Ибо скажите мне, — спрашивал рассказчик, — почему в тридцатом году в Регенсбурге не только протестантские, но и католические курфюрсты потребовали у императора сместить Валленштейна? И это перед лицом угрозы высадки шведов? Ну, хорошо, протестантов я ещё могу понять: уход Валленштейна означал бы разоружение императора как раз в тот момент, когда шведский лев прыгнул на континент с кличем «Спасайте веру Лютера от папы и императора!» А католики? Поначалу я никак не мог разобраться, что к чему. Но исход войны ясно показал: каждый из «малых монархов» в отдельности стремился лишь укрепить собственную власть и заодно расшатать императорскую. Поэтому фридландский герцог и превратился для них в страшную угрозу.— В таком случае меня удивляет, что император уступил нажиму, — возразил Карфангер, — ведь он только на Валленштейна и мог рассчитывать.— Разумеется, и я в то время рассуждал так же, — отвечал фон Стурза. — Однако императору невозможно было обойтись без курфюрстов — ведь он хотел посадить на королевский трон собственного сына, а кто из курфюрстов поддержал бы его в этом деле, не уступи он им ранее? А кроме того, Валленштейн всячески препятствовал осуществлению реституционного эдикта, согласно которому католические имперские сословия получали право изгонять из своих земель всех некатоликов. Скорее всего, Валленштейн стремился покончить с братоубийственной войной.— Надо полагать, он видел дальше остальных, и даже религиозные каноны ему не мешали? — допытывался Карфангер.— Они-то уж точно не мешали, — решительно отвечал фон Стурза, — ибо он никогда не интересовался тем, какую веру исповедуют его солдаты. Он заботился в первую очередь о процветании нации, а вовсе не о благополучии того или иного курфюрста, сословия или земли. А как далеко заходил он в своих планах… — Венцель фон Стурза развел руками. — Я был всего лишь корнетом в одном из полков его армии и не принадлежал к числу его наперсников, как, например, этот итальянский звездочет Джованни Баттиста Сени. Тут уж я вам ничего не скажу — не знаю.Карфангер замолчал, задумавшись. Анна спросила гостя, не слишком ли он недооценивает проблемы вероисповедания, когда говорит о военных событиях?— Как вам сказать, — осторожно начал Венцель фон Стурза. — Конечно, простой народ и кое-кто из зажиточных придают этому очень большое значение, но мне кажется, что многие из них при этом ставят религию превыше интересов нации. А это уже весьма на руку высокородным господам, которые тщатся натянуть тесные ризы веры на свои пышные светские одежды.Карфангер, в эту минуту как раз занятый теми же мыслями, спросил:— А Густав Адольф, шведский король, выходит, вступил в войну во имя спасения протестантской веры?— У нас с Чехии есть такая поговорка: за религию бьются многие, а за деньги — все. И разве не католическая Франция платила по четыреста тысяч талеров в год на содержание шведского войска? Так почему же господа шведы и не думают отправляться к себе домой, хотя в немецких землях им давно уже нечего делать, ибо здесь протестантской вере ничего не грозит?— Да-а, — протянул Карфангер. — В Мюнстер и Оснабрюк шведов и французов позвали быть гарантами мира. Я же ни минуты не сомневаюсь в том, что раздробленность Германии и междоусобицы наших властителей кое-кому приходятся весьма кстати. Как в таких условиях существовать империи? Мы в Гамбурге чувствуем все это лучше кого бы то ни было, особенно когда выходим в море на наших торговых судах. Мы не ощущаем поддержки империи — той самой империи, без которой Ганза, пожалуй, никогда не поднялась бы в свое время до высот такого могущества.— Спору нет, вы правы, — согласился фон Стурза, — однако я не считаю, что ослабление империи — единственная причина упадка Ганзы.— Возможно, очень возможно. Ибо благодаря великим географическим открытиям главные морские пути постепенно переместились из Балтийского и Северного морей, где некогда безраздельно властвовала Ганза, в Атлантический океан. Тем не менее, никому не придет в голову утверждать, что из Гамбурга и Бремена труднее попасть в Атлантику, чем из Голландии или, скажем, ла-маншских портов Англии, не говоря уже о Лондоне.Увлекшись, Карфангер продолжал развивать свои мысли; Венцель фон Стурза не хотел его прерывать, хотя возражения так и вертелись у него на языке. Но постепенно рассказ Карфангера захватил и его, особенно когда речь зашла о встрече с алжирским рейсом Юсуфом ибн Морадом, со времени которой прошло уже восемь лет, и о последовавших за нею событиях на рейде алжирской гавани. Карфангер поведал и о восьми захваченных пиратами кораблях гамбургского торгового флота, а напоследок — и о своих самых сокровенных планах.Несколько минут фон Стурза молча размышлял об услышанном, затем заметил, что, по его мнению, Карфангер упустил из виду ещё одну причину — и немаловажную — упадка Ганзы и вообще всей германской морской торговли.— Прошу меня извинить, — продолжал он, — возможно, я вижу вещи в несколько ином свете, поскольку не принадлежу к числу граждан славного города Гамбурга, но хочу вам сказать вот что. Когда я был с графом фон Мансфельдом в Нидерландах и затем, когда немного повидал Англию, мне постоянно казалось, что я очутился в каком-то совершенно другом мире. Сравните сами: кто стоит у руля власти в Англии и в Нидерландах — и кто у вас в Гамбурге или в любом другом германском городе?— Конечно, Берент, — вступила в разговор Анна, — мне кажется, что господин фон Стурза попал в самую точку. Разве не усердие и дух здорового предпринимательства стали причиной невиданного расцвета Англии и Голландии? И ничего, что на английском троне снова сидит король — у них есть и парламент, где заседают не только сановники и высшая знать, но и граждане низкого происхождения, слово которых тоже имеет вес. А кто слушает бюргера у нас в Германии? Слово короля, герцога или курфюрста — закон, и неважно, что закон этот приносит одни лишь тяготы и бюргеру, и купцу, и всем прочим трудовым сословиям. О крестьянах и вовсе нечего говорить. Конечно, я почти не бывала за стенами Гамбурга и могу ошибаться, но все же уверена, что дело обстоит именно таким образом, не так ли, господин фон Стурза?— Вашей проницательности можно только позавидовать! — воскликнул тот с неподдельным восхищением. — Разумеется вы правы, я полностью разделяю ваше мнение. Скажу больше: короли и курфюрсты своими распрями и бесконечной борьбой за власть так расшатали, раздробили империю, что вряд ли немцам удастся когда-либо дождаться единых мер веса и длины и единой монеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45