https://wodolei.ru/catalog/accessories/podstavka-dlya-zubnykh-shhetok/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

например секс, – но эта мысль не причиняла ей боли. Она больше расстраивалась, что не может отправиться за рождественскими покупками потому что любила Рождество, и иногда ей снились Санта-Клаусы на улице и в универмаге.
Однажды, открыв «Илиаду», которую привезла ей Мелба, она наткнулась на слова «среди мертвых», которые показались ей утешительными. Она могла вспомнить многих мертвых, среди которых хотела бы находиться; во-первых, ее отец, потом школьная подружка, погибшая в автомобильной катастрофе. Сэм Бернс, и, наверное, Денни Дек, друг ее юности. Она считала, что он умер, хотя о нем никто ничего не знал.
В основном же она не думала. Ее сознание плыло, а когда ей удавалось встряхнуться, приходилось общаться с докторами и посетителями. Она заметила, что все в больнице считали ее обреченной. К ней относились вежливо, и, кажется, все смирились с ее судьбой. Ее близкие, а не врачи, настаивали, что она должна почувствовать себя получше, чтобы на время поехать домой. Им всем казалось, что она должна этого хотеть, но Эмма сопротивлялась. Если бы у нее был шанс, она поехала бы домой и обосновалась там, но шанса не было, она это знала и по своему состоянию, и по тому, что ей говорили. Приняв это, она приняла и больницу. Для тех, кого можно вылечить, это была больница, а для нее – станция, нечто вроде автобусной остановки; она находилась здесь, чтобы ее вывезли из жизни. И пусть здесь было некрасиво и голо, и дурно пахло, и утомленные наемные сотрудники, но этот отъезд – всегда нелегкий, по крайней мере, здесь могли организовать профессионально. Она не хотела домой, потому что тепло и ароматы ее дома могли снова победить ее. Ее дети будут приставать к ней со своей сообразительностью, любовью и своими нуждами. Она снова бы поддалась своим маленьким слабостям: мыльным операм, мытью фантастических волос Милэни, Томми с его новыми книгами, Тедди с его объятиями, и приятному бездельничанью с Ричардом, и голливудским сплетням Пэтси. Если она вернется домой, ей будет слишком больно умирать; а тем, кто ее любит, будет мучительно с ней расставаться. Ей хотелось ускользнуть от своих детей, как она это делала, когда они были маленькими и играли где-то в другой комнате с приходящей няней. Тогда, еще не начав по ней скучать, они хотя бы немного научатся обходиться без нее.
Но как часто случалось в ее жизни, она оказалась слабее своих принципов и не смогла воплотить одну из своих лучших теорий. Когда через несколько недель они навестили ее, и она, зная, что это, должно быть, их последняя встреча, только смогла притвориться, что это их посещение не последнее.
Больше всего разрывалось сердце даже не у ее младшего сына, а у Рози. Она приходила к ней нечасто, так как ненавидела больницы.
– Они как привидения, – нервно объясняла она, когда наконец пришла. – Сама я в них никогда не лежала, только во время родов.
– Надо было маме оставить тебя в Хьюстоне, – сказала Эмма. Рози принесла ей коробочку вишен в шоколаде. Она была так потрясена видом Эммы, которую любила больше всех в жизни, что не могла говорить. Она стойко приняла смерть Ройса от воспаления легких и ребенка своей старшей дочери, но не могла видеть лицо Эммы, на котором не было ни кровинки. Она не могла говорить, и ей было так больно, что она не могла бы и плакать. Ей удалось лишь обнять Эмму и выдавить несколько слов про детей. Всю оставшуюся жизнь она жалела, часто говоря об этом с Авророй, что в тот день не выразила своих чувств словами.
После ухода Рози Эмма увидела обоих мальчиков вместе. Милэни играла с Верноном в вестибюле. Генерал простудился, и Аврора следила, чтобы ему правильно делали уколы.
Тедди хотел вести себя сдержанно, но не мог. Его чувства вылились в слова:
– Ох, как я хочу, чтобы ты не умирала! – Его тихий голосок охрип. – Хочу, чтобы ты вернулась домой.
Томми промолчал.
– Во-первых, солдаты, вам нужно постричься, – сказала Эмма. – Зачем вы отрастили такие космы. У вас красивые глаза и очень симпатичные лица, я хочу, чтобы люди это видели. Я не против длинных волос на спине, но, пожалуйста, пусть они не лезут вам на глаза.
– Это не существенно. На это можно смотреть по-разному, – ответил Томми. – Тебе лучше?
– Нет. У меня миллион раков. Я не могу поправиться.
– Ох, что же делать? – сказал Тедди.
– Ну, во-первых, вам обоим надо с кем-нибудь подружиться. Мне жаль, но я ничего не могу сделать. Я даже не могу с вами слишком долго говорить, а то я слишком расстроюсь. К счастью, мы вместе прожили десять или двенадцать лет и много разговаривали. А некоторым и это недоступно. Заведите себе друзей и относитесь к ним хорошо. Не бойтесь и девочек.
– Мы не боимся девочек, – ответил Томми. – Почему ты так думаешь?
– Позднее можете испугаться.
– Сомневаюсь, – очень напряженно сказал Томми. Когда настало время прощаться, Тедди раскис, а Томми остался твердым.
– Томми, будь хорошим, будь хорошим. Не надо притворяться, что ты меня не любишь. Это глупо.
– Я люблю тебя, – натянуто сказал Томми, пожимая плечами.
– Я это знаю, но в последний год или два ты притворялся, что ненавидишь меня. Я знаю, что люблю тебя больше всех на свете, за исключением твоих брата и сестры, и мне не так много осталось, чтобы я могла перемениться. Я буду оставаться с вами недолго, и через пару лет, когда я не будут тебя раздражать, твое отношение изменится, ты вспомнишь, что я прочитала тебе много книг и делала много молочных коктейлей и часто позволяла тебе увильнуть, когда надо было косить лужайки.
Оба мальчика смотрели в сторону, пораженные, каким слабым голосом стала говорить их мать.
– Иначе говоря, вы будете помнить, что любили меня. Мне кажется, вы будете сожалеть, что не сказали мне, что стали относиться ко мне по-другому, но тогда это будет невозможно, поэтому я и рассказываю вам сейчас о том, что вы будете чувствовать. О'кей?
– О'кей, – быстро сказал Томми, в его голосе слабо прозвучала благодарность.
Тедди много плакал, а Томми не мог. Позднее, когда все они шли по дорожке от больницы, – все, кроме Генерала, который раньше уехал в мотель, чтобы лечить свою простуду, Томми почувствовал, что ему хочется вернуться к матери. Вместо этого, когда Тедди стал болтать про скаутов, он заметил, что никогда не был скаутом, потому что мама была слишком ленива и не хотела пойти помогать в походе, как это делали другие родительницы. Он не хотел произносить слово «ленива» или сказать что-либо плохое, или вообще говорить. Это просто у него вырвалось, и тогда бабушка повернулась к нему и, ко всеобщему ужасу, так сильно ударила его по лицу, что он упал. Удивились все: Милэни, Тедди, Рози, Вернон, и Томми, не удержавшись, расплакался. Аврора с облегчением увидела, что его лицо не повреждено и, прежде чем он попытался убежать, сгребла его в объятья, где он и продолжал беспомощно плакать.
– Хватит, мальчик, хватит. Я просто не потерплю, чтобы кто-то в моем присутствии критиковал мою дочь.
Потом, сама на момент пав духом, она оглянулась на безобразное кирпичное больничное здание.
– Она всегда была хорошей дочерью, – объявила она, беспомощно оглядываясь на Вернона и Рози.
Милэни пришла в себя первой. Видя, что Рози с Верноном улыбаются, она решила, что это была какая-то шутка. Подбежав к Тедди, она толкнула изо всех своих слабых сил.
– Ха! Бабушка стукнула Томми. А я стукаю Тедди. – Она снова ударила его, а он стал бороться, повалив ее на холодную траву и прижимая ее к земле, пока она хихикала.
Несколько минут назад в палате у мамы Милэни была такой же веселой. Больница привлекала ее. Она погуляла по нескольким коридорам, а медсестра разрешила ей взвеситься на разных весах. Доктор даже одолжил ей стетоскоп, и, сидя на маминой кровати, она временами принималась слушать собственное сердце. Эмма с удовольствием смотрела на нее, даже белые зубы Милэни были восхитительны.
– Как твои куклы? – спросила она.
– Очень плохие, мне их приходится часто шлепать, – ответила Милэни. Среди кукол она всегда поддерживала строгую дисциплину.
– Я была в тебе, – вдруг заявила она, тыкая Эмму в живот.
– Кто это тебе сказал?
– Тедди.
– Так я и знала. Тедди балаболка.
– Это ты балаболка. Скажи мне лучше правду. Эмма рассмеялась.
– Какую правду?
– Я была в тебе, – повторила Милэни, кивая головой. Ей было очень любопытно.
– Да, была, раз уж ты сама об этом заговорила, – подтвердила Эмма. – Ну и что?
Милэни торжествовала. Она добилась подтверждения секрета.
– Ну и что, ну и что, – пропела она, падая на маму. – Давай споем какую-нибудь песенку.
Они спели песенки. Рози, услышав их в коридоре, расплакалась.
Эмма обрадовалась, когда визиты кончились. Здоровые не сознавали, как тяжелы их притязания. Они не понимали, как она слаба, какие усилия требовались ей, чтобы уделять им внимание. Все ее внимание отбирало умирание. Ребята отправились с Пэтси в лыжное путешествие; у Генерала состояние ухудшилось, и он вернулся в Хьюстон лечиться; Рози обосновалась в Кирни, чтобы присматривать за Милэни, и только мать с Верноном оставались в Омахе.
– Жаль, что ты не едешь домой, – сказала Эмма. – Ты худеешь.
– Это единственное достоинство пребывания в Небраске, – сказала Аврора. – Мне здесь нечего есть. Наконец-то я становлюсь стройной.
– Ты не создана для стройности, – заметила Эмма. – Мне стыдно, что вам с Верноном приходится сидеть в обшарпанном отеле и каждый вечер играть в карты.
– Нет, мы часто ходим в кино, – сказала Аврора. – Один раз мы даже ходили на симфонию. Это с Верноном случилось впервые.
Мать продолжала приходить к ней каждый день. Эмма уговаривала ее возвращаться домой, но от слабости не могла с ней спорить. Аврора всегда одевалась в веселые тона. Со временем, когда сознание Эммы поблекло, мать стала теряться в Ренуаре. Иногда Эмма не могла сказать, сколько женщин мерцало на картине: две или три. Иногда она чувствовала, что мать держит ее за руку. Временами она ловила себя на том, что разговаривает, когда из комнаты все уходили и там оставалась только картина. В выходные она, бывало, встряхивалась, когда приходил Флэп, но ненадолго. Читать ей расхотелось, но по временам она сжимали руками «Грозовой перевал». Иногда ей снилось, что она живет в картине, гуляет по Парижу в красивой шляпе. Иногда ей казалось, что она просыпается в картине, а не в своей палате, среди волос, выпавших за ночь. Тело покидало ее прежде души; ее вес упал до девяноста фунтов. Аврора впервые в жизни перестала говорить о еде.
Наступил срок, когда Эмма была готова, а рак – нет. Она прервала все связи, расставаясь с жизнью, но рак, отступив на шаг, на неделю или две затих. Когда она передохнула и пришла в замешательство, он вернулся. Потом она все возненавидела: больницу, врачей, рабское сохранение жизни, когда она настроилась умереть. Сердце и дыхание не принимали ее усталости. Они не останавливались. Она стала мечтать о Денни Деке. Иногда она открывала его книгу, но не читала, а лишь смотрела на страницы или на надпись на титульном листе, пытаясь его оживить. Мать это заметила.
– Я думала, что этот юноша станет твоей большой любовью, – сказала она. – Но ему не хватило сил остаться.
Эмма не стала спорить. Денни принадлежал ей, как и Тедди; только эти двое любили в ней все. Когда она стала забывать жизнь, к ней стали возвращаться воспоминания. Во сне она начала с ним разговаривать, а проснувшись, не могла сказать, где и о чем они беседовали.
Рак продвигался так медленно, слишком медленно. Когда действие наркотика кончалось, ей казалось, что у нее внутри больной зуб, только размером с кулак. В феврале она стала терять терпение. У нее возникло видение. На улице непрестанно завывал северный ветер. Часто падал снег, но ветер дул всегда. Для Эммы он сделался песней сирены. Она едва могла отличить мать от Ренуара; ей казалось, что ветер пришел за ней – по льду, через всю Дакоту. Она думала, не удастся ли ей накопить столько таблеток, чтобы они могли ее убить, но это было тяжело. Экономить таблетки означало терпеть боль, кроме того, сестры были очень проницательны. Они были готовы к подобным трюкам. Во всяком случае, ветер привлекал ее больше. В горячке боли она поделилась с матерью своей мечтой. Как-нибудь ночью она встанет, сорвет все эти иглы и трубки, разобьет стулом окно и выбросится. По ее убеждению, это был лучший выход.
– Я уже не человек, мама.
Аврора не спорила. Она была готова к кончине дочери.
– Дорогая, тебе же не хватит сил поднять стул, – возразила она. – Взгляни на это практически.
– Хватит, если это будет последний раз в жизни. Эмма задумалась. Она уверила себя, что ей бы это удалось. Такой выход привлекал ее, в нем был стиль. Больше всего в этом видении ей нравилась та его часть, где она срывает все иглы и трубки. Она ненавидела их больше всего – они приносили в ее тело все, кроме жизни. А она была лишь свечечка – слабое пламя. Если бы она только смогла разбить окно, ветер ворвался бы в комнату и задул ее. И она умерла бы, как странник зимой – под снегом.
Эмма думала об этом. Она много смотрела на стулья, много смотрела в окно.
Ее останавливала мысль о Тедди. Вопрос был в том, за кем решение, кто пересилит: ее дети или рак. Если она покажет пример, Тедди может так же однажды выброситься в окно. Он был так ей предан, что мог бы это сделать, чтобы не расставаться с ней – или от сознания вины.
Эмма сдалась. Она принимала свои таблетки. От боли проще ускользнуть, чем от материнства. Хоть жизнь ее детей для нее и потеряна, все же они остаются ей детьми. Они должны быть превыше всего. В минуты просветления она нацарапала еще несколько записок своим мальчикам, нарисовала для Милэни смешные картинки. Через несколько недель она тихо умерла в своей постели.
Эмму хоронили в Хьюстоне в теплый дождливый мартовский день. У могилы рядом стояли миссис Гринуэй и Пэтси, обе элегантно, почти одинаково одетые. Приехала Мелба. Верность толкнула ее на отчаянный поступок: она растратила семейные сбережения и, рискуя разводом и жизнью, впервые полетела на самолете, чтобы отдать дань памяти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56


А-П

П-Я