Слова, которые он произнес при встрече, непрестанно звучали в ее ушах. Инстинктивно она понимала, что чувства, которые они выражали, так причудливы, что должны быть правдой. Какой повод у него был обманывать, раз он вернулся и бросился к ее ногам? Она могла гордиться этой любовью – слишком горячей она была, чтобы оказаться неискренней; их любовь достаточно испытала, показав свою долговечность. Морис охладел некогда к ней, потому что небо над ними было слишком голубым, а счастье – слишком гладким и очевидным. Теперь же над их любовью нависли облака; опасности, испытываемые ею, их страдания – все это гарантировало верность любви. Елена вспоминала Сен-Пре и Элоизу, де Грие и Манон – примеры, когда любовь была постоянной, потому что им приходилось все время бороться с бурями. Страсть обостряется в борьбе, ураган ее раздувает, для Нее благоприятно предгрозовое небо. Елена узнала эту тайну в ущерб себе и, сильная теперь своим знанием, чувствовала себя способной удержать Мориса навсегда. Какая радость заставить страдать Терезу, которая прежде заставляла страдать ее! О, взять верх над ней! Какой триумф – быть предпочтенной этой совсем молодой женщине, о которой все говорят, что она красива и очаровательна!
Вот какие мысли породили лихорадку, и мадам де Брионн не могла прогнать их, несмотря на наказ доктора.
Мало-помалу лихорадка прошла и мысли Елены стали более спокойными и рассудительными. Она сказала себе, что Тереза не виновата перед ней в том, что похитила сердце Мориса – ведь ей ничего не было известно. Эта молодая женщина, очевидно, не знала о прошлом своего мужа; выйдя замуж, она следовала общему закону и не подозревала о муках, которые причинило ее замужество неизвестной женщине. Не надо ли больше, чем Елену, жалеть эту Терезу, которая любила со всей иллюзией молодости, с верой, которая дается чистой жизнью, и с неопытностью первой любви? Каким будет ее горе, когда она, может быть, узнает…
Эту мысль Елена не заканчивала, она отказывалась задерживаться на ней, пытаясь отбросить подальше от себя. Как! Она должна пасть настолько низко и отнять счастье у другой! Какое мнение будет о ней, у честных и справедливых людей, которые из снисходительной дружбы некогда скрашивали ее трудное положение? Что подумает о ее поведении мадемуазель де Брионн, чьим расположением она дорожила? Что скажут шевалье и виконт, эти старые друзья, чьи сердца столь прямодушны, а репутация так прочна? Ведь они так щадили ее самолюбие, непрестанно выражали свое уважение!
Один барон, быть может, не имел смелости высказать строгость; он нашел бы повод, чтобы ее извинить, прикрываясь своим отеческим отношением к ней. Но как она будет страдать от беспрестанных «булавочных» уколов, от мучений, которых она не сможет избежать! Никогда она не согласится так упасть во мнении света, навлечь на себя упреки друзей, потерять их привязанность и уважение к самой себе.
«Когда силы мои восстановятся, – твердила мысленно Елена, – когда я смогу рассуждать хладнокровно и смогу владеть собой, я объяснюсь с Морисом и заставлю его понять, что его место не здесь, я стану умолять его оставить меня ради любви, которую я ему внушаю и которую, увы, я все еще испытываю к нему, во имя дорогих воспоминаний, которые не надо осквернять».
Но Морис, словно он читал в сердце Елены, словно догадывался обо всех терзавших ее мыслях, проявлял замечательный такт, скромность и деликатность в отношениях с графиней. Он взял на себя задачу успокоить ее, дать ей отдых, внушить доверие к будущему. Он приходил навестить ее только тогда, когда барон или другие друзья, которых она принимала, находились возле нее; он приходил последним и удалялся первым, проявляя к ней не больший интерес, чем остальные. Однако, когда она вставала, чтобы проститься с ним, их взгляды встречались и говорили то, о чем вынуждены были молчать уста; но никто этого не видел. Каждый раз Морис уносил с собой счастье. Елена чувствовала себя более спокойной, уравновешенной, почти счастливой. Иначе говоря, новая любовь, Которую они начинали, была одним из тех видов любви, что довольствуется взглядом, словом, беглым поцелуем руки; они забыли о прошлом, они думали только о настоящем и пытались не думать о будущем.
Кто бы мог порицать Мориса за такие размеренные, благопристойные визиты к больной? Разве свадьба прерывает светское общение и разве графиня де Брионн не находилась в положении, вызывавшем всеобщее сочувствие?
Без сомнения. Но тогда с выздоровлением Елены должны были прекратиться его посещения или же, если отношения между графиней и Морисом были чисты, если они продолжались, то почему же он не представит ее своей жене, почему Тереза не знает о ее существовании?
Эти умозаключения должны были сделать окружающие и они их сделали, отметив первые опасности в сложившейся ситуации. Елена не видела этих опасностей или пыталась сделать вид, что не видит их. Она на все закрывала глаза и затягивала свое выздоровление, чтобы отдалить миг решительного объяснения с Морисом, которого она обещала себе добиться. Однако настал день, когда подобное объяснение уже не имело смысла: мадам де Брионн уже не могла прогнать прочь Мориса, служившего отныне связующим звеном между прошлым и настоящим.
Что же касается Терезы, то никакое подозрение не приходило ей в голову. Она верила в своего мужа, как верила в мать, и в Господа бога, и это доверие – прекрасная вещь, заметим, брало свой исток в любви, которую она питала к Морису, в уважении, которое он ей внушал, но отнюдь не в слишком высоком мнении, которое она могла бы иметь о самой себе. В противоположность ей, многие женщины, напротив, отказываются поверить в измену, потому что полагают невозможным чье-либо превосходство над собой. Собственное самолюбие становится их защитой, они привыкают к сладостному спокойствию, которое всегда стараются поддерживать в доме их мужья.
Такого рода самоуверенности недоставало Терезе, но ее вера, наивность, любовь еще долго охраняли бы ее от всяких подозрений, если бы некоторые события вдруг не открыли ей истину.
11
Кузина графини Елены, ставшая ею вследствие брака последней с графом де Брионн, во время своего пребывания в Ницце довольно близко сошлась с представителями русской знати, которые, как известно, живо интересуются театром, и пристрастилась с ними к салонным комедиям.
Итак, по возвращении в Париж, мадемуазель де Брионн вознамерилась организовать представления, сбор от которых должен был пойти в пользу бедных. Одна из ее подруг, жившая тогда в Англии, предложила воспользоваться для этого ее большим особняком на улице Шоссе д'Антен, и несколько элегантных женщин и видных мужчин поспешили принять участие в смотре артистических талантов.
Представление должно было состояться после бала, последнего в эту зиму и носившего наименование благотворительного. Было решено разослать приглашения всем друзьям и знакомым. Хотя речь шла о бедных, мадемуазель де Брионн желала, чтобы вечер, инициатором которого она была, проходил по возможности непринужденно – по крайней мере, если не среди родственников, то среди людей одного круга.
Графиня де Брионн и Тереза Девилль, жившие в одном квартале, обе находились в списке дам-патронесс, по-видимому, без всякого умысла со стороны тех, кто его составлял. Однако поскольку Казимир со свойственной этому щеголю манерой проникал повсюду и достиг того, что ему удалось проскользнуть в ряды первых организаторов этого праздника, нельзя поручиться за то, что он немножко не помог в составлении списка и не нашел более оригинального способа посодействовать сближению двух женщин, незнакомых друг с другом, несмотря на некоторое сходство, существующее между ними.
Казимир Дерош был одним из тех людей, которые тут же забывают об оказанной им услуге, но взамен этого способны хранить всю жизнь воспоминания о мелких неприятностях, перенесенных ими и задевших их самолюбие. Если они не могут нанести своему «обидчику» сильного удара, чтобы отомстить раз и навсегда, то не упускают случая сделать ему какую-нибудь неприятность и изводить мелкими уколами.
Морис узнал об этом списке, едва он был составлен, и не был взволнован: функции, доверенные его жене и графине де Брионн, если они примут предложение, каждая могла выполнить у себя дома. Все попечительницы встречались только на устраиваемом ими празднике; по этому случаю Морис не проявил ни малейшего беспокойства: Елена была упорна в своем стремлении не привлекать к себе внимания и, /более чем вероятно, под каким-нибудь предлогом останется у себя в праздничный вечер. Таким образом, ничто не мешало Морису выполнить долг мужа и сопровождать горячо желавшую этого Терезу на готовящееся торжество, Благодаря домоседским привычкам мадам де Брионн, можно было не опасаться очутиться в сложном положении.
К несчастью, может наступить день, когда по капризу или в силу случая забывают о самых лучших привычках. Так произошло и на сей раз.
На приглашениях, которые рассылались знакомым, стояли имена адресатов и Елена случайно увидела на одном из них имя Терезы. Первый испуг быстро прошел; она постаралась отогнать различные мысли, пробужденные этим именем, и ничего не сказала Морису и своим друзьям. Однако, чем ближе приближался день праздника, тем сильнее ее преследовало желание, с которым она не могла бороться. Речь шла о том, чтобы воспользоваться представлявшимся случаем и увидеть молодую женщину, которая причинила ей столько страданий и тревог. Она сама хотела оценить ее красоту, которую посторонние расхваливали, друзья умаляли и о которой Морис никогда не говорил. Она желала составить свое мнение об уме Терезы, который одни считали замечательным, другие – средним, а третьи совсем отмалчивались. Наконец, она хотела знать, проигрывает ли она в сравнении с Терезой или наоборот. Каприз мадам де Брионн носил чисто женский характер: каждая женщина, сколь бы превосходной она ни была, не может освободиться от некоторых чувств, которые отрицаются умом, но которые присущи ее полу.
Елена дала себе слово сопротивляться этому тайному желанию, однако понемногу делала приготовления, указывавшие на совершенно другое решение. В один день она заказала себе бальное платье, в другой выбрала головной убор, в третий примеряла браслеты. Она твердила себе, что все эти вещи будут совершенно бесполезны, что она ими не воспользуется, что она только хочет иметь их под рукой как свидетельство победы, одержанной над самой собой.
Может быть, она и в самом деле одержала бы ее, если бы в день бала была окружена своими обычными гостями. Но она добросовестно исполнила долг дамы-попечительницы – каждый из ее друзей был снабжен пригласительным билетом и считал себя обязанным его использовать. Шевалье и виконт, излечившийся от подагры, даже вызвались помогать при постановке представления, которое предшествовало балу; несколько дней не было видно мадемуазель де Брионн – старая дева ревностно занималась организацией задуманного ею праздника. Что же касается Мориса, то он бессознательно решил сделаться в этот торжественный вечер рыцарем своей жены и весь вечер не появляться у графини.
Было позволительно рассчитывать только на верного барона, который, придя в обычный час, позвонил в дверь мадам де Брионн.
– Я не надеялась вас увидеть, – сказала ему Елена, протягивая руку.
– Почему? – спросил он.
– А этот знаменитый бал, на который вы любезно согласились взять у меня бесконечное множество билетов? Вы о нем забыли?
– Нет. Но если я взял столько много билетов, то имею право сам не воспользоваться ими.
– Значит, вы просто-напросто пришли провести вечер со мной?
– Конечно, Я был уверен, что застану вас одну – такой счастливый случай мне давно не выпадал, и я поспешил им воспользоваться.
– Благодарю вас, – сказала графиня и добавила после минутного размышления: – А что, если я пожелаю последовать примеру своих друзей и отправлюсь на этот бал?
– Вы!
– Да, я. Что вас так удивляет?
– Ничего, в принципе, – пробормотал барон. – Но ваши привычки…
– Один раз им можно изменить.
– У вас нет соответствующего туалета.
– Вот тут вы ошибаетесь – у меня есть превосходное платье, и оно мне очень идет.
– У вас был замысел…
– Никакого замысла. Я просто повиновалась вдохновению.
– И ваше вдохновение…
– Оно мне подсказывает, что вы должны пойти нарядиться в свой парадный фрак и вернуться ко мне. Я за это время переоденусь, а когда вы заедете за мной, обопрусь на вашу руку и мы вместе отправимся на бал. Эта мысль не заставляет вас улыбнуться?
– Да, конечно, но все же…
– О, только без «но», прошу вас. У меня, в этот вечер желание посумасбродствовать, будьте же снисходительны к моему безрассудству. Мне нужно забыться, – добавила она более серьезным тоном, – черные мысли так и осаждают меня, я не могу преодолеть грусти, которая уже долгое время владеет мной.
– Эта грусть должна иметь причину, – сказал господин де Ливри, подойдя к ней вплотную и говоря с чрезвычайной сердечностью. – Неужели вы откажетесь довериться моей испытанной привязанности и не признаетесь другу, который знает вас вот уже двадцать лет?
– Дружба, подобная вашей, барон, не нуждается в рекламе, – ответила Елена. – Она скромна и деликатна, хочет казаться ненавязчивой, но на самом деле она проницательна и крепка. Я не сомневаюсь в вашей дружбе, барон. Положение, в котором я очутилась, тупик, куда я зашла и откуда не могу больше выйти даже с вашей помощью, вам давно известны; мне нечего больше вам сказать, а вам нечего мне ответить.
– Так, – сказал барон серьезно и встал, чтобы придать большую торжественность своим словам. – Я вам отвечу, что нет такого тупика, из которого рано или поздно не нашлось бы выхода: или откроется дверь, которую раньше не знали, как открыть, или обвалится часть стены, чтобы освободить проход… Тогда себя почувствуешь разбитым усталостью и волнениями и начнешь почти сожалеть о том времени, когда ты натыкался на стены, ища злополучный выход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17