https://wodolei.ru/catalog/vanny/nedorogiye/
Через два «е».
Эгил таки сболтнул лишнее. Теперь Ермунн убедился, что группа получала указания извне, из Аскера, и даже выведал очень важную фамилию. Он порадовался про себя, какой хитрый вопрос сумел задать Эгилу.
– Твое здоровье, Эгил, и счастливого рождества! Да здравствует коммунизм! – усмехнувшись, сказал Ермунн и почувствовал, что Эгил воспринял это как подначку.
– Твое здоровье, Ермунн, и да здравствует филателия, хе-хе-хе! – Теперь можно было и просто почесать языком.
Они немного поболтали, затем Ермунн вышел проветриться. Все так же падал снег – легкими, воздушными хлопьями. У Ермунна слегка кружилась голова, он шел, насвистывая рождественскую песенку «Огни переливаются на елке». Ах вот как, эти нацисты занимаются выявлением левых радикалов и слежкой за ними! Ну-ну! И еще сотрудничают с хемверном. Интересно, сколько их тут? Вполне возможно, что очень много. В добром старом Люнгсете происходило какое-то шевеление. Ермунн попытался собраться с мыслями, однако после такого количества водки это было затруднительно. Внезапно он остановился. А с чего, собственно, он влез во все это? Почему ухлопал целый час из рождественского вечера на выпытывание каких-то сведений про нацистскую организацию? Он-то что может тут поделать? В раздражении он поддал ногой снежный ком, разбив его на части. Ты хочешь до чего-то докопаться, Ермунн, хочешь выявить то, что в течение долгих лет лежало под спудом, бормотал он про себя. Чудак-человек, рассуждал он дальше, ты живешь в Осло, забудь об этих люнгсетских нацистах. Пусть занимаются своей мышиной возней, устраивают сборища и составляют списки левых. Ведь в политическом отношении они погоды не делают. А сейчас, Ермунн, рождество, каникулы, ты лучше развлекайся, в ресторане тебя ждут добрые друзья, кофе с коньяком и старинные танцы.
Он зашел обратно. За вечер было выпито еще много кофе с коньяком. А потом они продолжили пир у Улава М.
Возвратившись под утро домой, на усадьбу Хаугард, Ермунн долго ворочался в постели без сна. В голове его назойливой осой зудело: Карстеен, Ка-а-ррр-стеен, Крстн.
Звуки тысячью жал вонзались в Ермуннов мозг.
9. Смерть Симона
Весна 1972 года. Года больших дебатов по поводу вступления в ЕЭС, когда на тротуарах улицы Карл Юхан собирался кучками народ, обсуждая политические проблемы. Года, когда возникли Народное движение и «АКМЕД», а в противовес им начата пользовавшаяся поддержкой правительства и крупного капитала кампания «Да – Общему рынку», эмблема которой – согнутая ладонь – напоминала скаутское приветствие. Воздух был накален от нескончаемых споров.
Ермунн Хаугард сидел в читальном зале факультета социологии и сочинял рецензию на книгу Хартвига Сетры о популизме, которую собирался разгромить. Квазисоциализм, социалистическая теория, зашедшая в тупик, – такое мнение вынес Ермунн об этой книге. Работа подвигалась туго.
Ермунну осточертели эти читалки в Блиндерне. Он не вылезал из них уже семь лет, да, осенью исполнится ровно семь лет, и теперь до получения степени магистра социологии оставалось совсем немного. Диссертация была почти написана. Однако последние два-три месяца он не продвинулся в своих научных изысканиях ни на шаг. Ему претила ожидавшая его карьера преподавателя социологической науки в университете или колледже. Картины его будущего обволакивало густым влажным туманом структурализма, неопозитивизма и «адекватного концептуального анализа коммуникации и взаимодействия». И Ермунн знал: рано или поздно он все равно захлопнет книги и пошлет социологию куда подальше. От этой мысли на душе становилось легко.
С Симоном Хеггеном Ермунн последнее время почти не виделся. Симон уже несколько лет как бросил занятия наукой и пошел работать в частную фирму. В отдел рекламы. Там ему было самое место, и поначалу Симон вполне преуспевал на этом поприще. Но вдруг, без всякой видимой причины, он оттуда уволился. Ермунну он объяснил, что не выдержал обстановки и стресса. В последнюю их встречу Симон сидел дома без работы: вел хозяйство вместо своей жены Камиллы и занимался воспитанием полуторагодовалой дочери. Насколько знал Ермунн, никаких конкретных планов на будущее у него не было.
За первые несколько лет, проведенных в Осло, они с Симоном очень сдружились. Из всех живших в столице люнгсетцев Симон чаще всего общался с Ермунном, и сам Ермунн чувствовал к нему привязанность. У них было много общего. Оба обладали тонким чувством юмора и могли часами сидеть в кафе или ресторанчике под открытым небом, зубоскаля по поводу «жизненных неурядиц». Помимо этого, оба были заядлыми рыболовами и нередко вместе выбирались на рыбалку. Не говоря уже обо всех вечерах, которые они проводили в «Клубе-7», слушая хороший ритм-энд-блюз. Когда оркестр в переполненном ресторане «Король» заводил «In the Midnight Hour», жизнь казалась Ермунну и Симону слаще меда.
Вот только в отношении политики они не сходились во взглядах Если Ермунн был убежденным коммунистом, то Симон метался из стороны в сторону, не в состоянии занять более или менее твердую позицию. Ермунн уже почти отчаялся разобраться, куда склоняются политические симпатии Симона. Правда, он сделал несколько попыток припереть Симона к стене, когда тот пускался в рассуждения о нацистской идеологии и неофашизме. Однако Симон каждый раз шел на попятную, и у Ермунна создалось впечатление, будто он говорит не всерьез. Похоже было, что он заводит разговор на эту тему исключительно из чувства противоречия, чтобы развлечься, глядя, как свирепеют люди, когда он размахивает у них перед носом своей газетенкой или другой нацистской брехней. У Ермунна в голове не укладывалось, что Симон действительно может быть приверженцем этой горсточки новых коричневых, которые в последний год все громче и громче заявляли о себе. В общем, Симон с Ермунном редко говорили о политике, у них было много других интересных занятий.
Ермунн закончил рецензию. Хартвиг Сетра был разделан под орех. Получилось шесть страниц, исписанных мелким почерком. Рецензия предназначалась для журнала «Социология сегодня». Ермунн спустился в столовую, взял чашку кофе с бутербродом. Просмотрел «Дагбладет» и «Классекампен». Затем прошел в вестибюль, к телефонной будке. Позвонил Симону.
Они договорились встретиться в «Стреле». Симон не скрывал своей радости по поводу звонка: у Камиллы сегодня выходной, и он вполне может тотчас прийти.
Народу в «Стреле» почти не было. Тишина и спокойствие. Симон появился в своем обычном наряде – темно-синем пиджаке и красном галстуке. Он был бледен, небось целыми днями сидит дома. Да, он целыми днями сидит дома, пьет пиво и читает, очень много читает. И еще присматривает за дочкой, Лив Катрин. Однообразная жизнь. Впрочем, теперь, когда он остался без работы, на выходы в свет у него просто-напросто нет денег. Ермунн сказал, чтобы Симон хотя бы сегодня об этом не волновался, угощает он. Симон столько раз платил за Ермунна, когда работал в рекламном отделе и много получал, что тот даже счет потерял.
К пиву каждый заказал себе по бутерброду с селедкой. Симон, съев лишь половину, отложил бутерброд. Вытащил из кармана коробочку с лекарством и проглотил красненькую таблетку.
– Это еще что такое? Ты начал принимать таблетки? Ты что, больной? – В голосе Ермунна звучала суровость.
Симон рассмеялся.
– Нервы. Пошаливают нервы. Ничего особенного, не беспокойся.
Они выпили каждый по пять кружек. Потом Симон предложил поехать к нему, послушать пластинки с хорошими блюзами. Камилла собиралась пойти с дочерью к подруге. В холодильнике у него есть пиво.
Дома у Симона они прежде всего послушали пластинки. Затем, потягивая пиво, долго говорили об Общем рынке. Симон тоже был против вступления Норвегии в эту организацию. Тут они сходились во мнениях. Довольно быстро опьянев, Симон принял еще две красные таблетки, а Ермунн стал вразумлять его насчет выпивки. Ничего удивительного, что у него проблемы с нервами! Сидит целый день дома и накачивается пивом. Нет, ему определенно пора снова на работу.
Симон тупо кивал головой. Он казался расстроенным. Внезапно он встал из-за стола и, пошатываясь, направился к комоду. Долго рылся там, чертыхаясь. Наконец нашел то, что искал, и вновь опустился на стул. В руке у него был железный крест.
Симон положил крест на стол перед собой. С глупой улыбочкой отхлебнул пиво.
– Вот этим, – пробормотал он, – моего отца наградили немцы. За сражение под Сталинградом. – Взяв крест, он поднял его к глазам и подержал так.
Ермунн смотрел на Симона, не говоря ни слова. Что он мог сказать? Симон был пьян, удручен и в сентиментальном настроении. Ермунн пошел в уборную, оставив товарища на некоторое время одного.
Когда он вернулся в комнату, Симон спал. Он лежал на диване, свернувшись калачиком, и громко храпел. В руке у него все еще был зажат железный крест.
Ермунн убрал пустые бутылки. Выбросил окурки из пепельницы. Прежде чем уйти, накинул на Симона плед.
Через несколько недель Ермунн возвращался с заседания «АКМЕДа». Как всегда, он сел в трамвай, идущий на Колсос, и поехал в Йеттум, на квартиру, которую занимал с Магни. Они с Магни уже два года жили вместе.
В трамвай он садился с опаской. Будут ли на этот раз провокации? После того как кондукторами стали работать неофашисты Хадланн и Фарре, в трамвае заметно прибавилось инцидентов. Многие пассажиры чувствовали себя неуютно, когда по вагону начинал рыскать взглядом Хадланн, да, особенно Хадланн. Фарре же не отказывал себе в удовольствии распустить язык при виде темнокожего пассажира или не понравившейся ему эмблемы на куртке. Однажды в Яре половина пассажиров сошла с трамвая в знак протеста против того, что Фарре сказал какую-то гадость негру. Ермунн тогда возмутился, и многие поддержали его. С тех пор он старался по возможности не замечать неофашистов, если попадал в их вагон. Однако это было непросто: они угрожающе посматривали на значок НФО, который он носил на куртке.
– Возьмите билетик, пожалуйста! – услышал Ермунн позади себя голос кондуктора. До чего же знакомый голос! Он обернулся. Перед ним стоял радостный Симон. В кондукторской форме, при фуражке и сумке. Ермунн чуть с сиденья не свалился от изумления.
– Как же… – выдавил он из себя.
– Да вот так же. – Симон расплылся в улыбке. – Вы, наверное, хотели бы получить билетик?
– Ты что, Симон, подался на трамвай? – Ермунн вытащил месячный проездной, и Симон козырнул ему.
– Неисповедимы пути жизненные, как сказал Шекспир. Здесь меня ожидает блестящая карьера.
Выглядел он прекрасно. Довольный и веселый. Остроумный и языкастый, как в добрые старые времена. Они поболтали. Симон начал работать неделю назад. Вполне прижился. И жалованье его устраивает. Когда Ермунн соскочил на остановке в Йеттуме, они уже договорились встретиться на следующей неделе. Нужно было спрыснуть Симонову новую работу.
Ермунн был в самом деле рад, что Симон наконец-то приступил к работе. После их предыдущей встречи он беспокоился за своего приятеля. День за днем принимает таблетки и глушит пиво… Теперь, кажется, он опять на правильном пути.
Увы, в назначенный час Ермунну с Симоном встретиться не удалось. Время совпало с важным заседанием. Позвонив на работу Камилле, он попросил ее передать Симону, что свидание отменяется. Обещал заскочить к ним как-нибудь в другой раз.
Прошло еще дней десять. Ермунна буквально разрывали на части в связи с Общим рынком. У него практически не было свободных вечеров. В трамвае Симон ему тоже не попадался: то ли была не та смена, то ли его перевели на Другой маршрут.
Однажды – время уже близилось к полуночи – Ермунн вернулся домой разбитый после длительного заседания и расклеивания плакатов. Магни еще не ложилась. Лицо ее было бледно и серьезно. Ермунн почуял неладное.
– Присядь, Ермунн, – сказала она.
Он сел. Что случилось? Она хочет порвать с ним?
– Умер Симон, – едва слышно выговорила Магни.
По спине Ермунна пробежал холодок. Он сидел в оцепенении.
– Он повесился, – продолжала она. – Камилла нашла его в уборной. Он привязал веревку к трубе на потолке.
Ермунн не мог произнести ни слова. Потом сами собой полились слезы. Он разрыдался. Магни прижала его голову к своей груди.
Симона больше нет. Уму непостижимо. Доброго веселого старины Симона. Его лучшего друга.
До самых похорон Ермунн ходил как во сне. Не участвовал в заседаниях. В основном сидел дома, погруженный в размышления. Он не переставая думал. И почти не спал. Он никак не мог поверить, что это правда.
Но это была правда. Симон повесился. Не оставив записки ни Камилле, ни кому-либо другому Это была такая нелепость, чудовищная нелепость.
Хоронили Симона на Западном кладбище. Во время похорон у гроба стоял со знаменем почетный караул из представителей профсоюза трамвайных рабочих. В задних рядах, почти самыми последними, пристроились члены «Радар-форума» и шайки «Смерть воронам»: Вебьёрн, Финн, Андреас и Ермунн. Бледные как полотно.
10. Хаделаннское убийство
Ермунн загорал на краю бассейна. Он был в одиночестве, поскольку другие постояльцы гостиницы «Монте-Карло», в большинстве своем датчане, отправились на автобусную экскурсию по острову. Он уже вторую зиму проводил на Мадейре, этом красивом португальском острове, расположенном к северу от Канарских островов. Был февраль 1981 года, температура держалась около тридцати градусов тепла. И кругом была масса цветов.
Ермунн бросил в бассейн один эскудо. Проследил глазами, как монетка опускается на дно. Наконец ее не стало видно. Ермунн нырнул следом и с открытыми глазами устремился вниз. С третьей попытки он отыскал монетку и снова выбрался на бортик бассейна. Подставил мокрое тело жарким лучам солнца. Какое блаженство!
Он купил бутылку пива, uma cerveja. Пиво здесь было неплохое. Большими глотками опорожнил бутылку, одновременно болтая с барменшей. Ермунн немного выучился португальскому – во всяком случае, достаточно, чтобы вести несложную беседу, – но язык этот был трудный, в особенности произношение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Эгил таки сболтнул лишнее. Теперь Ермунн убедился, что группа получала указания извне, из Аскера, и даже выведал очень важную фамилию. Он порадовался про себя, какой хитрый вопрос сумел задать Эгилу.
– Твое здоровье, Эгил, и счастливого рождества! Да здравствует коммунизм! – усмехнувшись, сказал Ермунн и почувствовал, что Эгил воспринял это как подначку.
– Твое здоровье, Ермунн, и да здравствует филателия, хе-хе-хе! – Теперь можно было и просто почесать языком.
Они немного поболтали, затем Ермунн вышел проветриться. Все так же падал снег – легкими, воздушными хлопьями. У Ермунна слегка кружилась голова, он шел, насвистывая рождественскую песенку «Огни переливаются на елке». Ах вот как, эти нацисты занимаются выявлением левых радикалов и слежкой за ними! Ну-ну! И еще сотрудничают с хемверном. Интересно, сколько их тут? Вполне возможно, что очень много. В добром старом Люнгсете происходило какое-то шевеление. Ермунн попытался собраться с мыслями, однако после такого количества водки это было затруднительно. Внезапно он остановился. А с чего, собственно, он влез во все это? Почему ухлопал целый час из рождественского вечера на выпытывание каких-то сведений про нацистскую организацию? Он-то что может тут поделать? В раздражении он поддал ногой снежный ком, разбив его на части. Ты хочешь до чего-то докопаться, Ермунн, хочешь выявить то, что в течение долгих лет лежало под спудом, бормотал он про себя. Чудак-человек, рассуждал он дальше, ты живешь в Осло, забудь об этих люнгсетских нацистах. Пусть занимаются своей мышиной возней, устраивают сборища и составляют списки левых. Ведь в политическом отношении они погоды не делают. А сейчас, Ермунн, рождество, каникулы, ты лучше развлекайся, в ресторане тебя ждут добрые друзья, кофе с коньяком и старинные танцы.
Он зашел обратно. За вечер было выпито еще много кофе с коньяком. А потом они продолжили пир у Улава М.
Возвратившись под утро домой, на усадьбу Хаугард, Ермунн долго ворочался в постели без сна. В голове его назойливой осой зудело: Карстеен, Ка-а-ррр-стеен, Крстн.
Звуки тысячью жал вонзались в Ермуннов мозг.
9. Смерть Симона
Весна 1972 года. Года больших дебатов по поводу вступления в ЕЭС, когда на тротуарах улицы Карл Юхан собирался кучками народ, обсуждая политические проблемы. Года, когда возникли Народное движение и «АКМЕД», а в противовес им начата пользовавшаяся поддержкой правительства и крупного капитала кампания «Да – Общему рынку», эмблема которой – согнутая ладонь – напоминала скаутское приветствие. Воздух был накален от нескончаемых споров.
Ермунн Хаугард сидел в читальном зале факультета социологии и сочинял рецензию на книгу Хартвига Сетры о популизме, которую собирался разгромить. Квазисоциализм, социалистическая теория, зашедшая в тупик, – такое мнение вынес Ермунн об этой книге. Работа подвигалась туго.
Ермунну осточертели эти читалки в Блиндерне. Он не вылезал из них уже семь лет, да, осенью исполнится ровно семь лет, и теперь до получения степени магистра социологии оставалось совсем немного. Диссертация была почти написана. Однако последние два-три месяца он не продвинулся в своих научных изысканиях ни на шаг. Ему претила ожидавшая его карьера преподавателя социологической науки в университете или колледже. Картины его будущего обволакивало густым влажным туманом структурализма, неопозитивизма и «адекватного концептуального анализа коммуникации и взаимодействия». И Ермунн знал: рано или поздно он все равно захлопнет книги и пошлет социологию куда подальше. От этой мысли на душе становилось легко.
С Симоном Хеггеном Ермунн последнее время почти не виделся. Симон уже несколько лет как бросил занятия наукой и пошел работать в частную фирму. В отдел рекламы. Там ему было самое место, и поначалу Симон вполне преуспевал на этом поприще. Но вдруг, без всякой видимой причины, он оттуда уволился. Ермунну он объяснил, что не выдержал обстановки и стресса. В последнюю их встречу Симон сидел дома без работы: вел хозяйство вместо своей жены Камиллы и занимался воспитанием полуторагодовалой дочери. Насколько знал Ермунн, никаких конкретных планов на будущее у него не было.
За первые несколько лет, проведенных в Осло, они с Симоном очень сдружились. Из всех живших в столице люнгсетцев Симон чаще всего общался с Ермунном, и сам Ермунн чувствовал к нему привязанность. У них было много общего. Оба обладали тонким чувством юмора и могли часами сидеть в кафе или ресторанчике под открытым небом, зубоскаля по поводу «жизненных неурядиц». Помимо этого, оба были заядлыми рыболовами и нередко вместе выбирались на рыбалку. Не говоря уже обо всех вечерах, которые они проводили в «Клубе-7», слушая хороший ритм-энд-блюз. Когда оркестр в переполненном ресторане «Король» заводил «In the Midnight Hour», жизнь казалась Ермунну и Симону слаще меда.
Вот только в отношении политики они не сходились во взглядах Если Ермунн был убежденным коммунистом, то Симон метался из стороны в сторону, не в состоянии занять более или менее твердую позицию. Ермунн уже почти отчаялся разобраться, куда склоняются политические симпатии Симона. Правда, он сделал несколько попыток припереть Симона к стене, когда тот пускался в рассуждения о нацистской идеологии и неофашизме. Однако Симон каждый раз шел на попятную, и у Ермунна создалось впечатление, будто он говорит не всерьез. Похоже было, что он заводит разговор на эту тему исключительно из чувства противоречия, чтобы развлечься, глядя, как свирепеют люди, когда он размахивает у них перед носом своей газетенкой или другой нацистской брехней. У Ермунна в голове не укладывалось, что Симон действительно может быть приверженцем этой горсточки новых коричневых, которые в последний год все громче и громче заявляли о себе. В общем, Симон с Ермунном редко говорили о политике, у них было много других интересных занятий.
Ермунн закончил рецензию. Хартвиг Сетра был разделан под орех. Получилось шесть страниц, исписанных мелким почерком. Рецензия предназначалась для журнала «Социология сегодня». Ермунн спустился в столовую, взял чашку кофе с бутербродом. Просмотрел «Дагбладет» и «Классекампен». Затем прошел в вестибюль, к телефонной будке. Позвонил Симону.
Они договорились встретиться в «Стреле». Симон не скрывал своей радости по поводу звонка: у Камиллы сегодня выходной, и он вполне может тотчас прийти.
Народу в «Стреле» почти не было. Тишина и спокойствие. Симон появился в своем обычном наряде – темно-синем пиджаке и красном галстуке. Он был бледен, небось целыми днями сидит дома. Да, он целыми днями сидит дома, пьет пиво и читает, очень много читает. И еще присматривает за дочкой, Лив Катрин. Однообразная жизнь. Впрочем, теперь, когда он остался без работы, на выходы в свет у него просто-напросто нет денег. Ермунн сказал, чтобы Симон хотя бы сегодня об этом не волновался, угощает он. Симон столько раз платил за Ермунна, когда работал в рекламном отделе и много получал, что тот даже счет потерял.
К пиву каждый заказал себе по бутерброду с селедкой. Симон, съев лишь половину, отложил бутерброд. Вытащил из кармана коробочку с лекарством и проглотил красненькую таблетку.
– Это еще что такое? Ты начал принимать таблетки? Ты что, больной? – В голосе Ермунна звучала суровость.
Симон рассмеялся.
– Нервы. Пошаливают нервы. Ничего особенного, не беспокойся.
Они выпили каждый по пять кружек. Потом Симон предложил поехать к нему, послушать пластинки с хорошими блюзами. Камилла собиралась пойти с дочерью к подруге. В холодильнике у него есть пиво.
Дома у Симона они прежде всего послушали пластинки. Затем, потягивая пиво, долго говорили об Общем рынке. Симон тоже был против вступления Норвегии в эту организацию. Тут они сходились во мнениях. Довольно быстро опьянев, Симон принял еще две красные таблетки, а Ермунн стал вразумлять его насчет выпивки. Ничего удивительного, что у него проблемы с нервами! Сидит целый день дома и накачивается пивом. Нет, ему определенно пора снова на работу.
Симон тупо кивал головой. Он казался расстроенным. Внезапно он встал из-за стола и, пошатываясь, направился к комоду. Долго рылся там, чертыхаясь. Наконец нашел то, что искал, и вновь опустился на стул. В руке у него был железный крест.
Симон положил крест на стол перед собой. С глупой улыбочкой отхлебнул пиво.
– Вот этим, – пробормотал он, – моего отца наградили немцы. За сражение под Сталинградом. – Взяв крест, он поднял его к глазам и подержал так.
Ермунн смотрел на Симона, не говоря ни слова. Что он мог сказать? Симон был пьян, удручен и в сентиментальном настроении. Ермунн пошел в уборную, оставив товарища на некоторое время одного.
Когда он вернулся в комнату, Симон спал. Он лежал на диване, свернувшись калачиком, и громко храпел. В руке у него все еще был зажат железный крест.
Ермунн убрал пустые бутылки. Выбросил окурки из пепельницы. Прежде чем уйти, накинул на Симона плед.
Через несколько недель Ермунн возвращался с заседания «АКМЕДа». Как всегда, он сел в трамвай, идущий на Колсос, и поехал в Йеттум, на квартиру, которую занимал с Магни. Они с Магни уже два года жили вместе.
В трамвай он садился с опаской. Будут ли на этот раз провокации? После того как кондукторами стали работать неофашисты Хадланн и Фарре, в трамвае заметно прибавилось инцидентов. Многие пассажиры чувствовали себя неуютно, когда по вагону начинал рыскать взглядом Хадланн, да, особенно Хадланн. Фарре же не отказывал себе в удовольствии распустить язык при виде темнокожего пассажира или не понравившейся ему эмблемы на куртке. Однажды в Яре половина пассажиров сошла с трамвая в знак протеста против того, что Фарре сказал какую-то гадость негру. Ермунн тогда возмутился, и многие поддержали его. С тех пор он старался по возможности не замечать неофашистов, если попадал в их вагон. Однако это было непросто: они угрожающе посматривали на значок НФО, который он носил на куртке.
– Возьмите билетик, пожалуйста! – услышал Ермунн позади себя голос кондуктора. До чего же знакомый голос! Он обернулся. Перед ним стоял радостный Симон. В кондукторской форме, при фуражке и сумке. Ермунн чуть с сиденья не свалился от изумления.
– Как же… – выдавил он из себя.
– Да вот так же. – Симон расплылся в улыбке. – Вы, наверное, хотели бы получить билетик?
– Ты что, Симон, подался на трамвай? – Ермунн вытащил месячный проездной, и Симон козырнул ему.
– Неисповедимы пути жизненные, как сказал Шекспир. Здесь меня ожидает блестящая карьера.
Выглядел он прекрасно. Довольный и веселый. Остроумный и языкастый, как в добрые старые времена. Они поболтали. Симон начал работать неделю назад. Вполне прижился. И жалованье его устраивает. Когда Ермунн соскочил на остановке в Йеттуме, они уже договорились встретиться на следующей неделе. Нужно было спрыснуть Симонову новую работу.
Ермунн был в самом деле рад, что Симон наконец-то приступил к работе. После их предыдущей встречи он беспокоился за своего приятеля. День за днем принимает таблетки и глушит пиво… Теперь, кажется, он опять на правильном пути.
Увы, в назначенный час Ермунну с Симоном встретиться не удалось. Время совпало с важным заседанием. Позвонив на работу Камилле, он попросил ее передать Симону, что свидание отменяется. Обещал заскочить к ним как-нибудь в другой раз.
Прошло еще дней десять. Ермунна буквально разрывали на части в связи с Общим рынком. У него практически не было свободных вечеров. В трамвае Симон ему тоже не попадался: то ли была не та смена, то ли его перевели на Другой маршрут.
Однажды – время уже близилось к полуночи – Ермунн вернулся домой разбитый после длительного заседания и расклеивания плакатов. Магни еще не ложилась. Лицо ее было бледно и серьезно. Ермунн почуял неладное.
– Присядь, Ермунн, – сказала она.
Он сел. Что случилось? Она хочет порвать с ним?
– Умер Симон, – едва слышно выговорила Магни.
По спине Ермунна пробежал холодок. Он сидел в оцепенении.
– Он повесился, – продолжала она. – Камилла нашла его в уборной. Он привязал веревку к трубе на потолке.
Ермунн не мог произнести ни слова. Потом сами собой полились слезы. Он разрыдался. Магни прижала его голову к своей груди.
Симона больше нет. Уму непостижимо. Доброго веселого старины Симона. Его лучшего друга.
До самых похорон Ермунн ходил как во сне. Не участвовал в заседаниях. В основном сидел дома, погруженный в размышления. Он не переставая думал. И почти не спал. Он никак не мог поверить, что это правда.
Но это была правда. Симон повесился. Не оставив записки ни Камилле, ни кому-либо другому Это была такая нелепость, чудовищная нелепость.
Хоронили Симона на Западном кладбище. Во время похорон у гроба стоял со знаменем почетный караул из представителей профсоюза трамвайных рабочих. В задних рядах, почти самыми последними, пристроились члены «Радар-форума» и шайки «Смерть воронам»: Вебьёрн, Финн, Андреас и Ермунн. Бледные как полотно.
10. Хаделаннское убийство
Ермунн загорал на краю бассейна. Он был в одиночестве, поскольку другие постояльцы гостиницы «Монте-Карло», в большинстве своем датчане, отправились на автобусную экскурсию по острову. Он уже вторую зиму проводил на Мадейре, этом красивом португальском острове, расположенном к северу от Канарских островов. Был февраль 1981 года, температура держалась около тридцати градусов тепла. И кругом была масса цветов.
Ермунн бросил в бассейн один эскудо. Проследил глазами, как монетка опускается на дно. Наконец ее не стало видно. Ермунн нырнул следом и с открытыми глазами устремился вниз. С третьей попытки он отыскал монетку и снова выбрался на бортик бассейна. Подставил мокрое тело жарким лучам солнца. Какое блаженство!
Он купил бутылку пива, uma cerveja. Пиво здесь было неплохое. Большими глотками опорожнил бутылку, одновременно болтая с барменшей. Ермунн немного выучился португальскому – во всяком случае, достаточно, чтобы вести несложную беседу, – но язык этот был трудный, в особенности произношение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19