Каталог огромен, доставка супер 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Но, может быть, вы и правы… – она стала мучительно вспоминать, – в те годы, когда я руководила школой, еще в особняке, часы, кажется, уже не ходили. Да, – она с облегчением вздохнула. – Просто я забыла, – сказала она быстро. – Но не из-за возраста. Есть в жизни периоды, которые помнишь хуже, другие же запоминаются до мельчайших подробностей. Период оккупации я помню день за днем, даже час за часом. Так медленно шло время.
Первые послевоенные годы представляются мне сейчас как картины, рассматриваемые из окна поезда. Иногда я даже не знаю, что относится к середине, что к концу и что к началу. Да, когда я была руководительницей нашей первой послевоенной средней школы, часы на башне уже не ходили.
– Вы в этом уверены или поддались моему внушению?
– Я? Внушению? – улыбнулась она уже знакомой капитану улыбкой. – Учитель, который поддается внушению, не сможет удержать в руках класс. А я, слава богу, не могла пожаловаться на дисциплину своих бывших воспитанников. У меня тогда просто не было времени заниматься остановившимися часами. Мне нечем было отапливать помещение, некому было преподавать физику, химию, математику. Война забрала многих профессиональных учителей. Мы были на передовой в прямом смысле этого слова. Часы! Вы правы, они были испорчены. Может быть, от сотрясения. Русские брали наш город три раза. Все дома растрескались. Те, которые уцелели. Что уж говорить о часах!
– А не можете ли вы вспомнить, какое время показывали остановившиеся часы?
Она опять посмотрела на сидевшего перед ней человека как на безумца.
– Нет, – ответила она решительно, чтобы прекратить этот нелепый разговор. – Я никогда не обращала на это внимания. Во всяком случае, сомнительно, чтобы я могла столько лет помнить такую ничего не значащую и никому не нужную подробность.
«А вот и нет, – подумал капитан. – Ты ошибаешься, моя дорогая. Просто у тебя нет воображения. Совершенно. И это должно было всю жизнь тебе мешать, хотя ты, без сомнения, была хорошей учительницей».
– А особняк после войны ремонтировали?
– Что считать ремонтом? – заметила с горечью пожилая женщина, и Корда догадался, что она недовольна тем состоянием, в котором находится старая резиденция. В душе он полностью был с ней согласен. – Госхоз делал в имении ремонт, когда брал здание для дирекции, – сказала учительница. – Побелили стены, сменили электропроводку.
«Тогда-то и ликвидировали следы сражения, – понял капитан. – Теперь они не видны».
– Как вы думаете, мог ли Кропивницкий спастись от гестапо? – спросил вдруг Корда.
Она подняла на него живые умные глаза. Перемена темы разговора принесла ей заметное облегчение.
– Что вы, они бы его разорвали в клочья. У них было двое убитых… Никто, кого они взяли из нашего местечка, уже больше не вернулся. Почему пану Кропивницкому должно было привалить такое счастье?
– Но ведь это всегда возможно.
– Разумеется. Чудеса бывают. Но его никто больше не видел.
– Администратор имения Донэров тоже исчез, – заметил капитан.
– Да. Такой ход рассуждений приводит к тому, что пан Кропивницкий может быть только в Вене. У своих родственников. Если это они помогли ему освободиться.
«Скорее всего они, – согласился капитан. – Но как бы там ни было, одно непонятно, почему он остался в стране. Из увлечения часами сделал себе профессию. Даже прежнюю фамилию оставил и спокойно жил с начала шестидесятых годов в Варшаве. Почему? На каком основании? По какой такой причине спустя столько лет его кто-то убивает?»
– В той стычке никому спастись не удалось? – спросил капитан еще раз в тайной надежде, что учительница даст ему какой-то другой конец нити, за который можно будет потянуть.
– Из наших никто. Никто не вышел из парка.
– Откуда у вас такая уверенность? – рассердился капитан.
– На похоронах был их командир.
– Ах так? – Ему стало немного легче.
– Да. Пришел. Рисковал жизнью. Семнадцать парней послал он в усадьбу и семнадцать трупов опознал.
– Кто это был?
– Псевдоним Бородатый. Отец одной из моих учениц. Лех Квашьневский. Умер в прошлом году в Варшаве, – добавила она с едва заметной иронией, но, может быть, это капитану только показалось.
– Дочь живет в Польше?
– Естественно. Вышла замуж. Работает. Она кассир в кругляшке, в PKO на Аллеях Йерозолимских. Маженка Квашьневская, по мужу Павлицкая.
Капитан погладил кота, но посвистеть канарейке побоялся, чтобы не привлечь к ней его внимание.
– Алоизы так сыт, что канарейка его не интересует, – дала последнюю информацию Ольга Климонтович.
Глава VII
Он лежал на кровати в туристской гостинице и смотрел на бревенчатый потолок. Под окном шумела горная река. Вот уже несколько дней в нем боролись два противоположных чувства: надежда и отчаяние. Кроме ключа к загадочному поведению Часовщика в момент смерти он также искал новую цель в жизни. Он еще надеялся, что, поскольку с тем покончено, ему удастся хоть что-то воскресить из молодости. Но его все время преследовало такое ощущение, что он уже никогда ничего не сможет сделать так хорошо, как ему бы хотелось, потому что за ним ползет отвратительная тень смирения.
«Это не имеет смысла, – думал он. – Поднимусь один раз на Каспровый Верх, если не будет тумана, и вернусь в бюро. К Ирэне. Я сказал Михалу, что никогда на ней не женюсь. А почему бы и нет? Единственный по-настоящему разумный шаг. Кроме того, у меня не так уж много лет впереди. Куда рыпаться? Ирэне тоже немало, она умеет ценить покой. Черт побери, разве я его когда-нибудь искал?»
Он встал и прошелся по комнате, посмотрел в окно. После ранних в этом году снегопадов вода весело прыгала по камням. Дело шло к зиме. Ели в долине стояли в белых шапках, как на рождество.
Он снял с колышка куртку, ловким движением застегнул «молнию». В носу пересохло, словно перед похолоданием. Пошел редкий снег. Он любил ходить в горы, это давало хорошую нагрузку ногам, и он начинал ощущать, что живет, что-то преодолевает…
В первые послевоенные годы он регулярно наведывался в Бюро учета населения больших городов – без результата. Дома у него собралась целая картотека фамилий и адресов, всевозможных сведений. Делая ставку на систематичность поисков, он и не предполагал, что наткнется на Часовщика таким образом.
Если бы не повышенный интерес к любым упоминаниям о часах и часовщиках, разговор с молодым человеком, инженером, приехавшим на преддипломную практику, прошел бы мимо его сознания. В одну из суббот инженер собирался в Варшаву, на Брудно, к часовщику. Скорее по привычке, чем сознательно, он спросил инженера, почему он тащится с часами в Варшаву. То, что он услышал, чуть не свалило его с ног. Это была фамилия человека, которого он безрезультатно искал четверть столетия. Больше он ни о чем его не спрашивал. Боялся себя выдать. Он родился на правом берегу Вислы и Прагу знал как свои пять пальцев. Все зависело только от него. Осторожность и рассудительность взяли верх. Расспросы, даже ничего не значащие, всегда если не сразу, то когда-то наводят людей на размышления.
Во время двух служебных командировок в Варшаву он установил точный адрес Кропивницкого. Это было несложно. На улице Св. Винценты ходить в районный народный Совет не надо. Достаточно спросить стоящих у подъездов подростков, где находится такая-то мастерская. В Брудно люди все еще знают друг друга.
Ситуация окончательно прояснилась, когда молодого инженера потянуло на медные рудники. Туда он уехал летом 1971 года, а 1 ноября, Задушки, показалось ему символической и вполне подходящей датой…
Он взбирался на гору и думал о том, как трудно дался ему последний год. Наконец-то Часовщик попал в поле его зрения. Он взял было его на мушку, но понял, что должен подождать, пока один ничего не значащий вопрос, заданный инженеру, не выветрится у того из памяти.
«Каким осторожным я был, пока не покончил с этим мерзавцем. А теперь дрожу как осина, потому что мне захотелось жить, жить, а Часовщик не хотел отправляться к праотцам так, как я себе представлял это 28 лет тому назад. Мне бы сидеть сейчас на работе. А вечером сходить с Ирэной в кино. В конце концов я накликаю на себя беду».
Но в общем-то он не испугался: просто не верил, что кто-то мог его найти. Этот кто-то должен уметь играть в шахматы, логические игры, решать математические задачи, а не служить в милиции!
Он был в семье единственным сыном. Родители его давно умерли. Близких родственников не было, а дальние никогда его не видели, как, впрочем, и он их. Отец приехал в Варшаву до войны из полесской деревни. На собственный страх и риск, потому что был неплохим бондарем. Женился на девушке, продавщице продовольственного магазина. Он сделал хороший выбор, а о девушке говорили, что она могла бы метить и выше, не будь ее нареченный так чертовски красив. Мать до последних дней не бросала торговлю, благодаря чему смогла послать сына в гимназию. Они с отцом решили не иметь больше детей, потому что хорошее образование могли дать только одному ребенку.
«Война все перечеркнула, – думал он, продолжая взбираться на гору. – Но уже был аттестат зрелости. Если бы не мать, школу я бы не закончил. Это мой единственный, впрочем, с каждым годом все более слабый козырь. Плюс практика. Провал отца после облавы на Зомковской убил мать. Если бы она была жива… Если бы она была жива, я не смог бы стать Ежи Коваликом. Все пошло бы по другому пути. Забавно. Даже если бы я теперь захотел, я не смог бы вернуться к своему настоящему имени. Только Баська знает Франэка, но она одна никогда не знала ни одной моей фамилии. Интересно, даже не спрашивала об этом. Если бы кто-нибудь неожиданно и крикнул за спиной: „Казэк Олендэрчик!“ – я обернулся бы? Нет. С Ежи Коваликом я чувствую себя хорошо, настолько, что, даже если б мог, не вернулся уже к Казэку Олендэрчику. Олендэрчика просто нет, так же как нет Франэка. Если уж на то пошло, то после смерти Часовщика я для всех только Ежи Ковалик. Баська? – предостерег его внутренний голос. – Да. Я мог тогда не выйти из пущи. Но она никогда никому ничего не скажет. Впрочем, что она может сказать? Что во время войны знала парня по имени Франэк? А что дальше? Кроме этого, она обо мне ничего не знает. Когда я случайно встретил ее возле машины в пуще, она боялась его громко произнести. Она не выдаст меня даже под пытками…»
На улице моросило. Снег перешел в дождь, как в ноябре. Укладывая вещи в чемодан, он дал самому себе слово покончить с привидениями. Конец всегда является магическим продолжением начала, и изменить уже ничего нельзя. Он был абсолютно убежден, что должен узнать последнее: почему Часовщик не боялся ночных гостей, не испугался призрака из прошлого, не хотел бороться за свою жизнь. Мерзавец и трус валяется в ногах, молит о пощаде, заклинает.
«Йолька, да, – сказал он себе строго и решительно. – Пойдешь к черту на рога. Тебе недостаточно предостережений? Достаточно. Но для очистки совести надо серьезно поговорить с девушкой. Да так, чтобы это был последний разговор. Я не вычистил пистолет, – вспомнил он. – Глупости. Вычищу».
Он затянул сильнее, чем это надо было, ремешки на чемодане. Его уже ничего не соединяло с миром честных людей.
«Прозрение – операция болезненная, но сделать ее надо. Не открутишься. И… пропади оно все пропадом».
Глава VIII
Капитан Корда стоял в очереди к окошку номер три, смотрел на Маженку Квашьневскую, по мужу Павлицкую, дочку Бородатого. Этой молодой и красивой женщине, сидевшей за кассовым столом, наверняка больше бы понравился Габлер. Но в делах минувших лет, военных, капитан разбирался лучше. Для Габлера и других ребят все это было легендой. Корда задумался и незаметно для себя оказался перед кассой, а это в его планы не входило. Он вышел из очереди и направился в дирекцию. Через четверть часа туда пришла пани Павлицкая.
– Простите, я должна была сдать кассу. При передаче смены всегда…
– Капитан Корда из главной команды гражданской милиции, – представился он, протягивая удостоверение. – Разумеется, вы и не могли прийти сразу же, – успокоил он ее. – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Вы согласны?
Она смутилась.
– Я не знаю, что вас интересует, но у меня нет никаких оснований не соглашаться.
– Тогда присядьте, пожалуйста, – сказал он отеческим тоном. Девушка годилась ему в дочери. – Меня интересует ваш отец, – сказал он прямо, считая, что она уже поймана.
– Бородатый, – усмехнулась девушка, но он заметил, что она выпрямилась и сразу же приняла официальный тон: – Это еще кого-то может интересовать? Сегодня? В 1971 году?
– Ого! – ловко перебил он ее. – Вы, кажется, хотите прочитать мне лекцию по международному положению.
– Что вы. Разве я смею… Моего отца уже нет в живых.
– Знаю. Но от того, что вы мне расскажете, возможно, зависит жизнь другого человека, – сочинял он, хотя только наполовину, сам не зная, что еще кроется в деле часовщика.
– Эти люди невыносимы для нормального человека! – прокричала она.
– Кто? – удивился капитан ее неожиданному взрыву.
– Ну эти, из лесов. Прошло уже столько лет, а они все еще тянут свое, – продолжала она возбужденно. – Варятся в этом, только об этом и говорят, встретившись, устраивают попойки в забегаловках. Я все знаю. Иногда они кончались трагически.
Капитан смотрел на нее с удивлением. Милая, ласковая куколка и, несмотря на это, трезвая и жадная к жизни. О это послевоенное поколение, странное поколение, притворяющееся, что ничего не видит, не понимает, а на самом деле понимающее все. Не впервые оно преподносит ему какой-нибудь сюрприз.
– Да, конечно, – согласился он с ней, – в известной мере вы правы.
Девушка стала похожа на надувной шарик, из которого вышел воздух. Внутреннее напряжение исчезло, и она смотрела на капитана уже почти доброжелательно.
– Ведь вы же тоже из тех… почему вы считаете, что я права?
– А как вы угадали, что я из тех?
– Это видно, – бросила она небрежно. – Разве я их не знала? Родного отца…
– И поэтому я не могу с вами согласиться?
– Конечно. Это так понятно.
«Не совсем, – подумал капитан про себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16


А-П

П-Я