Скорее я понимаю под этим
определенную сложность духовной натуры, сравнимую с камнем со
многими гранями в отличие от простого куба. Это многосторонние
и, как правило, проблематические натуры, обремененные в той или
иной мере трудно совместимыми врожденными психическими
единицами. Приспособление к таким натурам или же их
приспособление к более простым личностям всегда сложно. Такие
люди с диссоциированным, так сказать, предрасположением
обладают, как правило, способностью отщеплять на длительное
время несовместимые черты характера и благодаря этому казаться
простыми, или же их "многосторонность", их переливающийся
характер может иметь совершенно особую привлекательность. В
таких несколько запутанных натурах другой человек может легко
потеряться, то есть он находит в них такое обилие возможностей
для переживаний, что их вполне хватает, чтобы целиком поглотить
все его интересы; правда, не всегда это принимает желательные
формы, поскольку зачастую его занятие состоит в том, чтобы
любыми доступными способами выведать всю их подноготную. Как бы
то ни было, благодаря этому имеется столько возможностей для
переживаний, что более простая личность оказывается ими
окружена и даже попадает в их плен; она как бы становится
поглощенной более сложной личностью, кроме нее она ничего не
видит. Жена, которая духовно целиком поглощена своим мужем, и
муж, полностью эмоционально поглощенный своей женой, - это
вполне обычное явление. Эту проблему можно было бы назвать
проблемой поглощенного и поглощающего.
Поглощенный, по сути, находится целиком внутри брака. Он
безраздельно обращен к другому, для него вовне не существует
никаких серьезных обязанностей и никаких связывающих интересов.
Неприятной стороной этого в остальном "идеального" состояния
является вызывающая беспокойство зависимость от недостаточно
предсказуемой, а потому не совсем понятной или не вполне
надежной личности. Преимуществом же является собственная
цельность - фактор, который с точки зрения душевной экономики
нельзя недооценивать!
Поглощающий, тот, кто в соответствии со своим несколько
диссоциированным предрасположением испытывает особую
потребность обрести в своей безраздельной любви к другому
единство с самим собой, уступает в этом дающемся ему с трудом
стремлении более простой личности. Пытаясь найти в другом все
те тонкости и сложности, которые должны быть противоположностью
и дополнением его собственных граней, он разрушает простоту
другого. Поскольку простота в обычных условиях является
преимуществом по сравнению со сложностью, то вскоре ему
приходится отказаться от попытки сделать простую натуру тоньше
и вызвать проблематические реакции. Кроме того, другой человек,
тот, кто в соответствии со своей простой натурой ищет в первом
простые ответы, сам "констеллирует" (выражаясь техническим
языком) в нем сложности как раз тем, что ожидает простые ответы
у человека сложного. Тот nolens volens вынужден отступить перед
убедительной силой простого. Духовное (процесс сознания в
целом) означает для людей склонность во всех случаях оказывать
предпочтение простому, даже если оно совершенно неверно. Если
же оно оказывается хотя бы наполовину правдой, то человек
оказывается как бы в его власти. Простая натура действует на
сложную словно маленькая комната, не предоставляющая ему
большого пространства. Сложная натура, напротив, предоставляет
простому человеку слишком большое помещение с огромным
пространством, так что тот никогда не знает, где он, собственно
говоря, находится.
Таким образом, совершенно естественно происходит, что более
сложный человек содержит в себе более простого. Но он не может
содержаться в последнем, он окружает его, не будучи сам
окруженным. А так как он, пожалуй, имеет еще большую
потребность быть окруженным, чем последний, то он чувствует
себя вне брака и поэтому в зависимости от обстоятельств играет
противоречивую роль. Чем больше фиксируется поглощенный, тем
более вытесненным чувствует себя поглощающий. Благодаря
фиксации первый проникает вовнутрь, и чем глубже он туда
проник, тем меньше способен на то же последний. Поэтому
поглощающий всегда как бы "наблюдает из окна", сначала, правда,
бессознательно. Но когда он достигает середины жизни, в нем
пробуждается страстное желание обрести то единство и цельность,
которые в соответствии с его диссоциированной натурой ему
особенно необходимы, и тогда с ним обычно происходят вещи,
приводящие его к конфликту с сознанием. Он осознает, что ищет
дополнение - "поглощенность" и цельность, которых ему всегда
недоставало. Для поглощенного это событие означает прежде всего
подтверждение всегда болезненно переживаемой неопределенности;
он обнаруживает, что в комнатах, которые вроде бы принадлежали
ему, живут еще и другие, нежеланные гости. У него исчезает
надежда на определенность, и если ему не удается ценою
отчаянных усилий, насильственным путем поставить на колени
другого и заставить его признать и убедиться, что его
стремление к единству является всего лишь детской и болезненной
фантазией, то это разочарование вынуждает его вернуться к
самому себе. Если этот акт насилия ему не удается, то смирение
со своей участью приносит ему большое благо, то есть знание
того, что ту определенность, которую он постоянно искал в
других, можно найти в себе самом. Тем самым он обретает самого
себя и вместе с тем обнаруживает в своей простой натуре все те
сложности, которые тщетно в нем искал поглощающий.

Если поглощающий не будет сломлен при виде того, что можно
назвать ошибкой брака, а поверит во внутреннее право своего
стремления к единству, то прежде всего он справится с
раздробленностью. Диссоциация исцеляется не путем отщепления, а
посредством разрыва. Все силы, стремящиеся к единству, все
здоровое желание обрести самого себя восстают против разрыва, и
благодаря этому человек осознает возможность внутреннего
объединения, которое он прежде искал вовне. Он обнаруживает как
свое достояние цельность в самом себе.
Это то, что чрезвычайно часто случается к середине жизни; и
таким образом удивительная природа человека добивается того
перехода из первой половины жизни во вторую, превращения из
состояния, где человек является лишь инструментом своей
инстинктивной природы, в другое состояние, когда он уже
является самим собой, а не инструментом - добивается
превращения природы в культуру, инстинкта - в дух.
Собственно говоря, нужно остерегаться прерывания этого
неизбежного развития путем морального насилия, ибо создание
духовной установки за счет отщепления и подавления влечений -
подделка. Нет ничего более отвратительного, чем втайне
сексуализированная духовность; она так же нечистоплотна, как и
переоцененная чувственность. Однако такой переход - путь
долгий, и большинство на этом пути застревает. Если бы все это
душевное развитие в браке и посредством брака оставалось в
бессознательном, как это имеет место у первобытных людей, то
такие изменения совершались бы без излишних трений и более
полно. Среди так называемых первобытных людей встречаются
духовные личности, перед которыми можно испытывать
благоговение, как перед совершенно зрелыми произведениями
безмятежного предопределения. Я говорю здесь, опираясь на
собственный опыт. Но где среди современных европейцев можно
найти такие неискалеченные моральным насилием фигуры? Мы
по-прежнему во многом варвары и поэтому верим в аскетизм и его
противоположность. Однако колесо истории нельзя повернуть
вспять. Мы можем стремиться только вперед в направлении той
установки, которая позволит нам жить так, как того, собственно,
желает ненарушенное предопределение первобытного человека.
Только при этом условии мы будем способны не извращать дух в
чувственность, а чувственность в дух; должно жить и то и
другое, потому что существование одного зависит от
существования другого.
Эта изображенная здесь вкратце метаморфоза является важным
содержанием психологического отношения в браке. Можно было бы
долго говорить об иллюзиях, служащих целям природы и влекущих
за собой характерные для середины жизни изменения. Свойственная
первой половине жизни гармония брака (если такое
взаимоприспособление вообще когда-либо достигается)
основывается, по сути (как это затем проявляется в критической
фазе), на проекции определенных типических образов.
Каждый мужчина с давних времен носит в себе образ женщины,
образ не данной конкретной женщины, а некоторой женщины. В
сущности, этот образ является бессознательной, восходящей к
древности и запечатленной в живой системе наследственной
массой, "типом" ("архетипом") всех переживаний многих поколений
предков, связанных с женским существом, сгустком всех
впечатлений о женщине, врожденной психической системой
адаптации. Если бы женщин не было, то, основываясь на этом
бессознательном образе, всегда можно было бы указать, какими
душевными свойствами должна была бы обладать женщина. То же
самое касается и женщин; они тоже имеют врожденный образ
мужчины. Опыт показывает, что точнее надо говорить - образ
мужчин, тогда как у мужчины это, скорее, образ одной женщины.
Поскольку этот образ является бессознательным, он всегда
бессознательно проецируется на фигуру любимого человека и
является одной из главных причин ее страстной
привлекательности. Я назвал такой образ Анимой и поэтому нахожу
весьма интересным схоластический вопрос "Habet mulier animam?"
- считая его корректным до тех пор, пока не появятся веские
основания, чтобы в нем усомниться. Женщина имеет не Аниму, а
Анимуса. Анима носит эротически-эмоциональный характер, Анимус
- "рассуждающий", поэтому большая часть того, что мужчины могут
сказать о женской эротике и об эмоциональной жизни женщины в
целом, основывается на проекции их собственной Анимы и потому
является ложным. Удивительные предположения и фантазии женщин
относительно мужчин основываются на деятельности Анимуса,
который неисчерпаем в создании нелогичных суждений и ложных
каузальностей.
Анима, так же как и Анимус, характеризуется необычайной
многосторонностью. В браке поглощенный всегда проецирует этот
образ на поглощающего, тогда как последнему удается
спроецировать соответствующий образ на партнера лишь частично.
Чем тот однозначнее и проще, тем меньше удается проекция. В
такой ситуации этот в высшей степени завораживающий образ
повисает в воздухе и, так сказать, ожидает того, чтобы
заполниться реальным человеком. Есть несколько типов женщин,
словно природой созданных для того, чтобы вместить в себя
проекции Анимы. Пожалуй, можно говорить чуть ли не об
определенном типе. Это непременно так называемый характер
"сфинкса" - двойственность или многозначность; не шаткая
неопределенность, в которую ничего нельзя вложить, а
неопределенность многообещающая, с многоречивым безмолвием Моны
Лизы - старой и юной, матери и дочери, вряд ли непорочной, с
детской и обезоруживающей мужчин наивной смышленостью. Не
всякий по-настоящему умный мужчина может быть Анимусом, ибо у
него скорее должны быть хорошие слова, чем хорошие идеи, не
совсем ясные слова, в которые можно вложить еще много
невысказанного. Он должен быть даже несколько непонятным, или,
по крайней мере, ему нужно каким-то образом находиться в
противоречии с окружающим его миром, тем самым привнося идею
самопожертвования. Он должен быть неоднозначным героем, одной
из возможностей, при этом, наверное, уже не раз проекция
Анимуса намного раньше, чем медлительный разум так называемого
среднего интеллигентного человека, находила действительного
героя.

Для мужчины, так же как и для женщины, если они являются
поглощающими, заполнение данного образа означает чреватое
последствиями событие, потому что здесь появляется возможность
благодаря соответствующему многообразию найти ответ на
собственную сложность. Здесь как бы раскрываются широкие
просторы, в которых можно почувствовать себя окруженным и
поглощенным. Я категорически говорю "как бы", потому что здесь
имеются две возможности. Подобно тому как проекция Анимуса у
женщины фактически придает значение одному незнакомому мужчине
из всей массы, более того, она даже может помочь ему моральной
поддержкой в его собственном определении, так и мужчина может
пробудиться благодаря проекции Анимы, "femme inspiratrice". Но,
пожалуй, более часто это является иллюзией с деструктивными
последствиями, неудачей, потому что недостаточно крепкой
оказывается вера. Я должен сказать пессимистам, что в этих
душевных первообразах заложены чрезвычайно позитивные ценности;
и наоборот, я должен предостеречь оптимистов от ослепляющего
фантазирования и от возможности самых нелепых и ложных путей.
Эту проекцию нельзя понимать как некое индивидуальное и
сознательное отношение. Напротив, она создает принудительную
зависимость на основе бессознательных мотивов, но мотивов иных
по сравнению с биологическими.
1 2 3