— Типа “Приземлились успешно”. Или ты боялась, что, если не вернешься, тебя сочтут коммунисткой?
Ульянка явно решила игнорировать мои словесные выпады. Да я и сама не знала, почему так зла на Помощницу. Просто я всегда думала, что ангелы-хранители, то есть Помощники, должны находиться при своих подопечных неотлучно. А они совсем и не думают так париться, живут в свое удовольствие. То есть жить-то они уже не живут, но, судя по всему, чувствуют себя совсем неплохо.
Ульянка приняла любимую позу Улы — полулежа, и начала меня со всех сторон оглядывать.
— Да, — наконец изрекла она, — не думала, что ты такая авантюристка!
— Ты первый начал, начала то есть, — огрызнулась я. — Один побег из тюряги чего стоит! И вообще, зачем тебе приспичило тащиться в этот замок?! Сходили бы на экскурсию…
При слове “экскурсия” Ульянка привычно позеленела, но сдержалась, только фосфоресцировать стала ярче, как гриб-гнилушка в свои лучшие дни.
— От провожатого своего постарайся отделаться пораньше, — принялась она поучать меня. — До замка я тебя доведу сама. Нам лишние жертвы ни к чему…
Я злобно поглядела на девицу. Чем ближе к Бекгейту, тем труднее до меня доходили шутки. Если только Ульянка шутила…
На этой крайне оптимистичной ноте я и уснула.
Проснулась я от странного кряхтения, которое, по идее, должно было изображать деликатное покашливание. Я вскочила, стряхнула с себя налипшее сено и выглянула за дверь. Там топтался Люк, а за ним прятались все его братья и сестры. Сзади единым фронтом маячили: Эдред в исподней рубахе и штанах, Марджери в простой сорочке и матушка Бруин, уже обильно поливающая слезами вязаную валлийскую шаль. Похоже, в какой-нибудь прошлой жизни маманя Бруин подрабатывала плакальщицей в греческом хоре. Нас, кстати, однажды водили на подобный спектакль. Ну, с греческим хором и мужиками в белых сорочках до колен. Да, скажу я вам, уж что-что, а голосить древние гречанки умели! Ну это-то понятно. Что они там видели, в этой Древней Греции — постоянные войны, мордобои, разборки богов. Мужики у них были горячие: бабу не поделили — война на десять лет, чтоб жизнь малиной не казалась. Вот и приходилось остальным теткам, недостаточно смазливым, чтобы из-за них началась хоть маленькая война, сбиваться в кружки по интересам и визгливо материть своих воюющих мужей…
— Ангелика! — окликнула меня уже основательно размокшая маманя Бруин.
Я вздрогнула и вернулась из Древней Греции в средневековую Англию. Стиснутая в мощных объятиях мамы Бруин, я уныло обозревала окрестности. Начинало светать. Все вокруг было окутано утренним туманом, и в воздухе сквозила сырость. Я поежилась. Хуже всего было то, что идти мне придется босиком, так как изящные кожаные сапожки Ангелики плохо подходили деревенскому мальчику, коего я пыталась изображать, а во всем доме не нашлось даже одной пары старой обуви. Сапоги в то время носили до тех пор, пока они не разваливались.
Я выдержала объятия матушки Бруин и согнулась под тяжестью мешка с припасами, который она приладила мне на спину; попрощалась с Эдредом и Марджери, втихаря сунула смышленой маленькой девчушке те три золотых, которые матушка Бруин сунула мне ранее, и решительно поплелась вслед за Люком по направлению к лесу.
Фортуна и сегодня не была особенно улыбчивой. Погодку могла бы подкинуть и получше. А так, все вокруг чавкало, капало, да еще и туман замазывал все таким толстым слоем, что я с трудом различала фигуру идущего впереди Люка. Оставалось только брести за ним и жалеть себя, что я активно и делала.
Ульянки видно не было. Конечно, она девица с пониманием, сообразила небось, что в таком тумане ее призрачная тушка быстро размокнет, и решила присоединиться ко мне позже. Дрыхнет, наверное, сейчас на облачке, а я тут шлепаю по грязи через туман, мокрая как головастик.
Пока я себя жалела, мы добрались до ельника. Тут Люк немножко порадовал меня, сказав, что дорога на Бекгейт откроется сразу за ним. Я даже затопала быстрее, предвкушая ровную дорожку, и скоро мы и в самом деле вышли на относительно открытую местность. Вдаль уходила широкая протоптанная дорога. На нее-то и указал Люк:
— Вот эта дорога прямиком приведет нас к Бекгейту… Может, сделаем остановку, мисстрис Уэрч? Вы, наверное, устали…
Сидя на небольшом холмике рядом с Люком и уминая припасы матушки Бруин, я сказала:
— Дальше я пойду одна, Люк. Теперь я не заблужусь, спасибо, что проводил…
— Да что вы, мисстрис, — поперхнулся Люк домашним хлебом, — туда же не менее полдня пути. Отец с меня шкуру спустит…
— Все они так говорят — для профилактики! А на самом деле он будет рад, что ты вернулся живым и невредимым, — отрезала я. — И не спорь со мной. Я уже все решила.
Он все-таки попытался спорить, предлагая себя в качестве охранника (ох, и везет мне на них последнее время!). Когда я исчерпала все доводы, то просто-напросто скрутила его одним приемом карате, который все прошлое лето отрабатывал на мне мой нервный братец. Тут Люк понял, что спорить со мной бесполезно, и жутко расстроился. Чтобы утешить его, я объяснила ему суть приема, и мы расстались почти друзьями…
Стоило Люку скрыться из виду, рядом со мной материализовалась Ульянка. Выглядела она чудесно — как сытая и выспавшаяся обложка мужского журнала. Мы дружно затопали рядом по дороге. Правда, Ульянке весело топать удавалось легче, к тому времени я месила грязь уже несколько часов подряд и мои ноги напоминали солдатские кирзачи после марш-броска по торфяным болотам.
Конечно, без приключений в пути не обошлось. Мужики, воображавшие себя опытными ловеласами, примечали Ульянкину грудь за километр и подползали к ней как голодные студенты к докторской колбасе. Но мы быстро придумали, как отбиваться от непрошеных прилипал. Когда на горизонте показывался мужик с выкаченными на макушку глазами и в улитой слюнями рубахе, Ульянка проворно хватала меня за руку и командовала:
— Сделай дебильное личико!
Мне и стараться-то особо не надо было. Некий налет дебильности присутствовал на моем личике вплоть до периода полового прозревания. Помнится, когда я была совсем маленькой и сучила ногами в ползунках, весело пуская слюни, все родные при виде меня деликатно интересовались у моей матери, не роняла ли она меня головой о бетонный пол, не было ли родовой травмы, ну, может, она КамАЗ пузом тормозила… Ой, я опять отвлеклась!
Так вот, я послушно корчила рожицу наподобие зайца с оскалом Гуин Плена из заставки “Спокушек!”, благо со ртом Ангелики можно было и самого Гуин Плена без грима показывать, и мы храбро топали навстречу потеющему мужику.
При виде меня количество слюней у мужика сразу убавлялось литра этак на два. Были и такие, что, завидев меня, сразу проходили мимо, сожалея об упущенной возможности приятно провести время. Но находились и истинные храбрецы, снимавшие шляпу и вступавшие с Ульянкой в разговор. Ульянка охотно соглашалась поговорить и плела мужику примерно следующее:
— Да, добрый сегодня денек, сударь… Солнышко, птички, все присутствует… Куда я иду? В деревню тут неподалеку… Да нет, сударь, это чучело — мой единокровный братец… Что? Говорите, непохож? Конечно, сейчас он в припадке (тут я начинала пускать слюни), а я нет, но когда мы с ним оба бьемся головой об пол, то жуть как похожи… Что ж вы побледнели, сударь? Мы не заразные, у нас вся деревня такая… Как, вы не знаете нашей деревни?! Это ж знаменитое место! Там еще баба мужика топором зарубила, расчленила и засолила в бочке… Правда, моей сестрой можно гордиться? Но она сейчас не практикует, чем-то шерифу не приглянулась, и он ее посадил. А солонину, гад, за милую душу жрал!… Что с вами, вам плохо? Да вы не бойтесь, я вас не зарублю… Топор шериф изъял из хозяйства, а без него у нас дело хуже идет. Братец мой, несмышленыш, еще на людей кидаться не научился. Целит в горло и вечно промазывает… Ой, по-моему, вы синеете! Эй, сударь, куда же вы?! Я думала, вы хотели познакомиться поближе…
После такого подробного рассказа о якобы нашем семействе все искатели приключений улепетывали от нас с такой скоростью, что наверняка поставили пару мировых рекордов.
Однажды, правда, мы нарвались на двух парней, которые явно не были расположены ставить мировые рекорды в беге по пересеченной местности. Но и тут нам удалось спастись. Дело в том, что Ульянке подошло время превращаться обратно в Улу… Так вот, когда парни, отпуская плоские шуточки по поводу Ульянкиной красоты, начали подбираться поближе к ней, в воздухе что-то бахнуло, засверкало, и прелестная полногрудая красавица превратилась в здоровенного рыжего мужика с грозно выкаченными глазами… и абсолютно голого. Правда, этого парни уже не видели. Они так резво рванули с места, что, наверное, побили рекорды по скорости всех своих предшественников.
Пока я тихо умирала от хохота, согнувшись пополам и держась за живот, Ула, ставший примерно одного цвета с перезрелой клубничкой, малиновым метеором исчез в ближайших кустах. Вышел он оттуда уже при полном параде — в штанишках и безрукавке. Я постепенно перестала икать, и мы продолжили наш путь.
Мощный запас еды, положенный матушкой Бруин, неуклонно таял, и я с тоской думала о том, как и где мне придется его пополнять. К тому же я отмахала столько километров, что мои ноги, казалось, вот-вот объявят сидячую забастовку. Правда, однажды мне повезло — какая-то добродушная тетка провезла меня пару миль на телеге. Но вот я почувствовала, что больше не смогу и шагу ступить, и с воплем свалилась в придорожные кусты.
Ула бело-голубым облачком летал вокруг и ныл:
— Полин, че, устала, да? Ну потерпи, еще чуть-чуть осталось… Ну давай сделаем привал, если хочешь!
Я демонстративно развязала мешок, выцарапала оттуда кусок хлеба с сыром и принялась мрачно его жевать, прикидывая, как бы лучше засветить Уле горбушкой в лоб. Но горбушку мне было жалко, да и Уле эта горбушка — что в лоб, что через лоб. Бесплотный он все-таки.
Пока я ела, Ула пристроился рядом, вытащил откуда-то из воздуха музыкальный инструмент наподобие арфы и, состроив вдохновенную рожицу, пару раз брякнул по струнам.
— Вот, — обрадовалась я. — Музыкальное сопровождение! Ну-ка, скальд, сбацай мне что-нибудь душевное. Типа “Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе…” — провыла я.
— Это я не умею, — потупился скальд. — У этой драпы слишком сложный стев.
— Чего?!!
— У этой песни слишком сложный припев, — пояснил Недобитый Скальд, перебирая струны своей бренчалки. — За свою недолгую жизнь я не овладел как следует искусством игры… Я пел простые песни о дружеских пирушках и славных битвах, о могучих воинах и прекрасных женщинах. А земли в иллюминаторе я не видел…
— Ну тогда давай что-нибудь живенькое, что умеешь, — благосклонно разрешила я. — Надо же узнать, за дело тебя Мудрая Гудрун придушила или ты просто ей в критический день под горячую руку попался…
Скальд зарделся и пообещал, что споет мне свою лучшую песню. За нее ему даже кинули тяжелую золотую деньгу… в лоб. В общем, я приготовилась к культурному продолжению вечера, а скальд, еще пару раз треснув по струнам для воодушевления, заголосил приятным гнусоватым тенорком:
Слушайте, вы,
Превышние роды,
Родные, не очень,
Все чьи-нибудь чада!
Коль просите, ладно,
Поведаю я
О воинах павших.
Их судьбах, как вспомню…
Чур, уговор, гнилые продукты
Держать при себе
До конца выступленья!
Хоть Недобитый я Скальд,
Но охота
Дожить до конца сей пирушки!
А если кто, сердобольный,
Мне медную денежку кинет,
То благодарственной одой
Того в поколеньях прославлю!
Ближе к делу, воины просят.
Топоры их остры
Ох, снесут черепок мне…
По дороге сельдей мое тело уйдет…
Ох, позор для семьи
И для славного Храфна-папаши!
Так о чем это я?
Ах, о битве…
Вот, кстати, славная бойня
Была на утесе в Нордмёре!
Много мужей сошлось злобных
С топорами острее зубов…
На утесе остались их кости.
А живым только я и уполз…
Подождите ворчать осуждающе
И кидать топоры в мою голову.
Это дед мой,
Торбьерн Скупердяй
Меня сунул в кусты и сказал:
“Запиши, что увидишь, сопливок!
А коль глаз не откроешь, выдумывай!”
Ох, и скор был дедок на расправу!
Ну и жаден старик был чрезмерно —
Не хотел настоящему скальду
Отвалить из большого кармана,
Паутиной, давно затянувшегося…
Ибо дед туда лазил по праздникам,
А какие тут праздники, братья?
Что?.. Знаю, знаю, что лишь
Волк из далекой Исландии,
Он один — мой братан!…
Но продолжим!
Эта битва была сурова,
Уговор был до — первой кишки
Не бросать топоров на землю…
А собрались там славные воины:
Перво-наперво, Свейн Синеухий,
Подвалил и Торстейн Толстобрюхий,
А где Эйрик Мохнатая Пятка,
Там и Ульф Комариная Хватка,
И Вестейн Красномордый Лосось,
Да и Одд Покалеченный Лось,
И дедуля Торбьерн Скупердяй
(Так и не дал деньжат, негодяй!),
Братья Кислые, с фермы у Норда,
Мужики из соседнего фьорда,
Да, и, кажется, Эрик Упырь
Посмотреть лишь приперся…
Вот хмырь!
Без Гуннлауга не было б драки,
Ну того, что сын Ульма Собаки,
Сына Таральда Тура Безрогого,
Внука Йеспера Дурня Убогого…
Пока что песенка Улы мне очень нравилась. Очень колоритно все звучало, по-скандинавски. Но когда пацан, упоенно закатив глаза, начал перечислять всех, кто собрался на большое мочилово в Нордмёре, я насторожилась. Зная, что у Улы слабость кподробному перечислению и он не остановится, пока не назовет всех, кто там был, я перебила страдания скальда:
— Ну-ну, я поняла, народу было много… Пропусти строчек двадцать и пой дальше!
Ула послушно отсчитал на пальцах двадцать строчек и продолжил свое песнопение. От продолжения мне поплохело:
Бьёрн Кабан, тот пришлепал с семейством —
Мы не ждали такого злодейства!
Его женщина — Тучная Лилла —
С ходу трех мужиков завалила!
А племянник, Торгрим Губошлеп
Топором всем закатывал в лоб!
Тут и битве б начаться, да вот
Начал весь собираться народ:
Сигурд с Торкелем, злые, как тролли,
Крови жаждали Старого Олле,
Ну да старого все не любили —
На разминку его и прибили…
Приходили и Трюггви, и Хрольв,
И Халльфред, и Ари, и Эйольв,
И Торфинн, и Хакон, и Стейнар,
И немножко нетрезвый Эйнар,
Волокли и Косматого Моди,
Он уже приложил в морду Броди,
А еще были Кьяр и Торгильс,
Ну, они из-за бабы дрались…
— Стоп, стоп, стоп!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51