- Нет. Ражко узнал про нас с тобой. Он не отказывается жениться на
мне, но я поклялась, что между нами все кончено и ты для меня больше не
существуешь.
Ну, раз так... Я проводил ее до станции. И наш роман оборвался на за-
литой солцем платформе: вокруг счастливые парочки в мокрых купальниках,
с блестящей от морской соли кожей. Она поднялась в вагон, а я глядел на
ее облепленные юбкой бедра и не мог представить себе, что через десять
лет она станет как мать, наберет те же сто десять килограммов - наследс-
твенность беспощадна. Мы могли бы полнеть вместе, так нет же - я так и
останусь тощим. Однако на самом донышке души во мне тлела смутная надеж-
да и не давала совсем отчаяться. Предчувствие никогда не обманывало ме-
ня, и хоть я не умею читать по руке, как Лила, которая все говорила,
что, судя по линиям, я веду двойную жизнь, а меня, при моей верности,
это бесило, - но если почему-то несчастье не вызывает у меня бурю пере-
живаний, на то оказывается причина.
Когда за десять дней до свадьбы во время ночной вылазки на склад
"мерседесов" Ражко нарвался на охранника и был убит, я возблагодарил
Святых Марий, Пресвятую Богородицу, Аллаха и "Марсель-Олимп" - всех бо-
гов нашего града Марселя. Во мне говорила не злоба, а любовь: я ведь
давно молился, чтобы Лила овдовела да поскорее, пока не успела слишком
раздобреть.
Весь Валлон-Флери знал, что Ражко потребовал у Лилы залог супружеской
любви и получил его, выходило, что теперь она обесчещена, и мне это было
на руку. Я пошел к старшему брату Лилы Матео предложить себя взамен Раж-
ко. В уплату за невесту готов был отдать дюжину лазерных "Пионеров" и
сорок "бозов". Лучшего претендента на товар б/у было не найти. Состоялся
совет старейшин, и дело было решено в мою пользу с перевесом в два голо-
са; оба они принадлежали старому Вазилю: из уважения к возрасту его го-
лос считался за два, хоть он уже не помнил, как его звать. Матео скрепя
сердце был вынужден согласиться. Чудные они иногда, эти мануш: предпочи-
тают оставить девушку на всю жизнь обесчещенной, незамужней и пятнающей
честь семьи, чем уступить ее со скидкой гаджо, который покроет позор и
заберет ее из дома.
Сама Лила не прыгала от восторга, когда узнала, что я добился своего.
Она печально улыбнулась и сказала:
- Рано радоваться, Азиз.
Я подумал, что она просто хотела несколько осадить меня: как-никак,
она еще носила траур. И только через месяц, когда пришел день помолвки и
оборвалась моя первая жизнь, понял, что она имела в виду.
Я выбрал кафе "Маршелли", расположенное на границе нашего квартала,
на мосту через железную дорогу. Там обычно велись все переговоры по по-
воду наркотиков - на своей территории мы этим не занимаемся. Принципи-
ально. Наша коммерция стимулирует производство: чем больше машин украде-
но, тем больше будет продано, героин - дело другое, это прямой вред пот-
ребителю, не говоря уж о первоначальных затратах на первую, бесплатную,
дозу, чтобы только посадить на иглу. Лично я торговцев травкой беру на
таран своим фургончиком. А когда рискую схлопотать крупные неприятности,
перекрашиваю его.
Так вот, я выбрал для банкета в честь помолвки "Маршелли", потому что
там настоящие скатерти на столах, приличное меню и можно украсить зал, к
тому же, это почти заграница, чем не свадебное путешествие.
Я пригласил стодвадцатикилограммовую мамашу невесты, которую домашние
принесли вчетвером в плетеном кресле; дюжину братьев с женами, кучу дя-
дюшек, и все они затарахтели на своем языке, синти. Я не понимал ни сло-
ва, у Мамиты, царствие ей небесное, если что, говорили на кэлдерары, а
вообще разные кланы общались между собой только по-французски. Обстанов-
ка была несколько напряженной, к моей досаде, потому что я постарался,
как мог. В смысле убранства получилось неплохо, а что касается остально-
го, я не успел ничего оценить - нагрянула полиция.
Пиньоль был в отпуске, и некому было меня предупредить. Ворвались
четверо с пистолетами - и давай шуровать: руки вверх, лицом к стене! А
мы как раз подняли рюмки, и первым нашим побуждением, понятно, было
пригласить их выпить с нами. Но нас не поняли, схватили, скрутили, учи-
нили форменный цыганский погром - не говорю "арабский", потому что ара-
бов, кроме меня, не было. Я спросил, что мы такого сделали, мне ответи-
ли: "Заткнись!" Не иначе как они хотели выслужиться перед временным на-
чальством - Пиньоля замещала какая-то тетка. Устроили "примерную" обла-
ву, а поскольку в машине было только одно свободное место, забрали одно-
го человека - меня. Видно, рассудили, что одним этническим конфликтом
станет меньше. И не ошиблись.
Цыгане и не подумали за меня заступаться. Матео даже влепил пощечину
Лиле, когда она заголосила: "Азиз!" Маршелли, хозяин кафе, как ни в чем
не бывало протирал стаканчик - дескать, все в порядке, дело обычное.
Когда меня выводили, я успел услышать, одновременно с дверным колоколь-
чиком, его вежливое: "До свидания, господа". Думаю, что гости умяли уго-
щение - за все уплачено, не пропадать же.
Лила еще пробежала метров двести за полицейской "рено-19", держа в
руках белые туфли и оглашая округу отборной руганью - чем-чем, а голосом
ее Бог не обидел, и проклинать она умела так, что небу жарко станет, - а
потом остановилась, бессильно всплеснула руками и как-то неопределенно
помахала мне вслед. Из заднего окошка я видел, что она вернулась в кафе,
где уже, должно быть, приступили к закускам. И, странное дело, я почувс-
твовал нутром, что между нами все кончено. Лиле пришлось выбирать между
женихом, которого увозят, и ужином, который остывает, - и она сделала
свой выбор. Возможно, я несправедлив к ней - все-таки она бежала за ма-
шиной. Но я, как Астириос Македонский, греческий прорицатель со сто пят-
надцатой страницы моего атласа, который прочитал по печени жертвенного
цыпленка, что его хозяин Эпиранд убьет его, и тут же сказал ему об этом.
Я всегда знаю, кто причинит мне зло, хотя сам человек, может, еще и не
собирается.
Меня заперли в клетку, где держат всех, кого загребли, пока не успеют
рассортировать. Мне было неловко перед другими за свой прикид: белый
костюм от Эштера, брюки с отворотами, по моде, и классическая рубашка в
полоску с галстуком натурального шелка от Пьера Кардена, - но объяснить,
что меня забрали в день помолвки, я не успел, меня сразу повели на раз-
бирательство. И тут меня ждал сюрприз.
В кабинете комиссара я увидел Плас-Вандома, ювелира из Панье, у кото-
рого купил кольцо для Лилы, потому что подарок для невесты порядочные
люди не крадут, - так вот этот самый ювелир сидел в кресле, сложив ручки
на брюхе. Я выбирал престижную фирму, а когда на красном кожаном футляре
белыми буквами вытеснено "Плас-Вандом, Париж", - это солидно. "Садись!,
- приказывает мне комиссар. - То есть садитесь". Видно, префект наказал
ему, чтобы все было без сучка, без задоринки. Я сел. И тут Плас-Вандом
меня как обухом по голове огрел: я, говорит, ограбил его лавку. Комиссар
спросил, узнаю ли я футляр. Еще бы не узнать - они его нашли у меня в
кармане, когда обыскивали в кафе, я ведь не такой чурбан, чтобы дарить
невесте кольцо, едва успели сесть за стол. Но я за него заплатил, выло-
жил восемь с лишним тысяч, честь по чести! А Плас-Вандом уперся: цена
верная, но кольцо я у него, видите ли, украл.
Комиссар спросил, есть ли у меня чек. Я пожал плечами - не стану же я
дарить кольцо, завернутое в чек, что я, приличий не знаю! Он предупре-
дил, что все, что я скажу, может быть использовано против меня, и я сна-
чала чуть не засмеялся - вот и будь после этого честным! - а потом чуть
не заплакал, когда вспомнил, что чек-то я и не спросил, забыл - не так
часто что-нибудь покупаю.
- Cпросите, - говорю, - у Плас-Вандома, чек у него.
Хотя сам понимал: сказать такое - все равно что ничего не сказать.
Плас-Вандом вздохнул, покачал головой и воздел глаза к потолку. Тут я
вскочил и чуть ему не врезал, но меня удержали и усадили, разорвав по-
путно фирменный рукав, так что больше уж я не рыпался, спросил только,
когда вернется из отпуска Пиньоль, да и это было не очень удачно, они
только обозлились на меня, снова засунули в обезьянник, и там, в компа-
нии торчков, я разрыдался, как девочка, потому что такая несправедли-
вость случалась со мной первый раз в жизни.
Потом я подумал про атлас: он остался у меня в фургончике, который
даже не закрывается; если у меня его украдут, это будет еще хуже, чем
потеря Лилы; ее я любил просто так, потому что мы вместе выросли, атлас
же - бескорыстный подарок человека, который делился со мной знаниями, а
это самое главное на свете, это мои корни, моя связь с миром, и вот те-
перь у меня все отнимут, а галстук отнимать не стали, чтоб я сам убедил-
ся, какой я трус: вешаться не пожелал, зачем-то еще хотел жить.
День прошел, как будто перелистнулась страничка, притом пустая стра-
ничка. Обо мне все забыли, все, что у меня было, подошло к концу - хотя
и была-то самая малость. Впрочем, жаловаться не на что: девятнадцать лет
прожил и никому ничего плохого не сделал, не считая Плас-Вандома, кото-
рому свернул-таки шею, представив, что вилка - это его голова. Поэтому
варево, которое мне принесли, пришлось есть пальцами, так я отметил свою
помолвку, ну и ладно, пусть себе Лила станет шлюхой, пусть продается по
пять франков за кило живого веса, я так любил ее, так долго и так силь-
но, любил только ее одну, жизнь была так прекрасна, когда мы с Лилой ку-
пались в море в Ньолоне, и лучше бы старый Вазиль оставил меня гореть в
моем "аметисте" на фриунском повороте.
Наступила ночь, весь обезьянник дружно храпел, а я не мог глаз сомк-
нуть, перебирал в уме все, что случилось, что было и чего не было - лишь
бы не думать об атласе и совсем не упасть духом.
На другой день меня перевели в одиночную камеру. Явился какой-то тип
в темном костюме, попросил меня встать, повернуться, улыбнуться. Потом
облегченно вздохнул и сказал комиссару:
- Ну вот, этот подойдет!
Комиссар сказал мне "спасибо", и они вышли из камеры. От нечего де-
лать я подумал о Мамаду М'Ба, герое эфиопской легенды, и стал представ-
лять, как меня поведут продавать на рынок рабов, но у меня ничего не
вышло. Перед глазами стоял Ражко, его улыбка, его гитара, его проворные
пальцы. Он научил меня моему ремеслу, Лила наверняка была бы с ним
счастлива, а он умер ни за что ни про что. Я мысленно просил у него про-
щения.
Наконец появился Пиньоль, вышел из отпуска. Я думал, он меня отпус-
тит, но не тут-то было, я сразу это понял по его кислой физиономии. Он
сказал, что дело не во мне лично, я должен понять. Я сказал, что все по-
нимаю, кроме подлости Плас-Вандома. А он сказал, что Плас-Вандом - это
только деталь. Вот как? Что ж, я согласился, главное - мой атлас. И поп-
росил его сходить ко мне, а он говорит: незачем, его коллеги уже ходили,
собирались сделать обыск, а там ничего нет.
- Совсем ничего?
Он положил руку мне на плечо. У меня уже кто-то "побывал", и по тому,
как он произнес это "побывал", мне все стало ясно... Значит, остался
только фургончик, пустой каркас. Специально спрашивать про атлас я не
стал - зачем лишний раз расстраиваться. У нас, как у зверей: пока ты со
всеми, тебе помогают, но если ты ранен - тебя прикончат в интересах
стаи. Ничего не попишешь.
Пиньоль добавил еще, что документы у меня хуже некуда. Такая грубая
фальшивка - прямое издевательство. Я ничего не ответил, ведь получал-то
я их у Плас-Вандома, скажешь - еще хуже будет, что я докажу без чека!
Ювелир работал на два фронта, это все знали, и краденым приторговывал, и
в полицию стучал. У него небось была рука в префектуре, куда мне с ним
тягаться!
- Тебя отправят домой, Азиз.
Я поблагодарил, но отказался: никакого "дома" у меня больше не было,
Лилу я потерял, так что пусть лучше судят.
- Да нет, Азиз. "Домой" - значит на родину.
- На какую родину?
- В Марокко.
Сначала я ничего не понял, но потом сообразил: действительно, в пас-
порте я значился марокканцем, а мог бы с таким же успехом оказаться ту-
нисцем, алжирцем или сирийцем, было бы правдоподобно, а кто я на самом
деле - никто не знает.
- Понимаешь, им нужен пример. И они обязаны выслать тебя на родину.
Ну, это уж извините! Послужить примером я готов, но хватит того, что
всю жизнь я считался иностранцем в своей стране, ехать в чужую, где меня
будут считать своим, я не собирался. И так уже хлебнул лиха с цыганами.
Я, Азиз из "ситроена-аметиста", такой же марселец, как ты, какого черта,
Пиньоль! Это же видно и слышно!
Но я и сам понимал, что мне нечего возразить: даже физиономия говори-
ла не в мою пользу, все, ну все против меня! Чтобы не расплакаться перед
Пиньолем, я попросил его поблагодарить префекта от моего имени.
- Это приказ сверху, Азиз. Правительство приняло меры против неле-
гальных переселенцев. Вернее... в их защиту. Это совместная акция комис-
сии по правам человека и ОММ, отдела международных миграций.
И Пиньоль объяснил мне в общих чертах, что для искоренения фашизма во
Франции необходимо выслать всех эмигрантов в их страны. Я выслушал мол-
ча, но мне показалось странным, что ради искоренения идеи ее применяют
на практике. Пиньоль добавил, что я улетаю завтра утром из Мариньяна и
что специальный служащий, так называемый гуманитарный атташе, будет соп-
ровождать меня в Марокко; его задача - все проконтролировать, помочь мне
освоиться, найти работу, жилье и, как говорилось в инструкции, "привезти
во Францию добрые вести о ее возвращенных на родину друзьях".
Этот атташе, по словам Пиньоля, уже должен был быть здесь, но опоздал
на поезд и приедет следующим. Неплохое начало, съязвил я. Просто хорохо-
рился перед Пиньолем, дескать, ко всему надо относиться с юмором. На са-
мом деле я был страшно расстроен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11