Глаза лорда Эмпстера сверкнули. Он извлек из кармана трубку.
— А вы крепко стоите на ногах, Пламенноволосый? — насмешливо осведомился он. — Надеюсь, вы восстановили равновесие?
— Что я слышу? Наш Пламенноволосый друг также был нездоров? Даже не верится, что такого крепкого молодого человека способна сломить хвороба! — изумился визирь.
— Иноземный стряпня, как пить давай, — ворчливо заметил капитан Порло.
— Визирь, вы позволите коротко переговорить с вами с глазу на глаз? — спросил Полти, искоса глянув на лорда Эмпстера.
Визирь неохотно отошел вместе с Полти в сторону. Выжидательно глядя на странного посланника, он вдруг понял, каким несправедливым было его собственное лестное замечание, высказанное несколько мгновений назад. Под сводами галереи царила тень, но даже здесь бросался в глаза необычный цвет лица Полти и пленка пота, покрывавшая его лоб и щеки. В одном ошибиться было невозможно: эджландец был очень огорчен. Сам он утверждал, что причиной его огорчения является исчезновение некоей молодой дамы. Но что это была за дама, чтобы из-за нее можно было так переживать? Визирь, проявив заботу, поинтересовался, уж не подхватил ли гость, часом, лихорадку джубба.
— Хасем, послушай, — зашептал Полти и вдруг до боли сжал руку визиря. Визирь отшатнулся бы, но на миг взгляд Полти приковал его к месту. Глаза эджландца полыхнули огнем. Слова, произносимые им, визирь прекрасно различал, хотя Полти говорил, стиснув зубы. — Ты ведь понимаешь, что она не должна достаться уабинам? Ни за что, ни за что нельзя позволить, чтобы ее забрали эти мерзавцы уабины! Ты ведь понимаешь это, ведь ты все понимаешь, Хасем... Хасем? Это просто шутка, и шутка должна закончиться... Хасем?!
Торжественно запели рога.
— Очень, очень многое может случиться до того, как закончится этот день, — строптиво проговорил Хасем. — Может произойти и нечто такое, на что я едва надеюсь. Но сейчас не время обсуждать наши дела. Я вообще не знаю, разумно ли обсуждать наши дела с эджландцем. Если бы город снова перешел под власть султана, мне бы, пожалуй, стоило... Нет, как раз не стоило бы. Да и потом: разве не существует другая молодая дама — твоя соотечественница, которая тревожит твое сердце? Мне казалось, ты рассказывал мне о своей пропавшей невесте, хотя как любая девушка... ну, да ладно. Я нужен своему господину и повелителю — надеюсь, ты извинишь меня?
Высокопоставленная публика на галерее, толпившаяся точно так же, как простолюдины внизу, на площади, расступалась и пропускала визиря. Полти облокотился о балюстраду, свирепо потер чесавшееся, покрытое синими пятнами лицо. Повсюду на площади сверкали поднятые кверху зловещие лезвия ятаганов. Почему он только теперь заметил их?
Лезвия, сверкавшие под солнцем...
Отражавшие...
— Мое!
— Нет, мое!
— Отдай!
— Отдай ты!
— Свиное рыло, я тебя убью!
— А я тебя!
Те зеваки, которых в драке задевали Губач и Сыр, толкали и пинали их примерно так же злобно, как они сами — друг дружку. Но для настоящей драки места посреди толпы не хватало. Церемония уже началась. Фаха Эджо проворно разнял мальчишек и выхватил похищенный амулет из пухлой, потной руки Губача.
— Он мой!
— Нечестно!
— Заткнись и работай!
Перебранку «поддеров» заглушило пение рогов, подобное пушечному залпу. Для Сыра и Губача это стало сигналом к началу поисков новых сокровищ. Фаха Эджо повертелся на месте. С холодной расчетливостью он высматривал женщин под черными чадрами и бородатых мужчин, державшихся рядом с ними. Некоторые были одеты в обноски (глядя на них, Фаха Эджо брезгливо морщил нос), другие — почти так же богато, как придворные на галерее. Все не спускали глаз с главного помоста, тянувшегося от алтаря. Там выстроились танцоры в белых набедренных повязках, готовые к началу торжества. У Фахи Эджо зачесались пальцы. Криво ухмыльнувшись, он подумал об Аисте, Рыбе, Губаче, Сыре... Да, сегодня они соберут богатый урожай!
Конечно, Фаха сожалел о том, что пропали Малявка и Прыщавый, но старался, чтобы его чувства не мешали делу. Братец Эли его хорошо этому обучил.
Танцоры приступили к пляске. Она оказалась шумной, но не слишком разнообразной. Фаха Эджо ловко избавил своего соседа-толстяка от кошелька, который висел на цепочке у того на бедре. Право, какая беспечность! За танцем последовали молитвы. Люди повалились наземь, и козлобородый предводитель «поддеров» успел быстро набить карманы: ему досталось несколько браслетов, красивая табакерка для листьев джарвела и даже цепочка с лодыжки какой-то женщины, ярко сверкнувшая у нее под юбками. Будь места побольше, Фаха Эджо с превеликим удовольствием перепрыгивал бы через молящихся. Славная это вещь — молитвы! Ухмыляясь, Фаха Эджо взглянул на главный помост. Танцоров сменил певец-уабин в длинном белом балахоне, в сопровождении музыкантов с бубнами и дудками. Надеясь на то, что они заиграют что-нибудь веселое, Фаха Эджо протолкался к торговцу с корзиной, которую тот легкомысленно поставил на землю.
Сначала музыканты действительно заиграли веселую, похожую на вальс, мелодию. Эта песня как-то не подходила к такому торжественному событию. Потом забили бубны, и уабины запели хором. Контраст был удивительным, и Фаха Эджо, остановившись у самой корзины, полной товаром до краев, уставился на певца, зачарованный и встревоженный одновременно.
Время может тянуться и быстро бежать,
Каждый должен жену не спеша выбирать,
Как увидишь свою — поскорей забирай
И в любовном огне ты ее искупай!
И гори, и гори, пламеней, полыхай,
И поленья в костер свой проворней бросай!
Ты ни сна, ни покоя отныне не знай -
В жарком пламени страсти гори, полыхай!
— У тебя челюсть отвисла.
— Чего? — рассеянно отозвался Фаха Эджо и только потом обернулся и уставился на того человека, который потрогал его за плечо. — Сорванец! — С удивлением, к которому тут же примешалась подозрительность, Фаха уставился на чумазую мордашку Амеды. — Ты же сказала, что тебе неможется.
— Соврала. Не хотелось воровать в такой день.
— Что? — Если бы с Фахой вот так говорил кто-то другой из «поддеров», он бы просто рассвирепел. Амеда — другое дело. В последние дни козлобородый парень испытывал к ней смешанные чувства. Он даже самому себе не желал признаваться в том, как рад, что нашел девчонку — или она нашла его, при том, что он думал, что уже никогда ее больше не увидит. К тому же Амеда сильно изменилась с того времени, как они виделись на Побережье Дорва. Да, она до сих пор боялась матери-Маданы и пряталась всякий раз, когда толстуха, хозяйка харчевни, спускалась в кладовую, но при всем том Амеда стала какой-то рассеянной, задумчивой, равнодушной. Казалось, ее жизнь рядом с «поддерами» ненастоящая, и она ждет не дождется, когда для нее начнется какая-то другая жизнь. Это задевало Фаху Эджо, не давало ему покоя.
А теперь Амеда в ответ на его вопрос только пробормотала, что ей не хотелось пропустить церемонию обручения, но от Фахи Эджо не укрылось ее странное настроение. Девчонка нервничала и явно что-то скрывала. Она вся дрожала и сжимала в руке старую лампу. В первое же мгновение, как только Амеда оказалась в «Царстве Под», ее взгляд остановился на обшарпанной старой лампе, валявшейся в углу. Амеда проворно схватила ее и с тех пор с ней не расставалась. На что ей сдалась эта дрянная лампа? Этого Фаха Эджо не знал, но в конце концов решил, что лампа дорога девчонке как память об умершем отце, как единственный предмет, что после него остался. Амеда вообще была странная: и сильная, и ранимая одновременно. Может быть, потому в ней так смешались мальчишка с девчонкой?
Фаха Эджо был влюблен в нее, но понимал, что это безнадежно.
Амеда пристально смотрела на пустой алтарь.
А певцы-уабины распевали:
За жену надо денег немало платить,
Шлюху можно за пару монеток купить,
Ну а ту, что встанет с тобой под венцом,
Обожги поскорее любовным огнем!
— Не нравится мне все это.
— Твоя подушка?
— Подушка? Что с моей подушкой?
— Ты все время ерзаешь. Позвать раба?
— Хасем, что за глупости? Я про песню говорил! Наверное, шейх вложил в нее какой-то смысл, как ты думаешь? Неужто он собирается швырнуть мою доченьку в огонь?
— Думаю, словами описывается сила его страсти, Оман... Ну, ты же понимаешь — огонь страсти.
Визирь на самом деле мог бы добавить, что очень скоро и сам калиф познает этот самый огонь страсти... ну, что-то вроде этого, если цирюльник уже завершил свою работу.
Хасем облизнул губы. Такие мысли были способны отвлечь любого мужчину, но он решил, что сейчас не время для подобных раздумий. Его господин и повелитель воспаленными глазами смотрел на помосты и переброшенные между ними мостики. Калиф выпятил нижнюю губу, он сильно дрожал, и его высоченный тюрбан покачивался из стороны в сторону.
— Нынче ночью мне приснился самый странный сон, — негромко проговорил калиф. — Я видел Мерцалочку, она снова была настоящая, но какая-то другая... как будто та, что была соткана из тумана, и была, на самом деле, подлинная... Но как же это может быть, когда прежняя Мерцалочка не была настоящей, а, Хасем?
Визирь стоял, вытянувшись по струнке. Он молчал и время от времени брезгливо морщил нос, когда до него долетали волны миазмов, исходивших от толпы простонародья. Много солнцеворотов назад помолвка принцессы праздновалась при дворе, и только при дворе. Толпе не позволялось подолгу глазеть на ее идола, и вот теперь простолюдины были допущены на столь важную, столь священную церемонию обручения. Это было возмутительно! Сохраняя бесстрастное выражение лица, визирь сжал зубы. Как ненавистны ему были обычаи уабинов! Порой он был готов броситься на Рашида Амр Рукра с кинжалом, и — будь что будет!
— ...Но знаешь ли, Хасем, ведь это было не самое страшное! Я проснулся и подумал: я же должен быть счастлив теперь, когда Мерцалочка вновь обрела плоть и кровь? Но, Хасем, что же в этом хорошего, если этот грязный уабин увезет ее прочь от меня? О, будь он проклят, этот прорицатель и его злое колдовство! Что он теперь натворил? Он ведь снова обрек мою дочь на страдания!
Все это визирь слышал прежде и теперь почти не слушал калифа, но, как ни странно, его собственные мысли текли в том же направлении. Сжав рукоятку кинжала, который он носил под одеждой, Хасем не спускал глаз с занавеса, за которым пока прятался ненавистный Рашид Амр Рукр. Будь он проклят, этот уабин, будь он трижды проклят! Как славно было бы прикончить его прямо здесь, на глазах у многотысячной толпы! Разве его гибель не стоила собственной смерти от рук мстительных приспешников шейха?
— ...Но, Хасем, как я могу желать, чтобы бедняжка Мерцалочка опять стала сотканной из тумана? Это было бы ужасное желание, правда? Она в опасности, это верно, но теперь, когда она снова стала настоящей, не появилась ли у нас надежда? Хасем, ты только подумай, а вдруг замысел уабина сорвется? Право, кто-нибудь может убить его до того, как он посмеет хоть пальцем коснуться нашей дорогой, любимой доченьки! Хасем! Ведь ты мог бы убить его — здесь и сейчас!
— Оман, что ты такое болтаешь? Чтобы меня самого убили?
Визирь убрал кинжал в ножны. Бывало, он сам желал смерти, но что толку было бы от его смерти теперь? Без него Оман остался бы беспомощным, никчемным. Помимо всего прочего, шейха Рашида очень скоро ожидал суровый урок. По крайней мере визирь на это искренне уповал. Сегодня утром он получил вести от лазутчиков. Не следовало преждевременно волновать Омана, но... но... Визирь позволил себе на миг усмехнуться.
— Только бы они поторопились, — сказал он вслух.
И вздрогнул: его руки коснулся слуга. Визирь резко обернулся. Весточка! Неужели войско уже окружило город? Конечно! О, скоро воины султана тут наведут порядок! Разве Калед мог бросить Куатани на произвол судьбы?
Однако весточка, как выяснилось, была совсем о другом.
Новый девоюноша? Исчез?
Первая мысль у визиря мелькнула такая: Раджал мертв. Слезы защипали глаза Хасема, он мысленно проклял цирюльника, но, осознав правду, стал проклинать вагана. Проклятие, проклятие! Ведь сейчас этот мерзавец должен был лежать на ложе калифа кастрированный и опоенный наркотическим зельем!
Государственные дела порой сильно удручают, но ничто не способно так огорчить государственного мужа, когда тщательные приготовления вдруг так нелепо срываются.
Слава — облако в небе. Мираж — твой покой.
Смерть извечно стоит на пороге с косой.
Все рассыплется в прах, что на свет рождено.
Но жениться ты должен, мой друг, все равно!
А женился — гори, пламеней, полыхай...
— Сколько еще ждать?
Ответа не последовало, но тот, кто задал вопрос, вряд ли нуждался в ответе. Церемония протекала согласно его приказам. Нетерпеливо глядя в щелочку между полотнищами занавеса, шейх Рашид смотрел не на толпу народа, не на сладкоголосого певца и даже не толстячка-калифа, сидевшего на пышных подушках в своем павильоне. Нет, взгляд Рашида был прикован только к алтарю, где должна была появиться Мерцающая Принцесса, чтобы выбрать себе жениха!
Шейх сжал в руках сверкающую шкатулку, с помощью которой должен был обрести руку своей возлюбленной. Он думал о том, что в глазах всего света исполнил все требования, диктуемые ритуалом обручения. И все же — какой предстоял великолепный спектакль! Мысленно переносясь в будущее, шейх предвосхищал грядущие восторги. Ему вспомнилась прошедшая ночь, испытанная им боль, но он тут же отбросил эту мысль, постарался забыть о случившемся — словно и не было ничего. Значение для него имело только будущее. Будущее и слава! Имея такого могущественного союзника, как Золотой, он не будет ведать преград! Рашид был уверен в том, что через несколько лун он завоюет Священный Город. Пламя будет принадлежать ему! Какую силу тогда подарит ему эта хрупкая девушка! Шейх любовно представлял, как ее тело сгорает дотла в таинственном огне, как возникает сверкающий кристалл... Он даже губами причмокнул от удовольствия. Как только он обретет кристалл, его власть не будет ведать границ!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88