Она протянула руку и провела ладонью по его волосам. Они оказались на удивление мягкими, точно он накануне вымыл их с шампунем. Вообще он был красив, несмотря на «отметины», и казался каким-то трогательно беззащитным… Ну конечно, «драться терпеть не могу»…
– А что у тебя с рукой?
– У одного из этих типов был то ли нож, то ли обломок трубы… Только не волнуйся, я же говорю, в больнице перевязали.
Он не лукавил – все началось действительно внезапно: знакомые контуры домов, общежитие и станция метро, светящаяся изнутри, как большой кусок сахара, вдруг поплыли и потускнели, пропала аллея со стриженными под шарик кустами, стало неожиданно холодно, ноги в меховых сапогах провалились в снег… Он попробовал пошевелить руками, но они оказались крепко связанными за спиной.
Усталый милиционер равнодушно посоветовал написать заявление, но честно предупредил: дело – «глухарь», надежды, что супостатов поймают, почти никакой.
– А если и поймают – вам выгода минимальная. Вас же не ограбили? Бумажник и часы на месте? – мент вздохнул. – И примет вы не дали никаких.
– Хотите, чтобы я забрал заявление назад? – спросил Глеб, опустив дипломатические выкрутасы.
– Но вы же сами понимаете…
– Может, повесим его, господин? – спросил наемник Ярослава. У него была квадратная фигура, и голова, казалось, росла прямо из плеч. Под крестьянской овчиной угадывался нарочно одетый панцирь.
– Нет. В прорубь его, собаку. Хочу посмотреть, как он начнет пузыри пускать.
Пленный поднял голову, посмотрел единственным здоровым глазом и прошептал:
– Знал я, что ты коварен, князь. Но что чести в тебе не больше, чем в трухлявом бревне…
– Тебе говорить о чести? – взвился Ярослав. Соскочил с лошади, подошел и ткнул Олега рукояткой плети в подбородок. – Я внук Всеволода, а в какой навозной куче родился ты, чтобы заявлять свои права на княгиню?
Белозерский князь через силу улыбнулся разбитыми губами.
– А, дело, значит, в княгине… А не ты ли собрался расплатиться ею с татарами, чтобы те не разоряли Новгорода?
Тишина нависла над поляной. Ярослав сглотнул слюну и оглянулся на своих людей. Те поспешно отвернулись, но он понял: слова Олега слышали все.
– Тащите его к реке, – приказал он.
Могучий новгородец с бычьей шеей с радостной готовностью подошел сзади и схватил Олега за руки, будто клещами сдавил. Князь дернулся… Бесполезно: связанный, раненый, один против пятерых… Семеро людей Ярослава уже уступили мечу Белозерского князя, но что с того. Меч валялся тут же – погнутый, порыжевший, со сломанной рукоятью. Прощай, друг, подумал Олег с горечью, будто о павшем в бою побратиме.
– Что застыли, олухи? – рявкнул Ярослав.
Но медведь-новгородец, казалось, не слышал. Железные клещи ослабили захват, потом и вовсе пропали. Олег оглянулся.
Наемник был еще жив – могучий организм еще боролся со смертью, но длинная оперенная стрела, засевшая в гортани, не давала вздохнуть, и свет в глазах медленно мерк, мир погружался во тьму…
Кто-то завизжал. Четверо оставшихся в живых с резвостью вытащили спрятанные было клинки, но желания драться ни у кого из них не возникло. Им хотелось только одного: чтобы господь убрал их подальше от этой поляны и от Ярослава. Испуганные глаза лихорадочно обшаривали окружающее пространство: каждую секунду новая стрела с острым жалом могла свистнуть с тетивы…
– Убейте его! – заорал Новгородский князь.
Он уже понял, что свою игру проиграл. Он остерегся брать с собой дружину: кто знает, не обернулась бы она против него самого. Теперь жалел. Стрела зарылась в снег возле его сапог. Ярослав почему-то подумал, что стрелок не промазал, а попал именно туда, куда целил: ему хотелось, чтобы князь испугался. Он и испугался: холодный пот мгновенно ожег спину между лопаток, когда он увидел перед собой всадника. Тот, правда, был не вооружен, но глаза его не предвещали ничего хорошего.
Княгиня Елань тронула поводья, и конь перешел на собранную рысь.
– Не подходи! – крикнул Ярослав, неуверенно взмахнув мечом.
Но меч, видно, оказался слишком тяжел для враз ослабевших пальцев. Клинок кувыркнулся в воздухе, и его унесло куда-то… Ярослав не оглянулся посмотреть, что стало с его оружием. Вместо этого он круто развернулся на пятках и побежал, зарываясь в снегу.
Рука Олега сильно кровоточила: чужой клинок нанес глубокую рану. Князя усадили под дерево, на разостланный на снегу тулуп. Воевода Еремей, оторвав от нательной рубахи рукав, старательно накладывал повязку.
Гриша Соболек чуть не плакал:
– Зачем уехал тайком, княже? Почему не предупредил?
Олег усмехнулся бледными губами.
– А ты, паршивец этакий, откуда узнал, где я? Сказано тебе было дома сидеть…
И тихо добавил, глядя в глаза княгине:
– Кажется, теперь я твой должник.
– Напротив, – ответила она. – Помнишь черного вепря, что напал на меня по дороге к Кидекшскому монастырю? Если бы не ты, не была бы я сейчас здесь, рядом с тобой.
Странно сплетает Господь нити человеческих судеб: у инязора Пуркаса, убитого в бою князем Василием Константиновичем, на знамени тоже была изображена кабанья голова. Это был знак того, что когда-то мерянский князь Мустай Одноногий поделил с красивой наложницей ночь, расцвеченную северной луной и переливчатыми небесными огнями… А потом у той наложницы родился сын, которому отец отдал во владение крепость Илику.
– Странный случай, – вздохнул капитан, тот, что сидел на продавленной кушетке в больничном коридоре. – Хорошо, предположим, лиц вы не запомнили, но хоть какие-то приметы можете дать? Рост, цвет волос, телосложение? Что они говорили?
– Ничего.
– Неужели? Обычно просят закурить…
– Эти, наверно, были некурящие.
– Удивительно. И что, все время молчали?
– Ну почему. Один сказал: «Ах ты, сука!» – когда я ему врезал чуть ниже живота. – Глеб осторожно улыбнулся. – Теперь вы их быстро поймаете?
– Ловят бабочек, – отозвался капитан фразой из классики. – Знаете, уважаемый, мне почему-то кажется, что вы вовсе не хотите, чтобы мы их задержали. Обычно потерпевшие ведут себя иначе.
Глеб откинулся на жесткую спинку (кожзаменитель кто-то варварски искромсал ножом – вот бы кого поймать! – и украл кусок поролона, обнажив уродливый лист фанеры). Общаться с надоедливым ментом не хотелось, а главное, было опасно: скажешь ненароком лишнее – и мигом загремишь в другое отделение – туда, где навязчивый сервис… Туда тебе и дорога, шепнул изнутри кто-то ехидный. Стоило вспомнить заснеженный лес, звон мечей, короткий посвист стрелы – и голос медсестрички из далекого сопредельного мира: «Да разожмите вы руку, больной! У вас кровь!»
Он разжал пальцы. Кровь пропитала самодельную повязку, но это была не та рана, которая стоит внимания. Человек, полоснувший его мечом, лежал лицом вниз, свернувшись калачиком, будто в последней надежде, что его не заметят и пощадят. Воевода подошел, перевернул человека на спину и, глянув в мертвые зрачки, сплюнул:
– Иуда. Наш, белозерский…
– А оружия у них вы не заметили? – спросил капитан.
Глеб приподнял забинтованную руку.
– Раз меня ранили, значит, у кого-то был нож.
– Ножа мы не нашли. Однако обнаружили нечто другое. Посмотрите, вам будет любопытно.
И капитан вынул откуда-то продолговатый полиэтиленовый пакет. В пакете лежала короткая арбалетная стрела с черным оперением.
Глава 15
ГЛУБИНА ЭКРАНА
Телефон целый день не отвечал, однако Глеба повидать было необходимо. Дарья Матвеевна сидела напротив, их с Борисом разделял письменный стол с древней черной пишущей машинкой и кипой плохонькой серой бумаги.
– Я договорилась с ней о встрече, – сказала Дарья, протягивая красивую бледно-зеленую визитку. На визитке значилось: «Зеленская В.А. Доктор медицины парапсихолог».
Борис недоверчиво хмыкнул.
– А эта ваша В.А. – не шарлатанка?
– Что вы, Боренька. У нее свой кабинет в областном Центре диагностики.
– И когда я должен привести к ней Глеба?
– Она согласилась принять нас завтра утром. Борис подвинул к себе аппарат и принялся в который раз за день накручивать диск.
– Пусто, – вздохнул он, сдаваясь после девятого гудка. – Какой-то заговор молчания… Я боюсь за него, – вырвалось вдруг против воли.
Он сцепил руки, посмотрел в забранное решеткой окно кабинета. Серость и слякоть, поздняя весна, обычная в этих краях. Съемки подходят к концу, осталось (по словам братца) несколько финальных сцен, и – все. Фанерный град Житнев растворится в очистительном пламени, старик Вайнцман перекрестится (нехорошее место, скорей бы уехать) и уедет, а вместе с ним и вся киногруппа – «дочищать» монтаж, накладывать звук, исправлять мелкие огрехи, сдавать «готовую продукцию» – все это будет происходить не здесь и не сейчас. И он, Борис Анченко, останется один на один с загадкой трупа в Якорном переулке, которая, вполне возможно, канет со временем в пыльный архив: еще один «глухарь», не первый и, увы, не последний.
– Не переживайте, – мягко проговорила Дарья. – Глеб вполне способен за себя постоять.
– Вы правы, – пробормотал Борис. – А у меня просто нервы.
Звонок телефона заставил его вздрогнуть. Он рывком снял трубку и прижал к уху.
– Да! Слушаю!
– Это я, – услышал он.
– Глеб? Откуда ты, черт возьми?
– Сейчас еду на студию. У нас сегодня просмотры.
– Что?
– Просмотр, понимаешь? Мы будем просматривать готовый материал.
– Глеб, мы нашли экстрасенса. Она обещала помочь…
– Она?
– Это женщина. Парапсихолог. Возможно, она заставит Твою память заработать! Короче, завтра утром…
– Это уже ни к чему, – успокоил Глеб.
– То есть как ни к чему? Не понял!
Пауза. Борис испуганно постучал по трубке. Глеб нехотя ожил.
– Ты мне нужен здесь, на студии. Я докопался, Борька. Понимаешь? Я все понял. Только, боюсь, одному мне не справиться.
– До чего ты докопался? Можешь яснее? Послышался довольный смех.
– Я приготовил сюрприз. И ему, и тебе… Всем. Приезжай, не пожалеешь.
– Кому «ему»?
Трубка ответила короткими гудками.
– Идиот, – сказал Борис.
– Что такое? – встрепенулась Дарья.
Он задумчиво посмотрел на нее и спросил:
– Вы верите в переселение душ?
– В реинкарнацию? Что ж, коли существование души научно доказано…
– Как это?
– То есть взвешено, сфотографировано, рассчитано с помощью математических формул… Значит, и реинкарнация вполне возможна. А вы верите в это?
– Глеб верит, – туманно пояснил Борис. – Нам нужно ехать на студию. И быстро.
Они чуть не опоздали.
Вахтер по прозвищу Гагарин – на этот раз с маленьким белобрысым внучком – занимался исконным делом вахтеров всех стран: пил чай. Дарье он приветливо кивнул, на следователя взглянул с некоторой суровостью, но задерживать не стал.
Коридоры были девственно пусты, только возле окна стояла пожилая уборщица (пардон, техничка) – та самая, закутанная в извечный платок, в желтых резиновых перчатках и синем халате с заплаткой на рукаве. Она сосредоточенно терла тряпкой подоконник. Тот не желал отчищаться – он весь был в окурках и темных пятнах (видимо, именно его здешние обитатели, презиравшие тишину и удобство кабинетов, избрали местом творческих диспутов). На вопрос: «Где все?» – женщина ткнула куда-то пальцем. Борис с Дарьей пошли в том направлении и столкнулись с возбужденным Глебом. Он схватил Бориса за рукав.
– Где вы пропадали? Привет, Дашенька.
– Почему «пропадали»?
– Здесь езды двадцать минут.
– Это на машине. Ты же забрал «Жигули».
Глеб махнул рукой.
– Пошли в зал, сейчас все начнется.
Его что-то жгло изнутри. Догадка – внезапная, как вспышка молнии, – озарила его лицо, чеканный профиль с орлиным носом (бабушкино наследство) и черными волосами до плеч. Оказалось, свет в просмотровом зале еще не погасили. Большой стационарный видеомагнитофон с проектором стоял возле задней стены, за пультом возился молодой оператор – тот, которого Борис видел в павильоне, когда снимался эпизод с князем Олегом и вестовым из Рязани. Зал был крошечный, всего-то шесть рядов кресел, половина из которых в данный момент пустовала. Борис окинул взглядом помещение: Яков Арнольдович (почему-то насторожен, как кот, которого погладили против шерсти… впрочем, это естественное для него состояние души), Вадим Федорович Закрайский, директор музея, консультант (взглянул на Бориса, затем снова уставился в пустой экран). Леонид Исаевич Карантай, спонсор и меценат, финансовое общество «Корона», – в отлично сшитом костюме, дымчатых очках, с золотым перстнем на пальце и ароматом цивилизованной Европы. Машенька Куггель, «преданнейшее создание», явно обрадовалась, заметив Бориса, и приветливо помахала рукой. Мохов, помощник режиссера, посмотрел с безразличием, скорее всего не узнав. Еще какая-то женщина в светлом парике окатила томным зазывающим взглядом (Борис удивился было, заподозрив профессионалку в определенной области, потом вспомнил: Ольга Баталова, известная актриса, которую Глеб «увидел» в каком-то спектакле… Однако вкус у братца!). Парочка ребят-каскадеров – спортивные, мускулистые, точно сжатые пружины. Сейчас, впрочем, расслаблены и добродушны. Они горячо поприветствовали Дарью, Борису кинули вежливое здрасьте, и принялись обсуждать что-то свое.
– Ты мне ничего не хочешь сказать? – на всякий случай спросил Борис.
– Не-а, – весело отозвался Глеб. – Сейчас сам все увидишь.
– Ладно. Где мне сесть?
– Где хочешь.
– Хочу рядом с тобой.
– Лучше занимай какое-нибудь кресло, а я сяду рядом с Робертом, он наш оператор.
Борис послушно примостился на последнем ряду, так, чтобы непутевый братец оказался прямо за его спиной.
А потом свет наконец погас. Проектор за спиной Бориса вспыхнул, экран ожил…
Под могучим деревом на разостланном тулупе сидел человек. Лицо его было бледно, губы плотно сжаты. Воевода Еремей накладывал повязку на рассеченную руку. Сцена выглядела мирной, чуть ли не домашней – просто две головы, склоненные друг к другу;.. Но в ней было нечто такое, чему веришь сразу и до конца, без оговорок: исчез экран и зрительный зал с кинопроектором, не было и в помине актерской игры – молодой русский воин, совершенно реальный (реальнее, чем окружавший мир за стенами киностудии), молча и с достоинством переносил боль, а другой, старше и опытнее, с осторожностью, на какую только был способен, перевязывал рану, от души жалея, что она досталась не ему…
– Как же ты узнала, что Ярослав задумал меня убить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53