Она была великолепна. Голова — как у великой жрицы инка перед человеческим жертвоприношением. Блестящая грива черных волос, доходивших до ягодиц, идеально круглых, разделенных полоской кожаных трусиков-стрингов. От ботфортов на очень высоких металлических каблуках к поясу тянулись цепочки. Левин заметила, что они состояли из маленьких черепов, еще до того, как Феликс Мандело, которого раздражала почти автономная жизнь зада проститутки, попросил ее сесть, чтобы он мог сосредоточиться. Левин нравилось, когда лейтенант открывал огонь первым. Тем самым она получала возможность проявить сдержанность и твердость сразу после него.
— Ты мне нравишься в роли люстры, Армандо. Как тебя зажечь? — начал тот, коротко дернув за поводок.
— Вот дерьмо, что вы от меня хотите?
— Чтобы ты нам прояснил кое-что по поводу Амелии.
— Да хватит вам! Я не понимаю, о чем речь!
— Мы спрашиваем тебя об Амелии, — сказала Мартина Левин.
Мандело обежал вокруг Мендозы и отпустил поводок. Тело сутенера начало вращаться, а он пытался остановить это движение взмахами рук, не достававших до паркета.
— О, какой цирк! — сказал Паже шлюхе, которая медленно поправила челку ручкой кнута и решилась улыбнуться.
— Кто такая Амелия? Кто это, черт побери? — заорал Мендоза.
— Если обращаешься ко мне, называй меня «капитан».
— Кто такая Амелия, капитан?
— Твоя соотечественница, обслуживала бар, где ты пасешь девиц. Один из баров.
— Мне не очень нравится разговаривать вниз головой, капитан.
— Твои проблемы. Скорее мысли в голову придут.
Кивок Мандело, который потянул за уздечку в горизонтальном направлении, справа налево.
— Прямо пасхальный колокол! Нам что, очень весело? — спросил Паже у шлюхи. Та покачала головой.
— Амелия в больнице, — продолжала Левин.
— Я честно не знаю, кто это!
— У меня для тебя плохая новость. Она сделала кое-что необычное: рассказала нам, кто сломал ей нос и выбил зубы. Вроде бы это твои художества.
— Дин-дон, — пропел Паже.
— Когда это было? — спросил Мендоза.
— В четверг вечером.
— В четверг вечером я работал. Спросите у Луи, хозяина «Бора-Бора».
— Луи видит тебя по три раза в неделю, он может и спутать дни.
— Но я там бываю каждый четверг. Там каждый четверг выступает певица, латиноамериканка.
— Судя по всему, четверговая певица не интересуется барменами. Она путает тебя с Мигелем.
— Да как меня можно перепутать с этим слизняком!
— Я очень терпелива, Мендоза. Не знаю, сколько ты платишь даме, чтобы она вздернула тебя лапками кверху, и сколько длится сеанс. Мы можем сделать все это бесплатно. И на всю ночь.
— Да не знаю я эту ненормальную, говорю вам!
— А кто тебе сказал, что она ненормальная?
— Да чтобы рассказывать такие бредни, надо быть не в своем уме!
— Почему, это опасно? Она рискует получить новые неприятности?
— Да нет же, капитан, я серьезно. Клянусь вам, я ее не знаю.
Мартина Левин минут десять смотрела, как он раскачивается. Мендоза бесконечно повторял одно и то же, потом замолчал. Мартина Левин села на стул, обтянутый синтетической тканью «под леопарда», и попыталась прочесть что-то на лице бармена. Вверх ногами это было нелегко. Она наклонила голову и увидела выражение, которое вроде бы свидетельствовало об искренности этого типа, но ведь все Мендозы на свете одинаковы. Иначе как бы он мог убедить своих девушек работать на бульварах, патрулируемых конной полицией? Она задавалась вопросом, удастся ли ей получить от него признания до завтрашнего дня, когда ей предстояло отправиться на встречу в уголовный розыск. Ей хотелось перед уходом привести в порядок все дела. Особенно те, что касались жестокого обращения с женщиной. Она, конечно, закаленная, но все-таки. Если немного повезет, ее стажировка в святая святых превратится в постоянную работу. Французская полиция переживала период бурной феминизации. Нужно было этим пользоваться.
Какое-то время в комнате царила полная тишина, если не считать все более затрудненного дыхания Мендозы. Тишину нарушил Паже, сбросивший средневековые приспособления в мешок для мусора. Левин понимала, как он разочарован тем, что не нашел наркотиков, и тоже считала, что это здорово облегчило бы им работу. Шлюха выкурила две сигареты, потом с резким акцентом предложила заставить Мендозу говорить с помощью ее рабочих инструментов. Паже ответил, что уже слишком поздно: инструменты конфискованы.
Мандело тихо спросил у Левин, не разделяет ли она его мнение, что Амелию мог избить какой-то тип, заставивший ее свалить все на Мендозу. Такое уже случалось. Мартина Левин ответила, что единственный способ узнать это состоит в том, чтобы мариновать Мендозу, пока у него не кончатся силы. Потому что у каждого есть свой предел, и вопрос только во времени. Мандело молча покачал головой. Он нервничал, ведь он знал о ее уходе, и отнюдь не радовался ему. Капитан, заступавший на место Мартины, считался жестким типом, аккуратным до паранойи. Левин приказала проститутке надеть пальто, чтобы ее можно было отвезти в комиссариат на проспекте Генерала Эйзенхауэра. А для Мендозы она придумала совершенно другой сценарий. Она собрала его одежду в узел. Из вещей выпали солнечные очки и связка ключей. Прежде чем подобрать их, Паже с улыбкой посмотрел на нее. Протянул ей ключи, посмотрел на марку очков и решил прицепить их к ошейнику боливийца, который снова попросил, чтобы его отвязали, а потом заверещал по-испански. Как хорек.
Левин захлопнула дверь квартиры, оборвав фразу, начинавшуюся с «hio de puta» или с чего-то близкого по смыслу, и отметила, что проститутка или ее покровитель не пожалели денег на хорошую звукоизоляцию. Клиенты могли вопить, сколько вздумается, не тревожа обитателей дома. Ключи она положила в карман. По дороге на улицу Труайон, где они поставили служебную машину, она бросила узел с одеждой в помойку.
— Браво, это были безвкусные тряпки, — сказала шлюха.
— Да уж, только одни очки стоящие, — сказал Паже.
— Отвяжите меня! — зарычал Мендоза, услышав, как в скважине поворачивается ключ.
Левин и Паже вернулись после четырехчасового допроса «госпожи». Напрасный труд. Боливиец приходил на улицу Берри не для того, чтобы исповедоваться. Нижняя часть его туловища приобрела отвратительный красный цвет. Он стучал зубами и обливался потом одновременно. Паже заметил, что он обмочился, и настежь распахнул окно.
— Ну что, память вернулась? — осведомилась Левин. ;
— Спустите меня, или я сдохну.
— Я уверен, что твоя подружка с кнутиком тебя никогда не подвешивала так надолго, птенчик мой, — сказал Паже. — Ты должен нам быть благодарен.
— Спустите меня, черт возьми!
Усевшись на ковер, Мендоза снял ошейник и поводок и швырнул их к радиатору отопления. Потом он начал растирать щиколотки и озираться по сторонам:
— Где моя одежа?
— О тряпках потом, — сказала Левин. — Так что Амелия?
Гримасничая, он натянул башмаки и медленно встал. Он выглядел и пах, как человек, спавший в мусорном ящике. Он был на голову выше Паже, но создавалось впечатление, что долго он не протянет и вот-вот отдаст концы. Увидев свои очки, отлетевшие вместе с поводком, он вздохнул и нагнулся, чтобы поднять их. Внезапно резко качнулся в сторону. Удар кулаком в живот Паже, и тот с криком упал на спину. Взмах ногой назад, с прицелом в живот Левин, которая успела отскочить. Она подняла куртку. Рука потянулась к «руджеру СП». Скорее вынуть из кобуры! Мендоза выскочил в окно.
Она перегнулась через подоконник, увидела, как выпрямилась круглая спина Мендозы. Он бежал к улице Сент-Огюстин.
— Патрик, шевелись! — крикнула она, бросаясь к лестнице.
Два этажа, щелчок двери. Проспект. И Мендоза— темный торс, белая задница, черные ноги, — бегущий как газель. Левин сунула револьвер обратно в кобуру на поясе и бросилась вдогонку. На ходу сделала знак Мандело. Он остался в машине и курил, опустив стекло. Отбросив сигарету и оставив дверь открытой, он устремился за Левин, горько сожалея, что в полдень съел сосиски с жареной картошкой.
До входа в гараж было метров триста. Мендозе хватило полсекунды, чтобы представить свой белый «БМВ». Четко, как на фото. Люди смеялись, глядя, как он бежит. Он толкнул какого-то типа на столик кафе. Звук разбитого стекла. Мендоза ускорил бег. Он слышал свое дыхание, словно его уши срослись с легкими. Яйца раскачивались. Он никогда этого не ощущал. Он никогда не бегал голышом. От бабы-легавой. Она не кричала ему в спину. Он не слышал ее шагов. Но он ее чувствовал, чувствовал взгляд этой стервы на своем затылке.
Он скатился по лестнице. Серая дверь. Первый подземный уровень. «Закрывайте дверь. Спасибо». Слишком много света. Музыка. Никого нет. Никого, чтобы оглушить и забрать шмотки. Он заполз под серый «рено-эспас». Его машина стояла метров на двести дальше. Под капотом изоляционной лентой приклеены запасные ключи. Он всегда отличался предусмотрительностью. С тех пор, как один говнюк забрал у него тачку за долги. Новенький «мерседес»-купе. Теперь надо проползти под всеми этими машинами. От пола воняло. Запах собачьей мочи. «Нет, это от меня», — подумал он. Он вспомнил лицо Розанны, как она улыбалась этому гаду легавому и его поганым шуточкам. Она просила, чтобы ее называли Мортиция, как героиню американского сериала. Совсем идиотка. Самая красивая идиотка на свете. Она имела право на все.
Он спрашивал себя, не Мортиция ли это вызвала полицию, следуя какому-то кретинскому сценарию, чтобы прервать сеанс и заставить его умирать от желания. Мечтать о ней, лежа нагишом под машиной в гараже. Нет. Невозможно. Ей пришлось бы расстаться с роскошной хатой и снова встать на учет, ведь все девки, приходившие к ней на выучку, быстро узнали бы о таком визите. Нет, ей от этого никакой выгоды. Но что это за история с Амелией? Его нисколько не смущало, если порой приходилось вмазать одной-двум по ходу дела, чтобы вели себя, как следует. Но в его конюшне на бульваре Макдональда никакой Амелии не было. Может быть, речь шла о шлюшке, приходившей иногда по ночам выпить с клиентами в «Бора-Бора»? Он знал, что она давно уже подсела, и этого хватало, чтобы держаться от нее подальше. Наркоманки вызывали у него отвращение. Да и боливийка ли она, эта Амелия?
Он услышал легкие и быстрые шаги. Баба-полицейская в кроссовках. Ее парня он уложил, это точно. Значит, она одна. Проехала машина. За ней — другая. В свете фар он увидел ее ноги и низ ее джинсов. Она замедлила шаги. Обернулась. Он услышал, как она разговаривает с охранником гаража. Он увидел двух пробежавших мужчин. Она велела им обшарить второй уровень. Она говорила по рации: «Феликс, что ты копаешься? Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?» Теперь она не шевелилась. Проехала еще одна машина. Он представил себе, как она опускает руку с револьвером, когда эти машины проезжают мимо, чтобы водители не обосрались.
Тишина. Охранников нет. Помощников нет. Если ему удастся вывести машину, то благодаря магнитной карточке он проедет шлагбаум, выберется на второй уровень и быстро доберется до выезда. Два охранника не ожидают, что беглец будет на машине. И может быть, он сумеет смастерить себе подобие майки, если зубами разорвет сумку из супермаркета, валяющуюся на заднем сиденье. Да, но как обойти вооруженную бабу? Тут все сложнее. Жалко, хорошо было бы содрать с нее одежку да заставить ее побегать с голым задом, то-то смеху было бы. Вряд ли там есть, на что посмотреть, но все-таки.
Инспекторша обошла «эспас». Он видел ее пятки. Еще одна машина. Какие-то голоса. Мужчина и женщина. Они сели в машину и тронулись с места. Мендоза воспользовался шумом мотора, чтобы перебраться под другой автомобиль, потом— под следующий. И под третий.
Она присела. Выставила перед собой револьвер. Она просекла, что он прячется под тачками. Она смотрела не в ту сторону. Потом посмотрела, куда следовало, но он был уже слишком далеко. Еще три тачки до его собственной. Она шла вперед. Шум мотора. Какой-то нервный тип, не признавший в ней полицейского, нажал на клаксон. Ей пришлось выпрямиться. Спасибо типу. Скрип шин. Еще рывок. Он сунул руку под капот, нащупал ключ, отклеил его, привстал, сунул ключ в скважину. Щелчок.
— Не двигаться, Мендоза!
Инспекторша кричала наугад. Оттуда, где она стояла, она не могла его видеть. Мотоцикл. Треск мотора. Она заорала на мотоциклиста. Паршивец начал выяснять, почему она на него орет. Мендоза проскользнул в машину, включил зажигание и подал назад, смяв крыло припаркованного рядом «твинго». Теперь надо повернуть, чтобы спуститься на второй уровень. Вдруг он подумал, что его появление не пройдет незамеченным для охранников со второго уровня. Сдал еще назад, наехал на валявшийся на земле мотоцикл, полетели искры. В последний момент инспекторша успела отбросить мотоциклиста на капот другой машины.
Он увидел, как она стоит, расставив ноги, и целится в него. Сбил барьер у компостера, с жалостью подумав о своем «БМВ», обошедшемся ему в круглую сумму. Пуля пробила зеркало заднего вида. Поворот. Круто направо. Он увидел баки с бензином, сообразил, почему она не стреляла по мотору. Мендоза пригнул голову. Проехал первый бак, нажал на газ. Вторая пуля просвистела над головой. Он вырулил на выездной пандус, выехал на бульвар Османна. Одновременно с бабулькой на здоровенной тачке. Увидел старухин рот, сложенный в куриную гузку, воткнулся ей в правое крыло, повернул, смял крыло окончательно, нажал на газ. Теперь он был на нужной стороне, но, как и следовало ожидать, попал в пробку. Ему пришлось затормозить, потому что справа загудел грузовик. Кто-то прокричал его имя. С правой стороны какая-то фигура. Инспекторша навела на него револьвер.
Она заставила его лечь на капот. Надела на него наручники. Добрые парижане, не веря своим глазам, жали на клаксоны. Другие ржали. Она пнула его от всей души. Мендоза, прижавшийся телом к капоту, чувствовал тепло, идущее от мотора его некогда красивой, а теперь изуродованной машины. Лицо его было обращено к Триумфальной арке, он видел, как на ней толпятся туристы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29