— Но они сущие свиньи. Банда жадных мерзавцев. Хотят, чтобы по всем каналам шли одни комедии. Худшее представление, которое я когда-либо видел, — старое шоу с Оззи и Харриет. Рики обычно появлялся и говорил: «Привет!» — и тут же взрывалась фонограмма смеха, а на экране хлопала дверь, и смех на фонограмме становился просто истерическим. Я видел то место, где умер малыш Рики. Похоже, он был приятным молодым человеком. В детстве я рассматривал фотографии Оззи и Харриет. Мои мама и папа — приемные родители, но я все равно звал их «мама» и «папа» — они находили Харриет очаровательной. Она выглядела весьма холодной тридцатилетней особой. Я видел...
— Мистер Хакаби?
— Ее фотографию. О-о, как она, должно быть, выглядела, когда ей было двадцать. Просто сногсшибательно. А?
— Не могли бы мы просто...
— Если бы здесь со мной была моя гитара. Дружище, знаешь, я мог бы исполнить хорошую импровизацию в старом стиле.
— Мистер Хакаби!
— Мистер Хакаби, — как попугай, повторил Юки, с интонацией Эйхорда.
— Вы не возражаете, если мы немного поговорим о...
— Немного поговорим о...
— Об этом деле?
— Деле, — бодро повторил Юки.
А Эйхорд, широко улыбнувшись, посмотрел на него. Пусть себе думает, что он тоже веселится.
— Отлично.
— Отлично, — повторил вслед за Джеком Юки.
Эйхорд рассмеялся, а Хакаби внимательно на него посмотрел, угадывая, удалось ли ему хоть чуть-чуть поддеть Джека.
Решив, что нет, он вздохнул и расслабился.
— Юки, меня зовут Джек Эйхорд, и мне бы хотелось...
— Эйхорд. Ух ты! — похоже, Хакаби был искренне изумлен. — Статья в «Современной криминалистике»: «У нас появился великий полицейский». Великолепно они тебя расписали. Просто ве-ли-ко-леп-но. Я был потрясен. В самом деле. И в газетах о тебе читал. Ведь ты раскрутил дело сумасшедшего дантиста и еще одно с... — как бишь его — Косновски? Что-то вроде этого. Убийства в Лоунли-Хартс? Покруче, чем бостонский душитель. Знаешь, что меня всегда завораживало, так это знак Зодиака. Они ведь меня так и не поймали. О, хейли-дейли! Оговорка в стиле Фрейда. Я хотел сказать, они так и не поймали его. Но это было в Сан-Франциско или где-то там еще. Мне нравится этот город. Все там такие счастливые и веселые. Смейтесь, ребята, шучу. Эйхорд, ты случайно не еврей? Нет, конечно, нет. Немец, держу пари, «Ахтунг». Я любил захаживать в один ресторанчик, который был полунемецким-полукитайским. Кормили великолепно, но час спустя вы начинали ощущать жажду власти. Бар «Рум-бум». Очень дешево. Выпивка тоже. Как бы то ни было, мне на глаза попалась большая статья, посвященная тебе, и я действительно был поражен таким гением сыска. Как получилось, что тебя бросили на мое дело? Здесь нет никакой загадки. Я во всем признался. Я был вторым стрелком на Дили-Плаза. Я убил Мак-Кинли. Я из прошлого. Я так стар, что был и стюардом на «Титанике». — Он перевел дух, и Джек воспользовался возникшей паузой.
— Юки, ты болтаешь специально для магнитофона, или просто любишь выступать перед зрителями? — Тот вопросительно изогнул брови. — Весь этот поток... Очень интересно, конечно, но чего ты добиваешься?
— Я добиваюсь? О, понимаю. Меняем правила игры. Я рассказываю, а ты все подвергаешь сомнению. Я одно и то же повторяю по два-три раза, а ты ловишь меня на лжи, как Сократ уличаешь в софизмах и диалектических ошибках, как Платон, расставляешь логические западни, загоняешь разум на минные поля гегелевских концепций, техника тезиса — антитезиса, говоря о которой...
— Постой, Юки, пожалуйста. Дай передохнуть минутку. — Джеку начало казаться, что он перегрелся на солнце. Во рту у него пересохло. — Если ты косишь на ненормального, то со мной это пустая трата времени. Можем мы поговорить как люди? Пожалуйста. — Пристально глядя на загадочно улыбавшегося Юки, Эйхорд говорил очень мягко и спокойно.
— Я так не думаю, Эйхорд. Следователь по особо важным делам, не слезающий со страниц журнала «Современная криминалистика», а затем перебравшийся и в чикагскую «Санрайз», в «Америкэн», и в нью-йоркскую «Дейли ньюс». По мне, так я предпочитаю стандартную схему — добрый-злой полицейский. Один угрожает и поносит. Другой шутит, уговаривает и подлизывается. Один отдает приказы и разглагольствует с важным видом. Другой задабривает и предлагает официальную дружбу. По-моему, я все правильно понял? Следствие идет под фонограмму смеха. Кстати, говоря о фонограммах смеха, тебе известно, что...
— Стой! Послушай, Юки, — темные глаза, не мигая, уставились на Джека, — объясни мне вот что. С чего бы это такой симпатичный парень, как ты, находит удовольствие в том, что демонстрирует из машины маленьким девочкам свою штуковину? Ну, был бы ты дегенератом. Но зачем тебе, симпатичному парню, опускаться до этого уровня? Я искренне хотел бы знать.
— Дерьмо. Чистой воды дерьмо. Знаю, все в моем досье, и все абсолютная чушь. Мне вовсе не нужно вытаскивать свою штуковину, чтобы обратить на себя внимание какой-нибудь шлюхи. Поинтересуйся у скромницы мисс Донны, без сомнения стоящей где-то здесь за кулисами. Спроси у нее. Я только жалею, что не стер в порошок эту половозрелую бывшую стюардессу, бывшую полупроститутку, бывшую барменшу. Послушай! Дай я тебе расскажу.
Иду мимо нее в торговом центре, и эта цыпочка буквально раздевает меня глазами, я улыбаюсь в ответ, а она начинает насвистывать нечто вроде «я-девочка-вся-из-себя», делаю стойку и с ходу: «Малышка, не хочешь прокатиться?» Пять минут спустя она уже в моей машине, а моя рука путешествует у нее между ляжками. Скромная маленькая мисс Донна.
Я обозвал ее «горячей головой» за умение мастерски обращаться с моим стариной Слаем. Так и сказал доктору Роберт-су, когда он меня допрашивал. «Роберте, у нее талант брать в рот». И я любил читать ей вслух готические романы, которыми торгуют вразнос, пока она сосала мой член, а потом хватал мисс Донну за волосы и двигал ее головой взад-вперед. И доводил ее буквально до кипения.
Пусть мисс Невинность расскажет тебе, какое удовольствие доставляло ей брать в рот старину Слая и как она, бывало, кричала от наслаждения, когда я набивал ей полный рот спермой. Чертова сука на каблуках. Я не поставлю и крысиную блоху против того, что она там несет. Если мне требуется шлюха, я ее беру. Точка.
— Ну, а как насчет убийств? — спросил Эйхорд. — Зачем такому смышленому парню, как Юки Хакаби, возиться с трупами? Какой смысл?
— Ага, — ухмыльнулся тот и погрозил Эйхорду пальцем. — Что такое? — Юки склонил голову набок, рассмеялся и сказал: — Ну, ну. Гадкий мальчик. Ты не должен задавать мне подобные вопросы, пока не ознакомишь меня с моими правами. Согласно решению Верховного суда по делу «Соединенные Штаты против Миранды», любой гражданин имеет право молчать, когда речь идет о его интересах. Все, что скажете, может быть использовано против вас.
— Парень, который сейчас говорит со мной, — ловкий джентльмен, Хакаби. Он не убийца. Ну же, приятель, раскалывайся.
— Очень эффектно! Ты здорово придумал понизить голос и заговорить доверительным тоном. Почти шепотом. Мне нравится. Очень хорошо! Что ж, Джек, боюсь, ты обречен всю жизнь играть роль доброго полицейского.
— Ты сам сказал, старина, что ты боишься.
— Боюсь чего?
— Чем ты так напуган? Все равно по смертному приговору платишь только раз, не так ли?
— Согласен. Но чего я добьюсь, если помогу вам решить вашу маленькую проблему. Послушай, Джек, могу я быть откровенным? Намекнуть, так сказать. Попытайся взглянуть на это дело чисто теоретически — кто-это-сделал? Вот улики, мистер Эксперт По Серийным Убийствам. Читай по моим губам. У-у-у-ли-и-и-ки-и. Вонзи в это дело зубы. Попытайся расценить все, что я скажу, как улику. Где ты хранишь свои улики? Я храню их дома в специальном шкафу для улик. Но, предположим, у нас два комплекта улик. Параллели иероглифов; одни загадочные, — другие немые, совсем непохожие на Розетту Стоун или меню в ресторанчике дядюшки Ника Зорбы «Греческая ложка». Теперь представь себе эту картину неравнобедренной: гипотенузы треугольников тангенциальны, так что их сумма остается постоянно внутри эллипса, в который они вписаны, загните внешнюю кривую в другую сторону, — тут восьмизначный символ, который вместе с другими уликами раскроет тайну более страшную, чем проповеди Сатаны в альбомах Стоунов.
— Юки!
— Якобы подсознательный символизм в рамках корпоративного учения «Проктор энд Гэмбл», двойной смысл музыки «Битлз» периода неразберихи, а в перигее наших наклонных орбит, когда снова и снова звучит единственная песня этого телевизионного верстового столба, пробирного камня, камня в почках, которого зовут мистер Эд, ясно слышится «кто-то пел песню Сатане» или «все произошло от Сатаны», точно так же, как в последних аккордах «Земляничных полей» предположительно можно услышать «Пол умер», или, по слухам, в мнимой грации и красоте Луи, Лу-у-и-зы, можно было прочесть «трахайте свою девочку всеми способами», или...
— Юки, мы просто теряем драгоценное время, — произнес с улыбкой Джек. — Как получилось, что ты не трахнул ни одну из тех хорошеньких девочек, что замочил? Они были не в твоем вкусе?
— Тебе будет интереснее услышать про то, как я убил целую семью сборщиков апельсинов. Их оказалось трое. Была настоящая работа. Не хочешь узнать, как я грохнул этих старых обезьян?
Эйхорд широко раскрыл глаза, но ничего не ответил. Он опасался упустить первую крупицу информации, которая имела хоть какой-то смысл.
— Не хочешь послушать об этом дельце?
— Конечно хочу.
— Нет. Ты говоришь, что хочешь все узнать, но как только я начинаю объяснять, расписывать, раскладывать по полочкам, сразу отключаешься. А так не годится. У тебя интеллект написан на лице. Без дураков, ты единственный из полицейских, кто хоть чуть-чуть понимает, что у него уже есть в руках.
— Пытаюсь понять тебя.
— Уверен?
— Если только не про фонограммы смеха на телевидении, готов выслушать.
Юки хихикнул:
— Постараюсь. Ты понимаешь, что отныне мы вошли в историю, так?
Эйхорд поднял брови и попытался улыбнуться.
— Убежден, Джек, если я скажу тебе, где зарыты трупы, ты этому в жизни не поверишь. Но прежде чем начнем говорить о скелетах в моем шкафу, ты должен понять мой — как вы там выражаетесь — модус операнди?
— Верно.
— Давай поговорим о Боге и иконах, хорошо? Ты ведь веришь в Бога? — Эйхорд кивнул. — Отлично. Ты знаком с доктриной пантеизма? Ролью духовенства? Парадоксом синкретизма? Филогенетикой? Достаточно ответить «да» или «нет».
— Да или нет.
Тут-то Юки и разошелся. Просто зафонтанировал. Юак Хакаби и предсказывал, Джек отключился где-то между «черепным швом» и «земными обрядами и культом преисподней». Он взглянул на часы и попытался все это проглотить. В общем-то, время было потрачено не совсем уж напрасно. К тому же, когда Юки пожалел о том, что «не стер Донну Баннрош в порошок», Эйхорд почувствовал какое-то слабое озарение. Что-то не имеющее названия, невидимое в долю секунды промелькнуло тогда у него в мозгу. Как прикосновение леденящего ветра.
Теперь он был убежден, признание пустомели Юки мало что значило. Все в этом деле было неправильно. Абсолютно все.
ДАЛЛАС. ТЮРЬМА
Она придет в ночном кошмаре, смерть в облике художника, чтобы изрисовать его мозг мраком и кровью. Она назовет эту картину «Безмолвная жизнь в рамке» и повесит ее лицом к стене, он даже не успеет вскрикнуть — как она заберет его туда, в пустоту каменных коридоров темного лабиринта.
— Клетус! — раздается из мрака душераздирающий вопль.
Он чувствует, как нечто леденящее в жилах кровь, начинает проникать в его мозг, делая его похожим на вуаль в расползающихся пятнах. «Пожалуйста, не надо!» Но вихрь несет его, и падение напоминает погружение в горящий жидкий кристалл, а шуршащий шепот из-за этого затененного зеркала — и есть вопль безумия.
— Клетус! — во мраке взрывающееся, полыхающее зеркало, ангел в огне, вопль его глубоко запрятанного ужаса.
«Пожалуйста, о Господи», — умоляет он, а фигура в тени, высокая, жестокая, перехватывает в мозгу его молитвы, и нестерпимая боль снова заставляет его вопить. Она же смеется и заставляет цитировать Библию, но переиначивая смысл, богохульствуя. И он, вместо того, чтобы произнести «И опять поднял я глаза мои и вижу: вот четыре колесницы выходят из ущелья между горами, и горы те были горы медные», произносит «И опять поднял я глаза мои и вижу: четыре трупа выходят из двух могил, и преступления те были преступления медные».
А теперь, внушает она ему, загляни в могилы и попробуй. Попробуй сырую кровь жертвоприношения.
Удовлетворившись на какое-то время, тень снова смеется и позволяет ему освободить разум, а он всхлипывает, задыхается, пытаясь выкарабкаться из этого кошмара и, просыпаясь, слышит собственный вопль, осознавая, что дикий вопль — это всего лишь шуршание черного шелка.
ДАЛЛАС
Эйхорд никак не мог заснуть. Он остановился в мотеле, расположенном вдали от центра города. Само по себе заведение было неплохим, но в соседнем номере, похоже, организовали вечеринку, и Джек лежал на кровати полуодетый, прислушиваясь к шуму за стеной. В конце концов, чтобы хоть как-то заглушить громкие голоса, он включил телевизор. За два последних дня он не выпил ни глотка. Не то чтобы сознательно решил стать трезвенником, а просто был слишком занят. Сейчас он об этом вспомнил.
Шум все не утихал, и Джек добавил громкости. На экране шло какое-то идиотское шоу, и вдруг за стеной стало тихо. Он решил, наверное, там работал телевизор или гости ушли. Но обычно об этом предупреждает подобный выстрелу из гаубицы грохот захлопываемой двери, а тут тишина. Ни звука, Джек выключил свой телевизор, а заодно и свет. Бросил брюки на спинку стула и рухнул на кровать, но сон не шел. Расследование, которым он занимался, сильно его беспокоило. Столько противоречий, нелепостей. И как найти управу на Юки Хакаби?
Казалось, прошло около двух часов, прежде чем он наконец отключился. Лежа в темноте с открытыми глазами, Джек снова и снова прокручивал всю ту тарабарщину, которую нес Юки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29