Ну, конечно, гостиная-столовая-кабинет не так уж плаха, а спальня настолько велика, что в ней свободно размещается двуспальная кровать и один стул, а кухня устроена как камбуз для человека, у которого никогда не возникало стремления стать поваром. Я пытался держать как можно меньше мебели, чтобы оставалось ощущение пространства — это не так сложно, если учесть, что все набиралось с различных распродаж в Нью-Джерси. А где у вас были темные комнаты, которые вам так не нравятся?
— В нашей квартире, до того, как мы купили этот дом.
— В той самой, где вам хватало места усесться с блокнотом на коленях?
— Да, но она была не только маленькая, но и темная. Квартира, собственно, была нижней частью двухэтажной, в одном из этих старых домов Главной Улицы в Дэнбери, которые делят на четыре — нам досталась половина от такой четверти. Дом выходит сторонами к аллее и улице, но наши окна были слишком малы и выходили на север. Мы никогда не видели солнца. А вы жили в Нью-Джерси?
— Да. — Клер ничего не сказала, ожидая продолжения, и он проговорил: — Я жил там с женой и сыном. Моя жена умерла, и я переехал в Нью-Йорк.
— Вместе с сыном?
— Я привез его в Нью-Йорк, но он живет у сестры и ее мужа, в нескольких кварталах от меня. Я продал дом и все, что было в нем: не мог ничего видеть. — Он резко шевельнулся и сшиб диктофон на пол. — Если есть Бог — покровитель писателей, то он или она напоминают мне, что я здесь для работы. Расскажите мне о темной квартире и о вашем путешествии оттуда в этот прекрасный дом.
Клер улыбнулась.
— Это действительно было как путешествие. Но оно продолжает изменять направление. Или пункт назначения. Я понятия даже не имею, куда оно приведет. Куда я приду. — Ее брови удивленно поднялись. — Не знаю, зачем я это сказала. Это не то, что я хотела бы видеть в статье.
— Тогда мы не станем это использовать, — просто сказал Алекс. — А ваша работа в «Эйгер Лэбс» — тоже часть путешествия?
— Вероятно. Извините, что говорю так неясно, но столь много всего происходит, что сложно найти центр. — Она помолчала. Алекс, расслабившись, откинулся в кресле и не торопил ее. — Думаю, мне всегда раньше казалось, что деньги помогут найти этот центр: как только я стану богата, то смогу устроить свою жизнь вокруг чего-то, что, как думала, самое важное, что с деньгами можно купить, прежде всего, время, на то, чтобы осмотреться и расставить все в каком-то порядке, по значимости, а потом уже в этом найти удовольствие. Организовать, спланировать, а потом уж — зажить в радости. По-настоящему, следуя своим собственным ощущениям и желаниям. И в каком-то смысле мне это удалось. Но все чуть портится другими вещами. Все оказалось не так просто.
— Вы хотите сказать: не просто контролировать. Она снова поглядела на него удивленно:
— Да, именно так. Я думала, что после времени, деньги прежде всего дают возможность контролировать. И на самом деле, сейчас у меня для этого больше возможностей, чем было раньше, по крайней мере, большую часть жизни. — Она принесла серебряный термос, из которого разлила кофе в их чашки. — Я купила дом через полчаса после того, как впервые увидела его, и мы съехали с квартиры, как только смогли накупить мебели. Но даже теперь я не до конца верю, что он принадлежит мне; я просыпаюсь и думаю: как прекрасно, что я здесь, что я совершила этот скачок… от того, чем я была до того, чем стала теперь.
— А то, чем вы стали теперь, отличается от того, чем вы были?
Она задумчиво посмотрела на него:
— Не знаю. Надеюсь, нет. Но думаю я теперь по-иному, и Эмма тоже — это заметно по тому, как мы обсуждаем то, что будем делать и что хотим… Не знаю. Мне надо об этом подумать.
— Ну, к этому мы еще вернемся, — сказал Алекс, хотя это и было то, что его больше всего интересовало для статьи, единственная причина, по которой он согласился писать ее, без того казавшуюся весьма поверхностной по своей теме. — А какие перемены произошли за то время, что вы купили дом?
— Ну, эта комната, например. Остальная часть дома была прекрасна, но мастерской здесь не было, и я решила устроить себе такое место, о котором всегда мечтала. Невероятно, что я и вправду смогла сделать все, как только захотела: едва решив, я позвонила подрядчику — и готово. Я даже не задумывалась о том, смогу ли себе такое позволить, и не стоит ли отказаться от хотя бы одной из идей, потому что они были слишком дороги — я просто сделала это. Но это не имеет отношения к тому контролю — построить жизнь вокруг самых важных вещей, этр имеет отношение только к трате денег. В чем я стала весьма хороша.
— Вам приходилось учиться их тратить?
— Да, но это происходило изумительно легко.
— Просто тратя?
— Большей частью. Но существует целое искусство тратить деньги, получая самое лучшее, и я не уверена, что сама могу с этим справиться. Мне потребовалась помощь экспертов, нескольких женщин, с которыми я познакомилась, которые указали мне такие пути трат, о которых я даже не подозревала.
— Я надеюсь, что это весело. Она улыбнулась:
— Очень весело. Чаще всего это выглядит как игра.
Каждый раз, когда вы тратите деньги, вы выигрываете. И вы всегда выигрываете — это сильное чувство. Раньше я как будто не замечала все то, что прочитывала о путешествиях, концертах или театрах и совсем по-другому взирала на витрины магазинов, особенно под Рождество, когда все становилось так дорого, все сходили с ума от мысли, что если ты не покупаешь без устали, то, значит, ты недостойный человек, или плохой родитель или ненормальный и все такое. Во всяком случае, я справлялась, потому что для меня все было недостижимо, просто не имело отношения к моей жизни, всех этих вещей словно и не существовало. Но вдруг они все появились, и все ждут меня.
— Совсем настоящие и под рукой.
— Да. Почти так я и подумала в первый раз: так близко, что можно коснуться. Это было странно: я не могла остановиться.
— Как будто загипнотизированная. Клер глянула на него:
— Это и есть гипноз. Как наркотики, полагаю.
— Вы полагаете. Но не знаете?
— Нет. Никогда их не пробовала.
— Вы были настолько не любопытны?
— Нет, чуть-чуть я об этом думала, но не знала, как это на мне отразится, и беспокоилась за Эмму. Я была всем, что у нее было, и я не хотела рисковать стать кем-то не на все время для нее. Мне казалось, что если я никогда не буду ими пользоваться, то у меня будет право требовать того же и от нее. Но все мои друзья пробовали, и когда рассказывали о своих ощущениях, мне казалось, что похоже на то, когда у вас есть деньги. Теряется перспектива, теряется ясность в определении вещей, которые не имеют четких границ, таких, как цена. Все вокруг изменяется, становится больше, ярче и желаннее, чем раньше. Как будто у всего, что вы видите, появляются руки, пальцы, и все это манит, соблазняет, и нет никаких явных причин отказываться. Не знаю, насколько все это понятно… Вы сказали: «под рукой», как будто понимаете. С вами происходило нечто подобное?
— Ничего — так же, как у вас. Просто было время, когда я писал и получал за это много денег и тратил их легко и счастливо, но все это в прошлом.
— Вы писали для журналов?
— Нет, на этом много денег не заработаешь.
Слишком много людей охотно работают за гроши, только бы их опубликовали, поэтому цены ничтожно маленькие для всех. Я получал больше многих, но все равно это было не то, что может вас впечатлить. А когда-то я писал романы.;
— О, — сказала вдруг Клер. — А. Н. Джаррелл. Это вы? Так вот вы кто? Я могла бы догадаться. Я ведь читала ваши книги — они прекрасны. Никто больше не пишет так хорошо про семейные проблемы, и про то, как мы используем свое прошлое, как мы учимся… Так вот вы кто?
Он кивнул: — Но я только хочу сказать…
— А я гадала, почему не видно вашей новой книги — уже… сколько же лет?
— Пять. Но я только хочу сказать, что у меня никогда не было вашего опыта обращения с деньгами — и также у большинства, об этом-то мы и говорим — потому что почти никому не удавалось выиграть сумму, даже близкую к той, которую выиграли вы.
— Но я не получаю ее сразу, — сказала Клер, защищаясь.
— Даже если бы и всю сразу — ничего ужасного в этом нет. Я вас не упрекал. Вы всегда так отзываетесь? Выгибаете спину, когда кто-то заговорит о том, сколько вы выиграли?
— Конечно, нет. Ну, не знаю. Надеюсь, нет. Я этого не стыжусь.
— Нет? Это честно?
— Я этого не стыжусь, — сказала Клер горячо. Но затем она вспомнила, как мучилась, думая, что она вовсе не заработала эти шестьдесят миллионов долларов, что она даже не унаследовала их — она просто купила билет.
— Я не знаю, — повторила она тихо. — А вы бы на моем месте стыдились?
— Ничуть.
— Почему?
— Потому что нам всегда следует быть благодарными удаче — удачи не так уж много в этом мире, а многие из нас время от времени ее заслуживают. Вы получили больше остальных, но почему нет? Вы хороший человек, почему вам не должно повезти? Кроме того, вы не стянули свой выигрыш у кого-то из-под носа, вы не выманивали у стариков их сбережения, и не грабили пенсионный фонд рабочих, не разоряли маленькие компании, и не увольняли невинных служащих, воруя из их пособия, вы играли по правилам и выиграли. Так чего вам стыдиться? Клер засмеялась:
— Нечего. Благодарю вас. Я это запомню. А почему вы не писали книг пять лет?
— Не знаю. Я просто прекратил это. Не было ни желания, ни мотивации для писания, к тому же, куча сил уходит на проталкивание книги.
— Но что-то, должно быть, случилось.
Алекс наклонился вперед и наполнил их чашки кофе из термоса:
— Вы как раз говорили о потере контроля. Это случается с нами со всеми.
У него умерла жена. Он-потерял семью и дом. Пять лет назад? Наверное.
— Но вы говорили о контроле над событиями — так, чтобы суметь организовать свою жизнь, — сказал Алекс прежде, чем она успела бы заинтересоваться его прошлым. — А что не подчиняется вашему контролю?
— О, много чего. Слишком много, мне кажется. По крайней мере, так иногда кажется. — Она протянула руку и отломила маленькую кисточку винограда, подержала ее в руке. Упругие шарики были холодные и гладкие, пышущие зрелостью, сочные и прекрасные. Она никогда не покупала меньше, чем теперь. Но она не могла контролировать то, что происходит с Эммой, и она уже начинала волноваться, как бы удержать под контролем происходящее между ней и Квентином. И все это не касалось Алекса Джаррелла. Но молчание затягивалось, и она принялась придумывать способ сменить тему.
— Я надеялся, что Эмма будет сегодня, — сказала он, и Клер бросила на него быстрый взгляд.
— А вы вчера много с ней говорили, перед тем, как она привела вас в дом?
— Да нет, чуть-чуть.
Клер подождала, не скажет ли он, что Эмма плакала. Это было так заметно: дорожки от слез на щеках, красные глаза, дрожь в голосе. Но Алекс ничего не сказал, предоставляя Клер умалчивать обо всем, о чем она не желает говорить.
— Вы очень хороший человек, — сказала она спокойно. — Эммы сейчас нет, думаю, она отправилась по магазинам. Она должна вернуться к шести.
— Что ж, тогда я позвоню ей, если можно: я хотел бы с ней поговорить.
Конечно, это ему нужно, подумала Клер. Потому что это не просто приятная беседа, а интервью. У него есть цель. Почему-то ей стало неприятно. На какое-то время она позабыла, что он собирает сведения о них: ей показалось, что она ему понравилась, и он ее понимает. Но все, что он говорит, не имеет отношения к его чувствам. Ему нужно написать статью, и его стиль сбора информации, видимо, такой — небрежный, в форме беседы, в отличие от других репортеров, которые тогда, в мае, выпаливали свои вопросы для статьи о ней. Алекс Джаррелл, романист, журналист, репортер, просто должен быть таким сердечным и вдумчивым, как просто хороший человек, и со всеми: это его работа.
Она встала:
— Думаю, мы разобрались со всем, что вам было нужно.
— Не совсем. — Тут щелкнул его диктофон. — Одна сторона кассеты; это только начало. — Он встал тоже. — Я сделал что-то, отчего вам стало неловко?
— Нет, вы все делали хорошо. Я просто забыла, что это интервью.
— Я тоже. Правда, я ужасно боюсь, что когда вернусь к себе, и прокручу кассету, то услышу, что я слишком много рассуждаю о себе.
Клер улыбнулась. Он на самом деле милый человек:
— А какие у вас еще вопросы?
— Самые основные: об этом доме и всем остальном, что вы сделали для того, чтобы жить иначе, чем вы жили до лотереи. Я не имею в виду покупку машин или шуб, хотя это тоже подходит, я имею в виду — иной стиль жизни. Вроде тех экспертов, которых вы упоминали, женщин, которые помогали вам овладевать искусством хождения за покупками; я уверен, что когда у вас не было денег, вы их не знали, или, по крайней мере, особенно с ними не общались. Организация вашей жизни, вы ведь так говорили. И потом я хотел бы поговорить о вашем возвращении к работе. Что это для вас теперь, когда зарплата вам не нужна, и изменилась ли ваша работа с обладанием деньгами, стала ли свободней, может быть, или более рисковой, или, может быть — ни тем, ни другим. И я хотел бы узнать, какие у вас проблемы с контролем, но если вы не настроены говорить об этом, мы не будем. И я думаю, что то, что я на самом деле хочу — это вернуться к вопросу, который я задал раньше: тот ли вы человек, что были прежде? Я хотел бы знать, кого вы теперь видите, глядя в зеркало. Клер долго смотрела на него.
— Того, кто теперь, глядя в зеркало, чувствует себя уверенно. — Она взглянула на диктофон. — Он выключен.
— Я не забуду того, что вы только что сказали, но я хотел бы поговорить и о всех остальных своих вопросах со включенным диктофоном. Завтра это возможно?
— Да.
— Утром? Я хотел бы разглядеть дом при дневном свете. В десять, если вам это подойдет.
— Да, — повторила она.
Они спустились вместе, и Клер открыла входную дверь. Алекс надел свою кожаную куртку; она была потертой и поблекшей, с замшевыми заплатками на локтях. — Спасибо за нашу беседу, — сказал он. — Мне было очень приятно.
— Мне тоже. — Их руки ненадолго встретились, а затем Клер проследила, как он большими шагами пошел к машине.
— Ну, о чем бы вы там ни говорили, ему это понравилось, — сказала Ханна, подходя сзади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70