Джексон глянул на него, потом на отца.
– Это неинтересно, Джек, – успокоил его Такер.
– А-а…
– Я показала Такеру и Джексону наш музей, – вступила Энни, выводя беседу на нейтральную тему, подальше от деталей, вызывающих излишние эмоции. – Показала новые экспонаты, акулий глаз. Помнишь, я тебе рассказывала об акуле? Кажется, и глаз упоминала.
– Да, помню. Ваша выставка ведь скоро откроется?
– Да, в среду.
– Непременно зайду.
– Мы устроим небольшую вечеринку во вторник вечером. Ничего особенного. Парочка представителей городского совета да наши общественницы, в узком кругу.
– Уговори Такера спеть на вашем приеме.
Ну вот, получается, что сама напросилась. Энни прикусила язык. Дункану только дай зацепку, он шанса не упустит.
– Ага, – скептически заметила Энни, – если Такер захочет прервать двадцатилетнее молчание, то лучшего случая, чем выставка в музее Гулнесса, и желать нечего.
Такер рассмеялся. Дункан уставился в тарелку и проблеял:
– Любой случай подходящий. Не знаю, сказала ли вам Энни, но я давний почитатель вашего таланта. Я… Без преувеличения можно сказать, что я лучший в мире знаток вашего творчества.
– Читал.
– О… Черт… Можете указать, в чем я ошибся?
– Даже не знаю, с чего и начать, – ухмыльнулся Такер.
– Может быть, дадите интервью? Чтобы упорядочить сведения. Вы видели наш сайт, публика там внимательная и благодарная.
– Дункан, перестань, – перебила его Энни.
– Извините.
– Да нечего упорядочивать, – отмахнулся Такер. – Вот я, вот моя жизнь, и вот где-то полтора десятка человек вроде вас, которые по каким-то причинам, только им известным, тратят кучу времени на гадание о жизни моей недостойной особы.
– Вполне может быть, что с вашей точки зрения все именно так и выглядит.
– Думаете, другие точки зрения вернее?
– Мы могли бы ограничиться лишь вопросами, касающимися песен.
– Отстань, Дункан! – велела Энни. – Вряд ли Такера интересуют ваши вопросы.
– Ага, значит, вы по-прежнему стремитесь проверить, я это или не я? И у вас заготовлен убойный вопрос, который поможет это выяснить?
– Я… Да, точно. Есть такой вопрос.
– Валяйте. Хочу проверить, достаточно ли я знаю свою жизнь.
– Только… Не будет ли этот вопрос слишком личным…
– Если не для детских ушей, мы проводим Джексона в его комнату.
– Нет-нет… Ничего особенного. Я только хотел спросить, кого еще вы рисовали, кроме Джули Битти.
Энни показалось, что температура в кухне вдруг упала на несколько градусов. Очевидно, Дункан затронул тему, которую нельзя было затрагивать, но почему эту тему нельзя затрагивать, Энни понять не могла.
– С чего вы взяли, что я ее рисовал?
– Я не хотел бы открывать источник.
– Ваш источник врет.
– Исключено.
Такер опустил нож и вилку на тарелку:
– Нет, мне это положительно нравится. Эти ребята воображают себя ясновидящими, а сами под носом ни хрена не видят.
– Иногда они достаточно зоркие ребята.
– Да бросьте!
Внезапно глаза Дункана утратили способность встречаться взглядом с присутствующими. Признак гнева, как Энни знала по опыту. С гневом своим Дункан управлялся несколько своеобразно; как и остальные его эмоции, гнев частенько находил самый неожиданный выход.
– Портрет Джули вовсе не плох. Только вот, могу поспорить, она больше не курит.
Надо признать, последнюю деталь Дункан преподнес с триумфом – который, правда, подпортил Такер. Он вскочил, перегнулся через стол и ухватил перепугавшегося Дункана за ворот рубашки.
– Ты был у нее!
Энни вспомнила день, когда Дункан ездил в Беркли. Вернулся он в гостиницу в странном настрое, рассеянный и возбужденный. Еще он сказал ей в тот вечер, что его одержимость Такером Кроу слабеет.
– Только чтобы воспользоваться туалетом.
– Она тебя пригласила воспользоваться туалетом?
– Такер! – крикнула Энни. – Отпусти его. Ты пугаешь Джексона.
– Ничего не пугает, – отозвался Джексон. – Наоборот, круто. Мне этот дядька вообще не нравится. Врежь ему, пап!
Его реплики хватило, чтобы Такер мгновенно выпустил рубашку Дункана.
– Нехорошо, Джексон, – отеческим тоном произнес Такер.
– Еще как нехорошо, – подтвердил Дункан.
Такер бросил ему предостерегающий взгляд, и Дункан, извиняясь, вскинул руки.
– Ладно, Дункан, будьте любезны объяснить, как вы оказались в туалете Джули.
– Конечно, я был неправ, признаю. Но когда я подошел к ее дому, у меня чуть пузырь не лопался. У дома сидел парень, и он знал, где ключ от входной двери. Джули не было дома, так что этот парень открыл дверь, мы вошли, я сходил в туалет, а потом он показал мне картину. Все вместе заняло не больше пяти минут.
– Тогда все в порядке. А то ведь если семь минут – это уже вторжение в чужие частные владения.
– Глупо получилось, верно. Я ужасно переживал. И сейчас еще переживаю. Даже забыть пытался.
– Однако теперь хвастаешься.
– Я не хвастаюсь. Но я хотел бы подчеркнуть, что я… серьезный человек. То есть серьезный исследователь.
– Похоже, это не одно и то же. Серьезный человек не станет вламываться в чужой дом.
Дункан тяжело вздохнул, и Энни испугалась. Сейчас еще что-нибудь выдаст!
– Что мне сказать в оправдание… Вы призывали нас слушать, и некоторые слушали слишком внимательно. Я хочу сказать, что если бы у кого-то появился шанс влезть в дом к Шекспиру, то такой шанс нельзя упускать, ведь так? Этот человек мог бы обнаружить ценную информацию. Мы узнали бы больше. Я легко могу оправдать человека, который роется в грязном белье Шекспира. В интересах истории и культуры.
– Вас послушать, так Джули у нас Шекспир.
– Жена Шекспира.
– Ох-х… – Такер сморщился, криво усмехнулся. – Вот что, ребята. Зарубите на носу: я даже не Леонард Коэн, что уж тут говорить о Шекспире.
Вы призывали нас слушать… Что ж, тут не возразишь. Было. К словам Дункана не придерешься. Тогда, в беседах с радиодиджеями рок-журналистами, Такер всегда утверждал, что ничего не сделал для того, чтобы стать музыкантом, он просто и есть музыкант – и останется им, будут его слушать или нет. Но Лайзе, матери Грейс, он говорил и другое. Говорил, что хочет стать богатым и знаменитым, что не успокоится, пока его талант не будет признан во всех смыслах. Денежного дождя, правда, он так и не дождался, даже «Джульетта» позволила ему лишь продержаться на приличном уровне в течение года, от силы двух. Но все остальное он получил. Получил популярность у публики, уважение музыкантов и обозревателей; получил обожание фанатов и моделек, которые путались с Джексоном Брауни и Джеком Николсоном. И получил Дункана и компанию. Если хочешь влезть к людям в душу, то не удивляйся, когда они захотят влезть в твою.
– Может, это звучит глупо, – убежденно проповедовал Дункан. – Может, вы этого не желаете слушать. Но я не единственный, кто верит в вашу гениальность. Если вы не уважаете нас как людей, то это еще не значит, что мы неверно судим. Мы читаем, смотрим фильмы, размышляем… Пожалуй, я попал впросак со своими глубокомысленными выводами о вашей «Голой». Обзор был написан не вовремя и исходил из ложных посылок. Но ваш первый альбом… Вы, может, и сами не имеете представления, насколько он емкий, насыщенный. Я до сих пор не могу похвастаться, что проник в самую суть, за все это время. Не берусь судить о том, сколько эти песни значили для вас, но форма выражения, аллюзии, музыкальные отсылки… Все это и составляет искусство. По моему мнению, во всяком случае.
И еще одно… Прошу прощения, заканчиваю. Мне кажется, что люди одаренные свой талант ценят недостаточно. Это неудивительно, ибо то, что дано тебе без всяких с твоей стороны усилий, всегда ценится невысоко. Но я ценю то, чего вы достигли в этом альбоме, выше, пожалуй, чем все остальное, что я слышал. Так что спасибо вам. А теперь мне, пожалуй, пора. Еще раз извините, не мог не сказать вам всего этого, раз уж довелось встретиться.
Дункан поднялся, и в это время зазвонил телефон Энни. Она взяла трубку и почти сразу протянула ее Такеру. Тот сначала ее жеста не заметил. Он все еще глядел на Дункана, как будто произнесенные им слова висели в воздухе возле головы, вписанные в облачко, как на картинке комикса. Похоже Такер внимательно эти слова перечитывал.
– Такер!
– А?
– Грейс.
– Ура! – подпрыгнул Джексон. – Грейси!
В течение двадцати последних лет Грейс служила Такеру козлом отпущения по самым разным поводам. Из-за нее он бросил работу, из-за нее был вынужден, едва заглянув внутрь себя, тут же отшатываться и снова прятаться под панцирь. Она была как темный чулан, куда никогда не заходят; как письмо, которое не дождется ответа; как симптом, о котором никогда не расскажешь врачу. И даже хуже – поскольку при всем этом она оставалась его дочерью.
– Грейс, минуту…
Он удалился с трубкой в гостиную, размышляя о том, что этот странный приморский городишко наилучшим образом приспособлен для примирения, для здорового завершения болезненной истории. Конечно, не следует просить Энни принять еще одного члена его семьи, но они вполне могли бы остановиться на пару дней в какой-нибудь ночлежке с завтраком. Можно было бы прогуливаться по пирсу, сидеть, свесив ноги над водой, говорить, слушать, снова говорить…
– Такер?
Обращение «папа, отец» еще надо заслужить, подумал Такер. Может быть, этим и должны завершиться их беседы на пирсе: она назовет его «папа», он всплакнет…
– Да, это я. Извини. Вышел с телефоном, чтобы никто не мешал.
– Где ты?
– В маленьком городке на восточном берегу Англии. Гулнесс называется. Скучноватый городок, но забавный. Тебе бы понравился.
– Гм. Поздравляю. Ты, конечно, знаешь, что я приехала из Франции, чтобы навестить тебя в больнице.
Голос она унаследовала от матери. Даже – что еще хуже – темперамент, не только голос. Такер услышал ту же решимость видеть в нем – и в любом другом – лучшее, почуял ту же стеснительную улыбку. С Грейс, как и с Лайзой, ему было особенно тяжело – с их всесокрушающей терпимостью, сочувствием, готовностью все простить. Ну как прикажете с такими общаться? Он больше привык к язвительности и сарказму, которые проще игнорировать.
– Да, я слышал, что ты должна приехать.
– Знал, значит. И удрал.
– Я не от тебя удрал.
Не следует слишком много врать человеку, с которым надеешься наладить добрые отношения, но без одной-двух маленьких неправд, без небольших тактических отступлений от генерального направления никак не обойтись.
– Не хотел встречаться с тобой в присутствии остальных.
– Гм. Нелишне напомнить, что большинство среди этих остальных – твои дети.
– Большинство. Но не все. Там еще пара бывших жен. Я чувствовал себя с ними неловко. Ну, и общее самочувствие к тому же…
– Ладно, в конца концов, тебе лучше знать, как справиться с этим.
– Я вот о чем думал… Не хочешь сюда ко мне приехать? Тогда мы с тобой могли бы…
На язык лезли всякие пошлые слова фразы вроде «исцеления», «залечивания ран», «выяснения отношений» и «налаживания связей». Нет уж, спасибо, вслух он такого не скажет.
– Что могли бы?
– Потусить.
– Потусить?
– Да. И, наверное, поболтать.
– Хм…
– Как ты к этому относишься? Может, продиктовать расписание поездов?
– Спасибо, Такер. Но не надо расписания. Не поеду.
– Ох-х…
Такер ушам не поверил. Где готовность к компромиссу, мягкость, неуверенность?
– Мне и в Лондон не хотелось ехать. К чему?
– Спроси у Лиззи.
– Я вообще не пойму, зачем эти встречи, где бы то ни было. Не хочу показаться невежливой, Такер, я считаю, что ты значительный и талантливый человек, и мне было очень интересно читать все эти статьи о тебе. У мамы целая папка вырезок. Но у нас с тобой не слишком много общего, правда?
– Ну… в последние годы…
В трубке раздался мелодичный смех.
– Если точнее, в последние двадцать четыре года.
Ей уже двадцать четыре?
– И я понимаю, что само существование мое… как бы это сказать… не к месту. Я твой альбом слышала. Ни меня, ни Лайзы там и духу нет.
– Это было давно.
– Согласна. Это было давно, когда ты ставил искусство выше… в общем, выше меня.
– Нет-нет, Грейси, я…
– Я понимаю. Правда-правда. Хотя не должна бы. Но ведь на самом деле я ничего не имею против людей искусства, они мне даже нравятся. И я все понимаю. Но чего ты теперь от меня хочешь? Допустим, ты хочешь провести разговор по душам в этой дыре, у черта на куличках. Но дальше-то что? Дальше ничего, если тебе не вздумается изображать лицемера. А мне не нужно твое лицемерие. Не думаю, что ты сильно изменился со времен «Джульетты».
Нет, конечно же, не могла она унаследовать такую проницательность от Лайзы. Что ж, гордись собой, родитель.
Такер вошел в кухню и вернул Энни трубку.
– Ну как?
Он покачал головой.
– Жаль.
– Да ладно. Я ее уже давно потерял. Просто сериалов насмотрелся.
Дункан очень тщательно и очень медленно натягивал пальто, все время что-то поправляя и не попадая в рукава. Жадно впитывал последние минуты свидания всей своей жизни.
– Да вы не торопитесь уходить, – вскользь бросил ему Такер. Дункан поднял на него собачий взгляд, безнадежный, как у прыщавого старшеклашки, который услышал, что первая красотка класса пока что не совсем лишила его своей благосклонности.
– Правда?
– Правда. То, что вы мне тут сказали… Я и сам часто над этим задумывался. Я вам искренне благодарен.
Теперь старшеклашка видит, как первая красотка стаскивает трусики и… Нет, тухлая аналогия, что ни говори. Банальная, захватанная… как резинка трусиков. Стоит лишь взглянуть на нее несколько более критически…
– Если вам интересно порассуждать о моей работе, мне было бы только приятно. В том, что вы в ней здорово разбираетесь, я уже не сомневаюсь.
Какого, собственно, дьявола? За каким чертом он полжизни провел в подполье, прятался от всего света, прятался от таких вот дунканов? Сколько их на свете? Горстка по всему глобусу. Гребаный Интернет объединил их и придал видимость солидности и авторитетности. И тот же гребаный Интернет сделал Такера центром его собственной параноидальной микровселенной.
– Я сожалею, что вломился в туалет Джули Битти, – вздумал вдруг извиняться Дункан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35