Тут есть все, рекомендую друзьям
Будь все так, как он говорил, сидели бы мы сейчас не на скале в Уэльсе, а на стадионе, где играли «Арсенал» с «Эвертоном». Исполнившись жалостью к себе, я клял все подряд: ужасную еду, кошмарные прогулки, тесные, неудобные палатки – эти отвратительные, полные мух норы, в которые нас все время запихивали, и яростнее всего – два пустых места на западной трибуне. Я был ребенком расставшихся родителей, продуктом краха домашнего очага; хотя на самом деле я оказался в скаутском лагере в самом центре Уэльса всего лишь потому, что вступил в скауты. Не в первый раз в моей жизни и, конечно уж, не в последний лицемерная мрачность вытеснила всякое подобие логики.
Незадолго до пяти мы вернулись в мою палатку, чтобы узнать счет. Мы оба понимали, что успех отцовской миссии больше зависел не от его способности подбодрить или в чем-то убедить меня, а от того, как обстояли дела в Лондоне. И мне показалось, что в этот раз он усерднее обычного молился, чтобы наши победили. Предыдущие двадцать минут я его почти не слушал. Отец опустился на чей-то спальный мешок – нелепая фигура в безупречной экипировке младшего чина шестидесятых, – и мы принялись настраивать приемник на Радио-2. Когда начались спортивные новости, мои глаза опять увлажнились (в другом, лучшем мире мы бы сидели сейчас на теплом кожаном сиденье рабочей машины отца, пробиваясь сквозь плотный уличный поток, и непрерывно гудели); когда игра закончилась, Джеймс Александр Гордон объявил результат: наши продули со счетом 0:1. Отец устало привалился к брезенту – он понял, что напрасно потерял время, а я на следующий день отправился домой.
Наскучивший, наскучивший «Арсенал»
«Арсенал» против «Ньюкасла» 27.12.69
– Совершенно достали эти игры по нолям с «Ньюкаслом», – жаловался впоследствии отец. – Не субботы, а сущая скука!
На самом деле было всего две ужасные ничьи, но обе в мой первый сезон на «Хайбери», поэтому я понимал, что он имел в виду, и, более того, чувствовал за них свою ответственность.
Ответственность и вину за то, во что втравил отца. Он не развил в себе истинной любви к клубу и, я думаю, с тем же успехом повел бы меня на игру любой команды первого дивизиона. Я, пожалуй, был в этом уверен, отчего испытывал неловкость. «Арсенал» пыхтел из последних сил, стараясь забить хоть один гол или свести матч вничью, а я сжимался и беспокойно ждал, когда отец начнет выражать свое недовольство. После суиндонской игры я обнаружил, что верность – по крайней мере в футбольном смысле слова, – в отличие от отваги или доброты, не имеет никакого отношения к моральному выбору. Это нечто вроде бородавки или горба – изначальная данность. Даже браки не настолько нетерпимы: попробуйте-ка застукать болельщика «Арсенала», который решился на ходку к «Тоттенхэму» ради порции внесемейных развлечений. И если «развод» здесь все-таки возможен (просто перестать ходить на матчи, когда дела становятся из рук вон плохи), новый альянс совершенно исключен. За последние двадцать три года я много раз пытался пересмотреть свой «брачный договор» и понимал, что выхода нет. Каждое унизительное поражение («Суиндон», «Транмер», «Уолсхол», «Йорк», «Ротерхэм», «Рексхэм») приходилось принимать с терпением, стойкостью и выдержкой – просто не оставалось ничего другого. И когда я это понял, на меня накатила настоящая тоска.
Мне, конечно, ужасно не нравилось, что «Арсенал» был такой скукотонью (теперь я смирился с тем, что он, особенно в ту пору, во многом заслуживал этот эпитет). Я страстно желал, чтобы команда забивала миллионы голов и играла с упорством и жаром одиннадцати Джорджей Вестов, но понимал, что это невозможно, по крайней мере в обозримом будущем. Я не мог защитить слабости моей команды перед отцом – видел их сам и огорчался не меньше, чем он. И при каждой неудачной попытке забить гол или неточном пасе весь сжимался – только бы не слышать вздохов и стонов с соседнего места. Я был привязан к «Арсеналу», а отец ко мне, и с этой ситуацией мы оба ничего не могли поделать.
Пеле
Бразилия против Чехословакии. Июнь 1970-го
До 1970 года мои ровесники и даже люди значительно старше меня больше знали о Яне Уре, чем о самом великом футболисте планеты. Мы понимали, что он, должно быть, очень эффективен, но мало имели тому подтверждений. В 1966 году его команду буквально вышибли из чемпионата португальцы, да и сам он не очень-то вписывался в игру. В 1962 году никто из моих знакомых понятия не имел о Чили. Через шесть лет после публикации Маршала Маклахана «Как понимать средства массовой информации» две трети населения Англии имели о Пеле такое же представление, как полтора века назад о Наполеоне.
Мехико 1970-го стало совершенно новой ступенью восприятия футбола. Футбол всегда был всемирной игрой – в том смысле, что весь мир его смотрел и весь мир в него играл. Но в 1962 году, когда Бразилия сохранила за собой Кубок мира, телевидение оставалось скорее роскошью, а не предметом первой необходимости (во всяком случае, еще не существовало технологий, которые позволяли бы вести прямую трансляцию игр из Чили), а в 1966 году латиноамериканцы были представлены слабо. Бразилия вылетела во время группового турнира, Аргентину никто не замечал до четвертьфинала, когда ее выбила Англия – капитан Раттин был изгнан с поля, но отказался уйти, и сэр Альф отозвался о команде как о сборище животных. Последняя латиноамериканская команда в большой восьмерке – Уругвай – проиграла Германии 0:4. Таким образом, 1970 год стал первым настоящим столкновением Европы и Южной Америки, которое лицезрел мир. Когда Чехословакия повела 1:0 в первой игре с Бразилией, Дэвид Коулман заметил: «Подтверждается все, что мы о них когда-то знали». Он говорил о небрежной защите, но показался всем человеком, в чью миссию входило представление одной культуры людям другой.
А в следующие восемьдесят минут сбылось и остальное, что мы о них знали. Бразильцы сравняли счет со свободного удара: Ривелино разбежался, ударил со срезкой и закрутил мяч в разреженном мексиканском воздухе (пожалуй, я больше никогда не видел, чтобы гол забивали прямо со свободного удара). Затем Бразилия вышла вперед – 2:1. Второй гол забил Пеле: он принял длинный пас на грудь и переправил мяч в угол ворот. В итоге бразильцы выиграли 4:1, и мы в нашем крошечном, но значимом центре всемирной деревни прониклись к ним уважением.
Но дело было даже не в качестве самого футбола, а в искусном и страстном его приукрашивании, словно этот элемент стал таким же обязательным, как угловой или вбрасывание. У меня напрашивается только одно сравнение – с машинами: хотя меня нисколько не интересуют «динки», «корги» и «матчбоксы», я люблю розовый «роллс-ройс» леди Пенелопы и «астон-мартин» Джеймса Бонда. Обе снабжены хитрыми приспособлениями – катапультирующимися сиденьями, тайным оружием, – которые возносят их над скучной действительностью. Попытка Пеле забить гол со своей половины поля ударом свечой или его же финт при обводке перуанского вратаря, когда сам он побежал в одну сторону, а мяч покатился в другую, – те же футбольные эквиваленты катапультирующихся сидений, так что все остальное по сравнению с этим кажется заурядными малолитражками «воксхолл». Даже бразильская манера радоваться забитому голу – пробежка в четыре шага, прыжок, удар кулаком в воздух – отличается от нашей и вызывает одновременно и смех, и зависть.
Самое странное, что все это не имело особого смысла – Англия смогла приспособиться. Во втором матче с Бразилией мы, к несчастью, проиграли 0:1; но на подобных турнирах всегда определяют лучших по самым различным показателям: лучшую команду, лучшего игрока, даже два самых красивых промаха (оба остались за Пеле). Мы тоже внесли свою лепту: лучшее предотвращение прорыва (конечно, Бэнкс – Пеле) и лучшая нейтрализация противника (Мур – Жаирзиньо). Примечательно, что наш вклад в этот праздник определялся хорошей организацией защиты, и все девяносто минут Англия демонстрировала себя лучшей командой мира. Я все-таки расплакался после окончания игры (но главным образом потому, что не разбирался в правилах чемпионата и решил, что мы окончательно вылетели, так что матери пришлось объяснять мне хитрости группового турнира).
В каком-то смысле бразильцы все нам испортили. Они приоткрыли платонический идеал, которого сами так и не смогли достигнуть. Пеле ушел, и в пяти последующих чемпионатах команда демонстрировала лишь слабые отблески его футбола катапультирующихся сидений, словно 1970 год был их полузабытым сном о них же самих. А мы в своей школе остались с выпущенной к чемпионату коллекцией монет и парой замысловатых финтов, которые пытались повторить, но у нас ничего не получилось, и в итоге это занятие пришлось бросить.
Побитый
«Арсенал» против «Дерби» 31.10.70
К 1970 году отец переехал за границу, и у меня выработались новые, не связанные с его нечастыми приездами арсенальские привычки. Мой одноклассник по кличке Лягушонок познакомил меня со своим прозванным Крысенком старшим братом, тоже болельщиком «Арсенала», и мы вместе стали ходить на «Хай-бери». Первые три матча были на редкость зрелищными: 6:2 с «Уэст Бромом», 4:0 с «Форестом» и 4:0 с «Эвертоном». Стояла золотая осень, и все это были плановые игры внутреннего чемпионата.
Глупо и старомодно вспоминать цены 1970 года, но я все-таки решусь. Детский билет до Паддингтона и обратно стоил 30 пенсов, на метро до «Хайбери» еще 10, вход на стадион 15 (для взрослых – 25). Таким образом, даже купив программку, можно было съездить на матч, посмотреть игру команд первого дивизиона и уложиться меньше чем в 60 пенсов.
(Не исключено, что в моих банальных рассуждениях кое-что есть. Сегодня, чтобы навестить мать, мне приходится выкладывать два фунта семьдесят пенсов – в десять раз больше, чем тогда. А посещение стадиона «Арсенала» в сезон 1990/91 года (конечно же, стоячие места) стоило восемь фунтов – вздорожание в 32 раза. Теперь дешевле отправиться в Уэст-Энд и, сидя в отдельном кресле, наслаждаться игрой Вуди Аллена или Арнольда Шварценеггера, чем торчать стоя на «Хайбери» и смотреть, как «Барнсли» сводит вничью игру на Кубок Рамблоуз. Если бы мне сейчас было на двадцать лет меньше, я бы через двадцать лет не стал бы болельщиком «Арсенала» – для большинства ребят нет никакой возможности каждую субботу разживаться десятью – пятнадцатью фунтами. А при нерегулярном посещении матчей нельзя сохранить интерес.)
Великолепие западной трибуны было доступно только отцу, чей кошелек не шел ни в какое сравнение с моим, поэтому мы с Крысенком следили за игрой из загона для школьников, выглядывая из-за спин стоящих впереди. В те годы клуб не одобрял рекламы по периметру поля и всяких «диджеев», и у нас их не было. Фанаты «Челси», возможно, и слушали Битлов и Стоунзов, но на стадионе «Хайбери» нас развлекал Полицейский Метрополитен-оркестр и его солист констебль Алекс Морган (которого в течение всей его хайберийской карьеры так ни разу и не повысили в звании). Он пел хиты из опереток и голливудских мюзиклов – в моей программе игры с «Дерби» значится, что в тот день Морган исполнял «Без женщин жить нельзя на свете…» Кальмана.
Странный ритуал. Перед самым началом игры он брал высочайшую ноту и держал ее как можно дольше. Зрители, сидевшие на нижней восточной трибуне прямо за нами, вскакивали на ноги, а фанаты, собравшиеся на северной, готовы были все освистать и ошикать. «Школьный загон» – такой удивительный закуток был только на «Хайбери» с его шутовской оперой, древним итонцем-президентом «Арсенала» и богатой на взлеты и падения историей клуба (райское местечко для Дженнингсов, Дарбишира и Уильяма Брауна, при условии, что они будут вести себя как надо – придут в кепарях, замызганных пиджачках со стаканчиками шербета в кармане) – вот идеальная возможность для двух учеников классической школы из предместий посмотреть большую игру.
Но в 1970 году все изменилось, когда на трибунах стали появляться большие шишки и люди в «мартинсах». «Школьный загон» превратился в инкубатор будущих хулиганов и крепких парней из Финсбери-парк и Холлоуэй, которые еще недостаточно подросли или не разбогатели, чтобы смотреть игру с северной трибуны, где стояли их старшие братья. В первые недели мы с Крысенком не обращали на них внимания: в конце концов, все мы болельщики «Арсенала» – так чего же бояться? Но было нечто такое, что нас разделяло. Не наше произношение – мы не так уж и правильно говорили. Скорее одежда, или прически, или аккуратные шарфики, или лихорадочное изучение перед матчем программки, которую мы бережно хранили во внутреннем кармашке тряпичного портфеля.
Мы выходили из «школьного загона» за пару минут до окончания игры с «Дерби» при счете 2:0 в пользу «Арсенала» (голы забили Келли и Рэдфорд в первом и во втором таймах), и тут нас отпихнули двое черных (черных!) парней примерно нашего возраста: они были на несколько ярдов выше нас и словно с другой планеты, которая называлась Реальная жизнь, Современная средняя школа и Город. Мое сердце недосчитало нескольких ударов, и я направился к выходу. Парни двинулись следом. Мы прибавили шагу,спеша выбраться из проходов и коридоров, ведущих со стадиона. Я понимал, что обидчики не осмелятся прицепиться на улице посреди огромной толпы покидающих стадион взрослых.
Но все сложилось иначе – им нисколько не помешали взрослые, и мы припустили к станции метро. Крысенок успел, а меня поймали: прижали к стене, пару раз врезали мне по лицу, забрали мой красно-белый шарф и оставили меня – побитого и скрюченного – на тротуаре. Люди – эти самые взрослые – по-отечески ободряюще переступали через мое распростертое на тротуаре тело или обходили стороной, а я вспоминал прошлые бесчисленные синяки. Случалось, что в школе мне доставалось гораздо сильнее (я был не только низкорослым, но в придачу еще и задиристым – самое неудачное сочетание), однако там лупили свои, и это мирило со взбучкой. Теперь же все было по-другому. Намного страшнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Незадолго до пяти мы вернулись в мою палатку, чтобы узнать счет. Мы оба понимали, что успех отцовской миссии больше зависел не от его способности подбодрить или в чем-то убедить меня, а от того, как обстояли дела в Лондоне. И мне показалось, что в этот раз он усерднее обычного молился, чтобы наши победили. Предыдущие двадцать минут я его почти не слушал. Отец опустился на чей-то спальный мешок – нелепая фигура в безупречной экипировке младшего чина шестидесятых, – и мы принялись настраивать приемник на Радио-2. Когда начались спортивные новости, мои глаза опять увлажнились (в другом, лучшем мире мы бы сидели сейчас на теплом кожаном сиденье рабочей машины отца, пробиваясь сквозь плотный уличный поток, и непрерывно гудели); когда игра закончилась, Джеймс Александр Гордон объявил результат: наши продули со счетом 0:1. Отец устало привалился к брезенту – он понял, что напрасно потерял время, а я на следующий день отправился домой.
Наскучивший, наскучивший «Арсенал»
«Арсенал» против «Ньюкасла» 27.12.69
– Совершенно достали эти игры по нолям с «Ньюкаслом», – жаловался впоследствии отец. – Не субботы, а сущая скука!
На самом деле было всего две ужасные ничьи, но обе в мой первый сезон на «Хайбери», поэтому я понимал, что он имел в виду, и, более того, чувствовал за них свою ответственность.
Ответственность и вину за то, во что втравил отца. Он не развил в себе истинной любви к клубу и, я думаю, с тем же успехом повел бы меня на игру любой команды первого дивизиона. Я, пожалуй, был в этом уверен, отчего испытывал неловкость. «Арсенал» пыхтел из последних сил, стараясь забить хоть один гол или свести матч вничью, а я сжимался и беспокойно ждал, когда отец начнет выражать свое недовольство. После суиндонской игры я обнаружил, что верность – по крайней мере в футбольном смысле слова, – в отличие от отваги или доброты, не имеет никакого отношения к моральному выбору. Это нечто вроде бородавки или горба – изначальная данность. Даже браки не настолько нетерпимы: попробуйте-ка застукать болельщика «Арсенала», который решился на ходку к «Тоттенхэму» ради порции внесемейных развлечений. И если «развод» здесь все-таки возможен (просто перестать ходить на матчи, когда дела становятся из рук вон плохи), новый альянс совершенно исключен. За последние двадцать три года я много раз пытался пересмотреть свой «брачный договор» и понимал, что выхода нет. Каждое унизительное поражение («Суиндон», «Транмер», «Уолсхол», «Йорк», «Ротерхэм», «Рексхэм») приходилось принимать с терпением, стойкостью и выдержкой – просто не оставалось ничего другого. И когда я это понял, на меня накатила настоящая тоска.
Мне, конечно, ужасно не нравилось, что «Арсенал» был такой скукотонью (теперь я смирился с тем, что он, особенно в ту пору, во многом заслуживал этот эпитет). Я страстно желал, чтобы команда забивала миллионы голов и играла с упорством и жаром одиннадцати Джорджей Вестов, но понимал, что это невозможно, по крайней мере в обозримом будущем. Я не мог защитить слабости моей команды перед отцом – видел их сам и огорчался не меньше, чем он. И при каждой неудачной попытке забить гол или неточном пасе весь сжимался – только бы не слышать вздохов и стонов с соседнего места. Я был привязан к «Арсеналу», а отец ко мне, и с этой ситуацией мы оба ничего не могли поделать.
Пеле
Бразилия против Чехословакии. Июнь 1970-го
До 1970 года мои ровесники и даже люди значительно старше меня больше знали о Яне Уре, чем о самом великом футболисте планеты. Мы понимали, что он, должно быть, очень эффективен, но мало имели тому подтверждений. В 1966 году его команду буквально вышибли из чемпионата португальцы, да и сам он не очень-то вписывался в игру. В 1962 году никто из моих знакомых понятия не имел о Чили. Через шесть лет после публикации Маршала Маклахана «Как понимать средства массовой информации» две трети населения Англии имели о Пеле такое же представление, как полтора века назад о Наполеоне.
Мехико 1970-го стало совершенно новой ступенью восприятия футбола. Футбол всегда был всемирной игрой – в том смысле, что весь мир его смотрел и весь мир в него играл. Но в 1962 году, когда Бразилия сохранила за собой Кубок мира, телевидение оставалось скорее роскошью, а не предметом первой необходимости (во всяком случае, еще не существовало технологий, которые позволяли бы вести прямую трансляцию игр из Чили), а в 1966 году латиноамериканцы были представлены слабо. Бразилия вылетела во время группового турнира, Аргентину никто не замечал до четвертьфинала, когда ее выбила Англия – капитан Раттин был изгнан с поля, но отказался уйти, и сэр Альф отозвался о команде как о сборище животных. Последняя латиноамериканская команда в большой восьмерке – Уругвай – проиграла Германии 0:4. Таким образом, 1970 год стал первым настоящим столкновением Европы и Южной Америки, которое лицезрел мир. Когда Чехословакия повела 1:0 в первой игре с Бразилией, Дэвид Коулман заметил: «Подтверждается все, что мы о них когда-то знали». Он говорил о небрежной защите, но показался всем человеком, в чью миссию входило представление одной культуры людям другой.
А в следующие восемьдесят минут сбылось и остальное, что мы о них знали. Бразильцы сравняли счет со свободного удара: Ривелино разбежался, ударил со срезкой и закрутил мяч в разреженном мексиканском воздухе (пожалуй, я больше никогда не видел, чтобы гол забивали прямо со свободного удара). Затем Бразилия вышла вперед – 2:1. Второй гол забил Пеле: он принял длинный пас на грудь и переправил мяч в угол ворот. В итоге бразильцы выиграли 4:1, и мы в нашем крошечном, но значимом центре всемирной деревни прониклись к ним уважением.
Но дело было даже не в качестве самого футбола, а в искусном и страстном его приукрашивании, словно этот элемент стал таким же обязательным, как угловой или вбрасывание. У меня напрашивается только одно сравнение – с машинами: хотя меня нисколько не интересуют «динки», «корги» и «матчбоксы», я люблю розовый «роллс-ройс» леди Пенелопы и «астон-мартин» Джеймса Бонда. Обе снабжены хитрыми приспособлениями – катапультирующимися сиденьями, тайным оружием, – которые возносят их над скучной действительностью. Попытка Пеле забить гол со своей половины поля ударом свечой или его же финт при обводке перуанского вратаря, когда сам он побежал в одну сторону, а мяч покатился в другую, – те же футбольные эквиваленты катапультирующихся сидений, так что все остальное по сравнению с этим кажется заурядными малолитражками «воксхолл». Даже бразильская манера радоваться забитому голу – пробежка в четыре шага, прыжок, удар кулаком в воздух – отличается от нашей и вызывает одновременно и смех, и зависть.
Самое странное, что все это не имело особого смысла – Англия смогла приспособиться. Во втором матче с Бразилией мы, к несчастью, проиграли 0:1; но на подобных турнирах всегда определяют лучших по самым различным показателям: лучшую команду, лучшего игрока, даже два самых красивых промаха (оба остались за Пеле). Мы тоже внесли свою лепту: лучшее предотвращение прорыва (конечно, Бэнкс – Пеле) и лучшая нейтрализация противника (Мур – Жаирзиньо). Примечательно, что наш вклад в этот праздник определялся хорошей организацией защиты, и все девяносто минут Англия демонстрировала себя лучшей командой мира. Я все-таки расплакался после окончания игры (но главным образом потому, что не разбирался в правилах чемпионата и решил, что мы окончательно вылетели, так что матери пришлось объяснять мне хитрости группового турнира).
В каком-то смысле бразильцы все нам испортили. Они приоткрыли платонический идеал, которого сами так и не смогли достигнуть. Пеле ушел, и в пяти последующих чемпионатах команда демонстрировала лишь слабые отблески его футбола катапультирующихся сидений, словно 1970 год был их полузабытым сном о них же самих. А мы в своей школе остались с выпущенной к чемпионату коллекцией монет и парой замысловатых финтов, которые пытались повторить, но у нас ничего не получилось, и в итоге это занятие пришлось бросить.
Побитый
«Арсенал» против «Дерби» 31.10.70
К 1970 году отец переехал за границу, и у меня выработались новые, не связанные с его нечастыми приездами арсенальские привычки. Мой одноклассник по кличке Лягушонок познакомил меня со своим прозванным Крысенком старшим братом, тоже болельщиком «Арсенала», и мы вместе стали ходить на «Хай-бери». Первые три матча были на редкость зрелищными: 6:2 с «Уэст Бромом», 4:0 с «Форестом» и 4:0 с «Эвертоном». Стояла золотая осень, и все это были плановые игры внутреннего чемпионата.
Глупо и старомодно вспоминать цены 1970 года, но я все-таки решусь. Детский билет до Паддингтона и обратно стоил 30 пенсов, на метро до «Хайбери» еще 10, вход на стадион 15 (для взрослых – 25). Таким образом, даже купив программку, можно было съездить на матч, посмотреть игру команд первого дивизиона и уложиться меньше чем в 60 пенсов.
(Не исключено, что в моих банальных рассуждениях кое-что есть. Сегодня, чтобы навестить мать, мне приходится выкладывать два фунта семьдесят пенсов – в десять раз больше, чем тогда. А посещение стадиона «Арсенала» в сезон 1990/91 года (конечно же, стоячие места) стоило восемь фунтов – вздорожание в 32 раза. Теперь дешевле отправиться в Уэст-Энд и, сидя в отдельном кресле, наслаждаться игрой Вуди Аллена или Арнольда Шварценеггера, чем торчать стоя на «Хайбери» и смотреть, как «Барнсли» сводит вничью игру на Кубок Рамблоуз. Если бы мне сейчас было на двадцать лет меньше, я бы через двадцать лет не стал бы болельщиком «Арсенала» – для большинства ребят нет никакой возможности каждую субботу разживаться десятью – пятнадцатью фунтами. А при нерегулярном посещении матчей нельзя сохранить интерес.)
Великолепие западной трибуны было доступно только отцу, чей кошелек не шел ни в какое сравнение с моим, поэтому мы с Крысенком следили за игрой из загона для школьников, выглядывая из-за спин стоящих впереди. В те годы клуб не одобрял рекламы по периметру поля и всяких «диджеев», и у нас их не было. Фанаты «Челси», возможно, и слушали Битлов и Стоунзов, но на стадионе «Хайбери» нас развлекал Полицейский Метрополитен-оркестр и его солист констебль Алекс Морган (которого в течение всей его хайберийской карьеры так ни разу и не повысили в звании). Он пел хиты из опереток и голливудских мюзиклов – в моей программе игры с «Дерби» значится, что в тот день Морган исполнял «Без женщин жить нельзя на свете…» Кальмана.
Странный ритуал. Перед самым началом игры он брал высочайшую ноту и держал ее как можно дольше. Зрители, сидевшие на нижней восточной трибуне прямо за нами, вскакивали на ноги, а фанаты, собравшиеся на северной, готовы были все освистать и ошикать. «Школьный загон» – такой удивительный закуток был только на «Хайбери» с его шутовской оперой, древним итонцем-президентом «Арсенала» и богатой на взлеты и падения историей клуба (райское местечко для Дженнингсов, Дарбишира и Уильяма Брауна, при условии, что они будут вести себя как надо – придут в кепарях, замызганных пиджачках со стаканчиками шербета в кармане) – вот идеальная возможность для двух учеников классической школы из предместий посмотреть большую игру.
Но в 1970 году все изменилось, когда на трибунах стали появляться большие шишки и люди в «мартинсах». «Школьный загон» превратился в инкубатор будущих хулиганов и крепких парней из Финсбери-парк и Холлоуэй, которые еще недостаточно подросли или не разбогатели, чтобы смотреть игру с северной трибуны, где стояли их старшие братья. В первые недели мы с Крысенком не обращали на них внимания: в конце концов, все мы болельщики «Арсенала» – так чего же бояться? Но было нечто такое, что нас разделяло. Не наше произношение – мы не так уж и правильно говорили. Скорее одежда, или прически, или аккуратные шарфики, или лихорадочное изучение перед матчем программки, которую мы бережно хранили во внутреннем кармашке тряпичного портфеля.
Мы выходили из «школьного загона» за пару минут до окончания игры с «Дерби» при счете 2:0 в пользу «Арсенала» (голы забили Келли и Рэдфорд в первом и во втором таймах), и тут нас отпихнули двое черных (черных!) парней примерно нашего возраста: они были на несколько ярдов выше нас и словно с другой планеты, которая называлась Реальная жизнь, Современная средняя школа и Город. Мое сердце недосчитало нескольких ударов, и я направился к выходу. Парни двинулись следом. Мы прибавили шагу,спеша выбраться из проходов и коридоров, ведущих со стадиона. Я понимал, что обидчики не осмелятся прицепиться на улице посреди огромной толпы покидающих стадион взрослых.
Но все сложилось иначе – им нисколько не помешали взрослые, и мы припустили к станции метро. Крысенок успел, а меня поймали: прижали к стене, пару раз врезали мне по лицу, забрали мой красно-белый шарф и оставили меня – побитого и скрюченного – на тротуаре. Люди – эти самые взрослые – по-отечески ободряюще переступали через мое распростертое на тротуаре тело или обходили стороной, а я вспоминал прошлые бесчисленные синяки. Случалось, что в школе мне доставалось гораздо сильнее (я был не только низкорослым, но в придачу еще и задиристым – самое неудачное сочетание), однако там лупили свои, и это мирило со взбучкой. Теперь же все было по-другому. Намного страшнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31