— У меня есть к вам несколько вопросов, Пегги, но я хочу, чтобы вы знали: то, что вы здесь скажете, может оказать серьезное влияние на судьбу вашего отца.— Протестую! — сердито закричал Страпп. Он, как, впрочем, и все в зале, нервничал, не понимая, чего добивается отец.— А почему, собственно, мистер Страпп? — спросил отец. — Вы бы предпочли, чтобы я допрашивал эту девушку, не предупредив ее о последствиях, к которым могут привести ее ответы? Чтобы я с ее помощью устанавливал неприятные факты, не разъяснив ей предварительно, чем это может грозить ее отцу?У меня возникло странное чувство, что все это — психологический маневр, цель которого — создать у Пегги впечатление, будто ее отец чуть ли не подсудимый здесь, и дальнейшее подтвердило мою догадку.— Я могу продолжать, ваша честь? — спросил отец.— Продолжайте, мистер Квэйл, но будьте внимательны к своим словам.— Непременно, — кротко сказал отец. — Итак, Пегги, я хочу удостовериться, что вы уяснили себе положение вещей и не допустите опрометчивых высказываний, которые могли бы повредить вашему отцу…— Мистер Квэйл!..— Мой долг предупредить девушку, ваша честь, — сказал отец, — я на этом настаиваю, даже если суду это не представляется необходимым.— Ну хорошо, хорошо, но…Отец снова повернулся к Пегги, и мне показалось, что он смотрит не в лицо ей, а выше, на шелковую косынку, на пышные рыжие волосы, которых уже нет.— Скажите мне, Пегги, — начал он снова, на этот раз почти ласково, — вы любите своего отца?Пегги закусила губу, глянула на Локки, глянула на Тома, потом сказала:— Да, люблю.— Вы бы не хотели, чтобы он пострадал как-нибудь, потерпел увечье или попал в тюрьму?— Протестую! — взревел Страпп, окончательно выйдя из себя.— Протест принят. Мистер Квэйл, должен вам заметить, что ваше поведение выглядит как сознательное неуважение к данному суду.— Хорошо, снимаю свой вопрос, — сказал отец, но при этом так посмотрел на Пегги, как будто безмолвно повторил его вновь.— Да, я бы не хотела, чтобы он пострадал или попал в тюрьму. — Она говорила глухо, понурив голову, с достоинством, но так, словно это признание стоило ей нелегких и даже болезненных усилий.— Тем лучше, — сказал отец. — Потому что, если вы будете говорить правду, ваши ответы пойдут ему на пользу…— Протестую! — крикнул Страпп. — Интересы мистера Макгиббона представляю здесь я.— Мистер Квэйл!.. — устало протянул судья Мастере.— Хорошо, — сказал отец. — Снимаю свое последнее замечание и приношу извинения уважаемому коллеге. Так вот, Пегги, — продолжал он, — полагаю, вы честный человек…Я посмотрел на Тома: он сидел весь вытянувшись, точно окаменев от напряжения, — и я перехватил быстрый взгляд, который украдкой метнула на него Пегги, словно спрашивая, что же это происходит и неужели он не может помочь ей.— Да.— И вы верите в бога и в возмездие божье?— Да, верю…— Мистер Квэйл, право же, мое терпение истощается! — хмуро сказал судья Мастере. — Прошу вас перейти к существу дела и поскорей покончить с тем, что, несомненно, является тягостным испытанием для этой девушки.Отец только молча взглянул на судью Мастерса, но так, что даже меня повело от этого взгляда. Это было все равно, как если бы он прямо обозвал судью набитым дураком.— Хорошо, буду по возможности краток. Скажите, Пегги, в ту ночь вы долго спали? Я подразумеваю — до того, как начался пожар.— Нет.— Но все-таки спали? Ну, хоть час или полчаса?— Нет, — с запинкой выговорила Пегги. — Я совсем не спала.— Следовательно, когда начался пожар, вы бодрствовали, так?— Да, пожалуй, так, — пробормотала Пегги.— Поднимите голову, Пегги, а то вас не слышно, — мягко сказал ей судья Мастере. — Отсюда трудно разобрать слова.— Да, пожалуй, так! — подняв голову, повторила Пегги.— Как, по-вашему, вы бы услышали, если бы кто-то вошел в дом с улицы и поджег его?— Да. Пожалуй, так.— В таком случае, я спрашиваю вас: входил ли той ночью в дом кто-то, кто мог произвести поджог?— Нет. Никто не входил.— Вы в этом уверены, Пегги?— Да. Совершенно уверена.— Иными словами, вы точно знаете, что ваш отец не пробирался той ночью потихоньку в дом и не поджигал его?— Да, точно знаю. Не пробирался и не поджигал.Страпп встал и обратился к судье:— Ваша честь, я полагаю, никто здесь не станет оспаривать это заявление.Было что-то угрожающее в непоколебимом хладнокровии отца.— Вполне согласен с вами, — сказал он Страппу и снова повернулся к Пегги: — Из ваших слов следует, что, если бы кто-то произвел умышленный поджог вашего дома, вы бы не могли не знать об этом. Правильно я вас понял?— Да.— В таком случае, прошу вас, помня о данной вами присяге и о вашем дочернем долге, ответить мне на следующий вопрос: был ли в ту ночь произведен кем-то умышленный поджог вашего дома?— Протестую! — взорвался Страпп. — Это беспримерная, неслыханная жестокость — подвергать молодую девушку такому допросу!Отец вопросительно поднял глаза на судью Мастерса; впрочем, он не сомневался в ответе.— Продолжайте, мистер Квэйл, — отрывисто и зло сказал Мастере, — но скажу вам прямо, мне все это очень не нравится.— Итак, Пегги, можете ли вы сказать, что в ту ночь был произведен умышленный поджог вашего дома?Пегги теперь смотрела только на моего отца. Ей уже было ясно, что сейчас произойдет, она поняла это, когда никто другой еще не понимал, разве что сам Локки и миссис Макгиббон, которая сидела в публике и судорожно завязывала узелок за узелком на своем платочке.— Да, пожалуй, — выговорила Пегги.Все в зале оцепенели.— Точнее, Пегги. Был поджог или не был?Страпп так стремительно вскочил, что мне на миг показалось, будто он сейчас ударит отца своей волосатой лапой. Завязался бурный, ожесточенный спор. Но спорить было, в сущности, не о чем. Пегги — важнейший свидетель, ей задан вопрос, от которого зависит исход дела, поставлен вопрос правильно, ответ требуется четкий и недвусмысленный, свидетельство дочери против отца исключено предыдущими вопросами.— Продолжайте, — сквозь зубы произнес судья Мастере.И отец повторил свой вопрос:— Пегги, был ли в ту ночь произведен умышленный поджог вашего дома?— Да… — сказала Пегги, и две крупные слезы выкатились из ее зеленых глаз.Никто не крикнул, не запротестовал; на глазах у нас распинали человеческую душу во славу некоего безликого божества, пожелавшего так, а не иначе определить в этот миг ее судьбу. Жалость, сочувствие, понимание, даже гнев — каждый из нас испытывал все эти чувства, но было тут нечто еще, что безотчетно понимали все: здесь, не где-то вообще в мире, а именно здесь, решается большая жизненная проблема, и горе нам, если она не будет решена правильно. Я давно уже перестал делать заметки в своем блокноте. Том давно уже позабыл, для чего он здесь.В пустой и гулкой тишине прозвучал следующий, логически неизбежный вопрос:— Кто же поджег дом, Пегги?И прежде чем кто-нибудь успел вмешаться, Пегги одним пальцем смахнула слезу и сказала:— Я…Отец отвел глаза от Пегги еще до ее ответа, словно знал все заранее; он теперь смотрел в другую сторону, туда, где на скамье для свидетелей, ожидающих вызова, сидел Локки. А Локки глядел на дочь, и по лицу его текли слезы. И тут я услышал, как миссис Макгиббон закричала с галереи:— Нет, нет, нет! Это неправда!..Все в зале опешили, еще не понимая смысла того, что произошло; только для отца, казалось, самообличение Пегги не было неожиданностью. Впрочем, когда я теперь вспоминаю все это, мне хочется думать, что и он не догадывался об истине и действительно хотел установить, не было ли в доме кого-то постороннего — Финна Маккуила, например, или еще кого-нибудь из приспешников Локки. И так, вероятно, считали тогда все, кто слушал, как он ведет допрос, — все, вплоть до Страппа и судьи Мастерса.Но одно слово Пегги опрокинуло все расчеты и предположения.Отца хватило еще на один зловещий вопрос:— А ваш отец об этом знал, Пегги?Он понимал, что вопрос будет тотчас же опротестован, но мне кажется, ему хотелось снять с Пегги тяжесть вины и переложить ее на Локки. Но Пегги молчала, что само по себе уже было ответом, а судья Мастере отчаянно колотил в стену молотком, призывая к порядку, а Страпп вперемежку с протестами кричал на Пегги:— Ни слова больше, Пегги, слышите? Молчите и не отвечайте ни на какие вопросы, все, что вы теперь скажете, будет свидетельством против вас самой!Наконец судье Мастерсу с помощью полицейских удалось кое-как водворить тишину, и он обратился к моему отцу с бессильной злостью в тоне:— Мистер Квэйл, примененная вами тактика допроса положительно вышла за пределы допустимого, и я должен констатировать, что был прав в оценке вашего поведения на этом суде.Но это были только слова, пустые слова, они уже не имели значения, ничто уже не имело значения. Для многих в этом зале все рухнуло, развалилось, рассыпалось в прах — для Локки, для Пегги, для Тома, для меня и для отца тоже, да, да, и для него. Он молча подошел к столу, где Том, казалось, висел в воздухе, точно освежеванная овца, подвешенная на тысяче невидимых крюков. Он снял очки, собрал и аккуратно уложил в портфель все бумаги — судья тем временем успел объявить перерыв — и с минуту постоял около Тома с рассеянным видом, будто недоумевая, из-за чего, в сущности, весь этот переполох. Он был не похож на самого себя. Так мог выглядеть человек, добровольно предавший себя во власть стихиям или богам Олимпа — какой-то далекой, вне нас существующей силе.Миссис Макгиббон суетилась около Пегги, которая точно окаменела на месте, глубоко втянув голову в плечи. Но когда подошел Том, она встрепенулась и, отстранив мать, прильнула к его груди головой, а он только терся щекой об эту обкорнанную головку, как ласковая кошка трется о ногу или руку того, в ком чует ответную ласку.— Ничего, Пег, ничего, — повторял он в каком-то оцепенении.Потом ее оттащили, а я, подхватив Тома под руку, увел его в другую сторону, и на том словно бы кончилась целая эра нашей жизни.Всякая юстиция имеет свои кулисы; следующие дни ознаменовались усиленной закулисной деятельностью. Судья Мастере в закрытом заседании вынес то единственное решение, которое можно было вынести. Против Локки и Пегги было возбуждено судебное дело, и Страпп позаботился о том, чтобы слушалось оно немедленно, пока не остыло общее сочувственное к ним отношение. Разбор дела занял ровно полчаса; отец на нем не присутствовал. Оба признали себя виновными в уголовно наказуемых действиях, так что присяжных созывать не понадобилось, но факты были представлены в несколько сдвинутом виде, и в конце концов обвинение против Локки свелось к преступной небрежности и укрывательству, а вина Пегги была квалифицирована как необдуманный поступок, приведший к пагубным последствиям.Локки был приговорен к штрафу в пятьсот фунтов; что же касается Пегги, то ввиду ее молодости и безупречной репутации суд счел возможным ограничиться тем, что взял с ее отца обещание принять меры, чтобы она никогда больше не подвергалась пагубному риску совершить преступление против закона. 17 Нетрудно было, в общем, представить себе, какие меры примет Локки, но даже Том не ожидал, что все произойдет так скоро.Том после суда ушел в буш, к Берковой переправе, ночевал в палатке, а днем бродил по Биллабонгу, стрелял лисиц и зайцев, ловил рыбу и в меру своих сил старался не поддаться отчаянию.Однажды утром в редакцию «Вестника» позвонила Грэйс Гулд и сказала мне:— Тебе известно, что Пегги Макгиббон сегодня дневным поездом уезжает из Сент-Хэлен?— Что ты говоришь! Куда?— В Каслмэйн, — сказала Грэйс. — Но это держат в секрете.Времени оставалось в обрез. Грейс поступила как настоящий друг. Она случайно узнала об отъезде Пегги из разговоров отца, начальника станции. Нужно было срочно разыскать Тома. Не помня себя я кинулся в скобяную лавку, где работал один из близнецов Филби, в надежде выпросить у него мотоцикл. Тоду Филби не очень хотелось доверять свой старенький, но тщательно ухоженный «БСА» такому неопытному мотоциклисту, но в конце концов он сдался.— Только ради бога, Кит, будь осторожен, — несколько раз повторил он, заводя мотор.Я пронесся по городу с самой большой скоростью, на какую мог отважиться, и свернул к дальнему мосту, расположенному ниже по течению реки. Мост был узкий, прямой и на другом берегу упирался в грунтовую дорогу, которая вилась меж полей пшеницы, а дальше огибала заросшую камышом топь, минуя несколько одиноких, заброшенных домиков. В одном месте дорога была перегорожена железными воротами; ворота эти Шортленд, владелец приречных угодий, часто держал на запоре, и я молил бога, чтобы они не оказались запертыми на этот раз. Еще издали я увидел, что створки плотно сомкнуты, но цепь висит свободно, и, соскочив с мотоцикла, я развел створки в стороны, провел мотоцикл между ними, снова закрыл ворота и в облаке красной пыли помчался дальше, туда, где у крутой излучины открывался в чаще кустарника неширокий просвет, — это и была Беркова переправа.Палатку я увидел сразу, но Тома не было.Я вернулся к мотоциклу и нажал клаксон, допотопный механический клаксон, издававший хриплый, надсадный звук. Я нажал его несколько раз, потом закричал во все горло:— Том!.. Где ты, Том?.. Есть новости о Пегги!Прогремел ружейный выстрел, и почти тотчас же я увидел Тома: раздвигая камышовые заросли, он выбирался из дальнего болота. Я отчаянно замахал руками, и он прибавил шагу. Я сел на мотоцикл и проехал ему навстречу, сколько позволила ухабистая тропка, а дальше побежал бегом. Когда мы наконец сошлись, я выпалил, едва переведя дух:— Пегги уезжает сегодня дневным поездом.— Куда?— В Каслмэйн.— В Каслмэйн!.. О господи! — почти простонал Том.Часов ни у меня, ни у него не было, но мы умели определять время по солнцу и понимали, что успеть можно только чудом. Том сел в коляску, я с трудом развернулся и погнал мотоцикл обратно по узкой дороге, над которой в горячем полуденном воздухе еще висела поднятая мной пыль. Том открыл и снова закрыл ворота, мы помчались мимо заброшенных домов, проехали через мост и со скоростью шестьдесят миль понеслись было по шоссе, но тут вдруг Том дернул меня за рубашку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22