Только на второй день на свидетельскую трибуну взошел сам Локки, вызванный его адвокатом Дж.Ч.Страппом. Этот толстенький человечек с бабьим лицом, склонный к напыщенности и пафосу, знал свое дело, и отец уважал его за это. Накануне, во время допроса свидетелей защиты, он не делал никаких попыток оспорить чьи-либо показания, что многих из нас ввело в обман.— Мистер Макгиббон, — обратился он теперь к Локки, — скажите суду, спрашивал ли вас когда-нибудь Дормен Уокер или мой коллега, представляющий его интересы, приезжали ли вы в Сент-Хэлен в ночь пожара?— Нет, никто меня не спрашивал, — сказал Локки.— А вы в ту ночь приезжали в Сент-Хэлен, мистер Макгиббон?— Да, приезжал.В зале раздались недоуменные смешки: ответ Локки не только был неожиданным, но явно скрывал какой-то подвох. Все ведь знали, что Локки с самого начала всячески старался доказать, что и духу его не было в ту ночь около дома.Судья призвал публику к порядку, и Страпп продолжал:— Иначе говоря, все сведения о том, где вы были и что делали в ту ночь, которые в показаниях предыдущих свидетелей складывались в картину преступного умысла, могли быть получены непосредственно от вас, если бы вас просто спросили об этом?— Да.— Но вас не спросили?— Нет.— Силен, Локки! — выкрикнул чей-то голос.Кругом засмеялись, а Дж.Ч.Страпп снисходительно улыбнулся.— Обратимся теперь, — продолжал он, — к развернутой перед нами цепи неопровержимых улик, связанных с оцинкованным корытом, которое столь прославилось в нашем городе и которое, кстати говоря, было украдено…— Заявляю протест, — перебил отец.— Пожалуйста, могу снять это выражение, — с готовностью отозвался Страпп, прежде чем судья Мастере успел сказать свое слово. — Не будем мелочны и не станем вдаваться в обсуждения методов, с помощью которых упомянутое корыто очутилось в распоряжении противной стороны. Попросим только мистера Макгиббона ответить на тот вопрос, для выяснения которого потребовалось сложное лабораторное исследование, — как если бы мы и тут что-то пытались скрыть, хотя на самом деле ничего подобного не было.— Мистер Страпп… — начал было судья Мастере.— Прошу прощения, ваша честь, я хочу только задать вопрос: мистер Макгиббон, наливали вы или не наливали в упомянутое корыто бензин, — речь идет о времени, непосредственно предшествовавшем разбираемому событию.— Нет, — сказал Локки.— Вы в этом твердо уверены?— Могу присягнуть! — воскликнул Локки.— А может быть, вам известно, что кто-либо другой наливал в упомянутое корыто бензин во время, предшествовавшее событию?— Да.— Кто же именно, мистер Макгиббон?— Моя жена…Новое оживление в публике. Я оглянулся на отца. Он был совершенно спокоен. Мне даже показалось, что он доволен, хотя вся его тщательно построенная система доказательств в эту минуту разлеталась вдребезги. Должно быть, независимо от исхода дела мой отец чувствовал себя по-настоящему счастливым только в судебном зале, где извечный конфликт добра и зла решался в схватке отточенных юридических умов, без вмешательства непосвященных и в полном согласии с правилами и установлениями, столь любезными его сердцу.— А скажите, мистер Макгиббон, — утробным голосом спросил Страпп, когда шум в зале улегся, — зачем ваша жена наливала бензин в это корыто?— Она хотела почистить мой костюм, — сказал Локки.Зал грохнул хохотом, которого не могли усмирить ни грозные окрики судьи, ни стук его молоточка — уже не о кафедру, где разложены были его бумаги, а об стену, потому что так выходило громче. Пока полицейские наводили порядок, я воспользовался паузой, чтобы неумелой скорописью сделать заметки в своем блокноте (я сидел за столом прессы вместе со старой девой в очках, репортершей из газеты соседнего городка Нуэ).— Почистить костюм… — повторил Дж.Ч.Страпп для усиления эффекта.Против этого вряд ли можно было что-нибудь возразить — в то время именно так и поступали, когда требовалось почистить одежду. Сухой чистки еще не знали, а единственная мастерская химчистки, недавно открывшаяся в нашем городе, не пользовалась популярностью, так как там брали очень дорого, и хозяйки предпочитали обходиться бензином или нашатырем.— Я, разумеется, еще задам тот же вопрос нашему доблестному брандмайору Бицепсу (смех в зале)… я хотел сказать, мистеру Муррею Смиту, но сперва я хочу спросить вас, мистер Макгиббон: если в оцинкованном корыте находится бензин, оставленный там после чистки костюма, чтобы грязь осела на дно, а в это время в доме возникает пожар, как вы полагаете, что произойдет? Будет ли этот бензин спокойно плескаться в корыте, или же он вш-ш-ш-ш — и вспыхнет?— Конечно, вш-ш-ш-ш — и вспыхнет, — сказал Локки.Новый взрыв смеха. Страпп ответил на него величественным жестом римского сенатора, внимающего рукоплесканиям толпы, а затем повернулся к отцу:— Если у моего ученого собрата есть какие-нибудь вопросы к мистеру Макгиббону, мистер Макгиббон к его услугам.Отец встал, поправил очки на носу и сказал, глядя на Локки:— Когда будете отвечать, помните, что вы поклялись перед господом богом, моим и вашим, говорить правду…К моему немалому удивлению, Локки покраснел; но это значило только, что он почувствовал удар и что когда-нибудь этот удар будет отомщен.— Что заставило вас в понедельник, когда произошел пожар, спешно, среди ночи, вернуться в Сент-Хэлен? — спросил отец.— Надо было доставить домой одного из моих ребят, Финна Маккуила, который утром должен был ехать с Чарли Каслом на другой матч. Спросите Чарли, если мне не верите…Публика и этот ответ встретила ликованием.Но отец держался спокойнее Локки, и Локки это явно смущало, впрочем, и меня тоже, только по-другому: я чувствовал, что отец что-то приберегает к концу, верней рассчитывает докопаться еще до чего-то, в существовании чего он твердо уверен. Я вопросительно посмотрел на Тома, но Том, сидевший по левую руку отца, был весь поглощен ходом допроса.— А домой вы в ту ночь вовсе не заходили?— В самый дом?— В дом или на участок.— Нет, не заходил.Ответ словно бы озадачил отца, но я не знал, действительно он озадачен или притворяется. Во всяком случае, он, видимо, поверил Локки. Я-то безусловно поверил, и Том тоже; нам еще Пегги как-то говорила, что Локки в ту ночь дома не показывался.— А из ваших боксеров никто туда не заходил?— Мне про то неизвестно.— Еще один вопрос, Макгиббон…— Ваша честь! — взревел Локки. — По какому праву он ко мне так обращается?— Мистер Квэйл, — сказал судья Мастере, и видно было, что он сам с трудом сдерживает раздражение, — в этом зале не должно быть места проявлению личных чувств.Отец круто повернулся к судье, точно лев, учуявший шакала:— Я решительно протестую против этого замечания, рассматривая его как инсинуацию, порочащую мое профессиональное достоинство. У вас нет никаких оснований, сэр, обвинять меня в предвзятом отношении, если только вы сами не стремитесь внести в разбирательство дела соображения, к нему не относящиеся. Прошу вас немедленно взять свои слова назад, в противном случае я потребую прекращения судебного заседания, так как оно ведется пристрастно и…— Хорошо, мистер Квэйл! Хорошо, хорошо! — почти проорал судья Мастере, бледный от ярости, а быть может, отчасти и от страха: ведь теперь стало ясно, кто в этом зале главное лицо. — Я только хотел сказать, что в нашей стране к имени человека принято прибавлять слово «мистер», тем более здесь, где оно должно свидетельствовать об уважении к истцу, обратившемуся в суд за восстановлением справедливости. Я просто забыл о том, что вы англичанин, мистер Квэйл, и готов взять свое необдуманное замечание обратно.Отец не поблагодарил судью, словно бы даже не заметил его извинений, и опять повернулся к Локки, совсем притихшему от страха перед этим противником-легковесом, который крушил все и вся, действуя в далекой и непостижимой для него, Локки, сфере.— Позвольте спросить вас, мистер Макгиббон, — спросил отец свирепо-елейно-корректным тоном, — кто из членов вашей семьи первый обнаружил пламя?— Моя дочь Пегги, — запинаясь, выговорил Локки.Услышав имя Пегги, Том кинул быстрый взгляд на отца, и на одно мгновение три человека в этом зале — Том, Локки, отец — как бы втянулись в круг ненависти, настолько сильной, что даже я затылком ощутил ее леденящее прикосновение.— Понятно, — с расстановкой произнес отец.Он снял очки, аккуратно вложил их в футляр и так щелкнул крышкой, что все в зале подскочили от неожиданности. Он задумчиво посмотрел на Тома, точно взвешивая что-то, потом посмотрел на Локки и наконец сказал судье:— У меня больше нет вопросов, ваша честь. Только вот еще что: сегодня, я полагаю, пора уже объявить перерыв, а на завтра я попрошу вызвать для дачи свидетельских показаний мисс Пегги Макгиббон. Вероятно, мистер Макгиббон, ее отец, не откажется сообщить нам ее полное имя, чтобы можно было проставить его в судебной повестке.— Пегги не может прийти в суд, она больна! — закричал Локки голосом человека, цепляющегося за последнюю неомраченную отраду своей жизни.
Не знаю, чего, собственно, рассчитывал добиться от Пегги отец, но мне было ясно, что он уже не сомневается в победе, потому что во всем, что он делал и говорил, чувствовалась уверенность, как это было у Тома во время матча с Финном Маккуилом. Держался он спокойно, слишком даже спокойно. Злость его вдруг исчезла, так же, как тогда у Тома, но на ее место пришла беспощадная твердость, и я понял чутьем, что поражение Локки предрешено. Вопрос был только в том, откуда придет это поражение. Помню, я вечером спросил Тома, что он думает о ходе процесса, но Том, кажется, впервые в жизни старался вообще не думать. Он как будто существовал в безвоздушном пространстве, где не было места для земных, ощутимых тревог, какие несла с собой мысль о завтрашнем утре, о страшной минуте, когда Пегги столкнется с несгибаемой волей нашего отца. И Том попросту ждал, словно все в его жизни застыло, остановилось до утра.Мы все уже были на своих местах, когда в зал, ровно в десять часов, вошли Локки и миссис Макгиббон, а с ними Пегги. Отец в это время переговаривался с Дорменом Уокером о каких-то судебных формальностях и не видел, что произошло, но сразу понял это по возбужденному гулу, поднявшемуся в зале; он не оглянулся, только прервал на середине фразу и ждал, когда Пегги дойдет до отведенной для свидетелей скамьи в первом ряду. Локки сел рядом с нею, а миссис Макгиббон провели на галерею для публики.В овладевшем мной сразу беспокойстве я не мог сосредоточиться, и мой взгляд метался от Пегги к Тому, от Тома к Пегги. Впрочем, все кругом вели себя примерно так же, один лишь отец по-прежнему сидел к залу спиной, и внимание его не раздваивалось.На Пегги стоило посмотреть. Ее голова была повязана зеленой шелковой косынкой, и, когда она только вошла, у меня мелькнул довольно глупый вопрос: как этому черту Локки удалось осуществить свою угрозу? Неужели он это сделал с ведома миссис Макгиббон? Нет, не может быть, решил я. Без привычной рамки волос — о том, что с ними случилось, знали все — лицо Пегги стало другим, вся она стала другая; но ее красота не исчезла, просто это была не та Пегги, на которую я часто заглядывался в последнее время, а какое-то новое, может быть, даже более совершенное существо. Они с Томом открыто, не стесняясь, посмотрели друг на друга, и Пегги закусила губу, только тем и выдав на миг свой страх или боль; после этого они, как по уговору, отвернулись в разные стороны и больше не обменялись ни одним взглядом.— Что ж, будем продолжать, — сказал отец.Он так и не изменил своей позы — спиной к залу. Все были поражены таким упорством.— Мистер Уокер, — обратился он к страховому агенту, — на основании своей многолетней практики считаете ли вы возможным самопроизвольное возникновение пожара?— Нет.— Значит, всегда должна быть причина?— Разумеется.Последовал еще ряд четко сформулированных, но, по существу, незначительных вопросов; лишь после этого отец повернулся к залу лицом и увидел Пегги. Но вызвал он не ее, а брандмайора Смита, по прозвищу Бицепс, которому задал те же вопросы. Затем он ввязался в перепалку со Страппом и судьей, придравшись к какой-то формальности, мне даже показалось, что он нарочно запутывает суть спора, зная, что в нужный момент сумеет разрешить его в свою пользу.Я вдруг разгадал его игру. Он тянул время, желая, чтобы на Пегги успела подействовать атмосфера судебного разбирательства. Отцу была совершенно чужда театральность, но он умел сделать так, чтобы публика почувствовала в нем человека, который лучше всех других знает, что ему нужно и как этого добиться. На миг я как бы взглянул на него широко раскрытыми зелеными глазами Пегги, и он предстал передо мной как некий мстительный демон, внушающий неодолимый страх.Наконец исподволь, как бы даже ненароком, он подобрался к Пегги — и вот она сидит перед ним на небольшом возвышении, огороженном деревянным барьерчиком, и нервно крутит концы своей шелковой косынки, потуже стягивая ее вокруг головы, и смотрит на него, только на него, как будто больше никого и нет в зале. Вероятно, она в эту минуту силилась понять, что же он за человек все-таки и чего ей от него ждать. Теперь-то я уже знаю, что произошло накануне между нею и Локки, но я не хочу касаться этого здесь, чтобы не нарушить последовательность своего рассказа. Зеленые глаза Пегги, рыжие ее брови, каждая веснушка на побледневшем, осунувшемся лице — все точно набрякло страданием, и, если отец, внимательно разглядывавший ее сквозь очки, видел то же, что видел я, даже он, казалось, должен был смягчиться. Но об этом теперь уже трудно судить — в свете всего, что произошло дальше.— Пегги, — начал отец ни ласково, ни сурово. Он пребывал в своем особом, замкнутом мире, где жизнь выглядела совсем по-иному и к ней неприложимы были обычные житейские мерки. — Пегги, — сказал он, — сожалею, что пришлось настоять на вашем приходе, но, строго говоря, не я лично…— Мистер Квэйл! — раздалось грозное предостережение судьи Мастерса.Отец оглянулся на окрик, но так спокойно, так беззлобно, что судья промолчал, обескураженный его невозмутимостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22