Она говорит:
— Мне тоже хочется писать. Вот вернусь на родину, дождусь, когда Виолетта пойдет в школу, и начну.
— Что же ты будешь писать?
— Не знаю. Может быть, историю великой несбывшейся любви.
— А почему эта любовь несбыточна? Лина смеется:
— Да не знаю я. Я ведь пока еще не начала писать.
— Твоя книга будет лживой.
— Откуда ты-то знаешь?
— Знаю. Потому что тебе не все известно. И ты никогда не сможешь написать нашу историю как надо.
— А у нас, оказывается, есть история?
— Да, Лина, есть.
— История любви?
— Это зависит от тебя, Лина. Разве что у тебя была еще какая-нибудь великая несбывшаяся любовь.
Она с улыбкой отвечает:
— Нет, чего не было, того не было. Но ведь я всегда могу ее придумать.
— Нечего тебе придумывать. Я люблю тебя, Лина, а ты — ты любила меня. Мы останавливаемся. Виолетта спит в своей колясочке. Близится весна. Снег тает, под ногами у нас жидкая грязь. Лина глядит на спящую дочку.
— Да, Шандор, я тоже тебя люблю. Но ведь у меня есть муж. И она.
— Не будь их, ты бы любила меня безраздельно? Ты вышла бы за меня замуж?
— Нет, Тобиаш. Я не могу быть женой фабричного рабочего и сама продолжать работать на фабрике. Я спрашиваю:
— А когда я стану знаменитым писателем и приеду за тобой, ты выйдешь за меня? Она говорит:
— Нет, Тобиаш. Во-первых, не верю я, что ты осуществишь эту свою мечту
— стать знаменитым писателем. Во-вторых, я никогда не выйду замуж за сына Эстер. Ведь твою мать когда-то подбросили в деревню цыгане — воры и попрошайки. А я родилась в приличной семье, и мои родители — порядочные и образованные люди.
— Да, знаю. А у меня мать-шлюха, отца и вовсе нет, и сам я простой рабочий. Даже если я стану писателем, для тебя я всегда буду никем, темным, необразованным сыном деревенской потаскухи.
— Да, это так. Я люблю тебя, но это все пустые мечты. Мне стыдно, Шандор. Мне плохо, когда я с мужем, но и рядом с тобой мне тоже не по себе. Все кажется, будто я обманываю вас обоих.
— Но именно это ты и делаешь, Лина. Ты обманываешь нас обоих.
Я думаю: надо сказать ей все до конца, причинить ей такую же боль, какую причиняет мне она, сказать ей хотя бы, что у нас с ней общий отец, образованный, из хорошей семьи. Нужно бы высказать ей все это, но я не могу, не могу причинить ей боль, потому что не хочу терять ее.
Муж Лины уезжает на два дня, чтобы участвовать в конференции. Я предлагаю Лине:
— Может, увидимся вечером? Она колеблется.
— Я не хочу, чтобы ты приходил ко мне домой. И не могу приехать к тебе, это слишком далеко, как я оставлю малышку одну? Знаешь что, подожди меня на мосту. Когда Виолетта заснет, я выбегу на минутку. Приезжай часам к девяти.
Я приезжаю в восемь. Прислонив велосипед к перилам моста, сажусь и жду, как все прошлые вечера. Я мог бы ждать часами, да хоть целыми днями, если нужно, — ничего важнее у меня нет.
Глядя в бинокль, я наблюдаю за Линой. Она входит в заднюю комнату, укладывает ребенка, тушит свет. Отворяет окно, выглядывает, закуривает сигарету. Она не видит меня, но знает, что я тут. Она ждет, пока малышка уснет.
Церковные часы отзванивают девять. Начинается дождь.
Спустя какое-то время Лина подходит ко мне. На голове у нее косынка, по обычаю женщин нашей страны. Только моя мать не носила ни косынки, ни шляпы. У нее были густые, великолепные волосы, пышные даже под дождем.
Лина бросается ко мне в объятия. Я целую ее в щеки, в лоб, в глаза, в шею, в губы. Мои поцелуи мокры от дождя и слез. Я различаю слезы и на щеках Лины — на вкус они солонее, чем капли дождя.
— Почему ты плачешь?
— Я злая, я обидела тебя, Шандор. Сказала, что не выйду за тебя из-за твоей матери. Но ведь это не твоя вина! Ты тут ни при чем. Ты вправе рассердиться и больше не видеться со мной.
— Я думал об этом, Лина, но у меня не хватило сил. Я в твоей власти. Я не могу не видеться с тобой, я просто умру. Не могу обижаться на тебя, даже когда ты мне причиняешь боль. Я знаю, ты меня презираешь, но люблю тебя так, что перенесу и это. Только одно я не смогу перенести — если ты уедешь на родину вместе с Коломаном.
— Именно это мне и придется сделать через несколько месяцев.
— Я не переживу этого, Лина. Она нежно гладит меня по волосам:
— Ну конечно переживешь, Шандор. И потом, ты ведь тоже можешь вернуться, и там мы будем видеться по-прежнему.
— Тайком? За спиной у твоего мужа?
— Другого выхода нет. Если ты любишь меня, возвращайся. Что тебе мешает?
— О, много всего.
Я судорожно прижимаю Лину к себе и долго, бесконечно долго целую в губы, а вокруг нас полыхают молнии, грохочет гром; во мне вспыхивает невыносимый жар и миг спустя извергается наружу бурным потоком семени.
Дождь Вчера я спал очень долго. Мне приснилось, будто я умер. Я видел свою могилу. Она была заброшена, заросла сорняками.
Среди надгробий ходила какая-то старуха. Я спросил ее, почему она не обихаживает мою могилу.
— Это очень старая могила. — ответила она. — Посмотрите на дату. Никто уже и не помнит, кто здесь похоронен.
Я взглянул. Это была дата текущего года. Я не нашелся что сказать.
Когда я проснулся, было уже темно. Не вставая с кровати, я видел небо и звезды на нем. Воздух был прозрачен и мягок.
Я шел. Ничего больше не осталось, только ходьба, дождь, грязь. Мои волосы, моя одежда, все вымокло насквозь, а башмаков у меня не было, я шел босиком. Ноги у меня были белые, и эта белизна резко выделялась на черной грязи. Облака были серые. Солнце еще не взошло. Было холодно. И дождь был холодный. И грязь тоже была холодная.
Я шел. Я встречал других пешеходов. Они все шагали в одну сторону. Они казались такими легкими, как будто совсем ничего не весили. Их ногам, лишенным родной почвы, не грозили никакие раны. Это была дорога тех, кто покинул свой дом, свою страну.
И эта дорога никуда не вела. Прямая и широкая, она не имела конца. Она пересекала города и горы, башни и сады, не оставляя за собой ни малейшего следа. Обернешься, а ее нет как нет. Она была только впереди. По обе ее стороны тянулись бескрайние размокшие поля.
Время рвется на части. Где отыскать забытые пустыри детства? И продолговатые солнца, застывшие в черной мгле? Где отыскать дорогу, оборвавшуюся в пустоту? Времена года утратили всякий смысл. Завтра, вчера… что означают эти слова? Реально только настоящее. Вот сейчас идет снег. А в другой раз льет дождь. Потом восходит солнце или дует ветер. Все это — настоящее. Этого не было вчера и не будет завтра. Это есть сейчас. Это есть всегда. Все разом. Ибо все сущее живет во мне, а не во времени. И все, что живет во мне, зовется настоящим.
Вчера я пошел на берег озера. Вода теперь стала совсем черной, густой и черной, как чернила. И каждый вечер волны уносят с собою несколько забытых дней. Они уплывают к горизонту, словно стремятся к морю. Но море далеко отсюда. Все здесь так далеко.
Я думаю, что скоро выздоровею. Настанет миг, когда что-то сломается во мне самом или где-нибудь в окружающем пространстве. И я воспарю в неведомые выси. А на этой земле только всего и есть что урожаи, мучительное ожидание да невыразимое безмолвие.
Я качу домой под дождем. Я счастлив. Я знаю, что Лина меня любит. Она попросила, чтобы я вернулся на родину одновременно с нею и Коломаном.
Но мне этого не хочется.
Возвращаться на родину… к чему?
Опять работать на какой-нибудь фабрике? Но там уже не будет Лины, ни в цеху, ни в столовой.
Она начнет преподавать в университете.
И перестанет меня узнавать.
Нет, она должна остаться здесь. Нужно, чтобы она осталась. С мужем, с ребенком, мне это безразлично. Я только не хочу, чтобы она уезжала. Я знаю, что она меня любит. Значит, она должна остаться.
Лина останется здесь, со мной. Замужем или нет, с ребенком или нет, все равно. Мы будем жить вместе.
Поработаем какое-то время на фабрике, а потом я начну издавать книги, стихи, романы, новеллы, и мы разбогатеем. Нам не нужно будет работать, мы купим дом в деревне. Пожилая служанка, кроткая и добрая, будет вести наше хозяйство. А мы станем писать книги, заниматься живописью.
Так потекут наши дни.
И нам больше не нужно будет бежать неведомо куда, ждать неведомо чего. Мы будем просыпаться, только когда выспимся. Мы будем ложиться спать, только когда захотим.
Одно лишь плохо: Лина со мной не согласна.
Она непременно хочет вернуться на родину. Уж не знаю зачем. На свете столько разных стран!
Но если я поеду туда, то не удержусь и начну разыскивать свою мать во всех городах, среди всех городских потаскух.
После нашей вчерашней встречи мне стало страшно: что скажет Лина? Она настолько непредсказуема — никогда не знаешь, чего от нее ждать.
На следующее утро она входит в автобус и, как обычно, садится рядом со мной. На левой руке у нее девочка, правую она вкладывает в мою. Так мы и едем до самой фабрики.
Погода прекрасная. В полдень мы обедаем, а потом выходим прогуляться в парк. Садимся на скамейку. Вокруг ни души, мы молчим. Перед нами высится огромное уродливое здание фабрики. А за ним такой прелестный пейзаж, какие видишь разве только в туристических буклетах.
— У тебя. В том чуланчике позади комнаты.
— Чуланчика больше нет. Я устроил там детскую, чтобы поселить у себя Лину.
— Лина собирается жить у тебя?
— Да, в скором времени.
— Ты в этом уверен?
— Уверен, но тебя это не касается. Ладно, можешь переночевать в той комнатке, на ковре. Но только одну эту ночь, не больше.
Автобус подъезжает к «первой деревне». Как обычно, старуха берет свою пачку газет. Входит Лина. Она садится рядом со мной, берет меня за руку, как все прошедшие недели, и впервые кладет мне голову на плечо. Так мы и едем, молча, до самой фабрики. Автобус уже остановился, но Лина не двигается. Думая, что она спит, я легонько трясу ее за плечо. Она падает с сиденья. Выхватив у нее ребенка, я кричу:
— Позовите «скорую»!
Лину уводят в кабинет соцработницы, звонят в больницу. Женщина из ясель забирает девочку.
Я сажусь вместе с Линой в машину «скорой помощи». Меня спрашивают:
— Вы ее муж?
— Да.
Я сжимаю Линины руки, пытаясь согреть их. На полпути Лина приходит в себя.
— Что случилось, Шандор?
— Ничего серьезного, Лина. Просто ты упала.
— А Виолетта?
— Она в яслях, не беспокойся о ней. Она опять спрашивает:
— Но что же со мной случилось? У меня ничего не болит, я себя хорошо чувствую.
— Да, конечно, ничего серьезного. Простой обморок. Вот и больница. Мне говорят:
— Возвращайтесь домой, мы вам позвоним.
— У меня нет телефона. Я лучше подожду здесь. Тогда мне указывают на соседнюю комнату:
— Посидите там.
Это маленькая больничная приемная. Здесь сидит всего один посетитель — молодой человек, крайне испуганный и взволнованный.
— Я не хочу этого видеть. Они заставляют меня присутствовать при родах, чтобы я увидел, как мучается моя жена. Но если я это увижу, то уж никогда больше не смогу заниматься с ней любовью.
— Вы правы, не ходите туда. Чуть позже его зовут:
— Входите, роды начались.
— Нет!
И он убегает. Я гляжу в окно, как он мчится через парк, прочь.
Я жду еще два часа. Наконец появляется молодой улыбающийся врач.
— Можете спокойно ехать домой. Ваша жена не больна, она просто беременна. Думаю, что завтра мы ее уже отпустим. Приезжайте за ней часам к двум.
Вчера, покинув больницу, я так и не пошел на работу. Долго бродил по улицам города, потом, к одиннадцати часам, сел на скамейку в парке напротив университета.
В полдень из здания вышел Коломан, а с ним молодая блондинка. Они прошли по парку, я за ними. Потом они сели на террасе кафе. Было уже по-весеннему тепло. Они заказали еду, они болтали и смеялись.
Увидев Коломана с этой девицей, я испытал приступ ревности. По какому праву он обманывает Лину, пока она работает на него! И по какому праву увозит Лину на родину, если позволяет себе развлекаться с другими женщинами!
Я встаю и подхожу к столику Коломана.
— У вас найдется свободная минутка? Он раздраженно спрашивает:
— Что вам от меня нужно, Шандор?
— Лина в больнице. Сегодня утром она потеряла сознание в автобусе.
— Потеряла сознание?
— Да. Я проводил ее в больницу. Там вас ждут.
— А девочка?
— Девочку оставят в яслях до возвращения вашей жены.
— Спасибо, Шандор. Я скоро поеду в больницу. Сразу же после лекций. Не очень-то он торопится. Спокойно завершает обед и возвращается в университет вместе с девушкой.
А я еду в больницу. Врываюсь в палату к Лине:
— Ваш муж скоро подъедет, сразу после лекций.
— Ты больше не говоришь мне «ты», Шандор?
— Мне холодно, Лина, мне очень холодно. Я чувствую, что теряю тебя. Ты ждешь второго ребенка от Коломана.
На следующее утро мне приходится вновь ехать на автобусе, вновь работать.
Вечером я прохожу мимо Лининого дома, чтобы посмотреть, вернулась ли она из больницы. Во всех комнатах темно.
Проходит три дня, а Лина все еще не вернулась. Я не осмеливаюсь обратиться в больницу, навестить Лину. Я ведь ей не муж, я для нее чужой человек. Нас ничто не связывает, разве только моя любовь к ней. Разве только то, что я ей брат. Но об этом знаю лишь я один.
На четвертый день я звоню в больницу. Мне отвечают, что Лина все еще у них, ее выпишут только в следующее воскресенье.
В субботу после обеда я покупаю букет цветов. Я собираюсь передать его Лине через медсестру, но потом думаю о ее муже, Коломане, и отдаю букет первой встречной на улице.
В воскресенье с утра я жду возле больницы, прячась за деревьями в парке. К четырем часам дня у подъезда тормозит автомобильчик соцработницы. Вскоре выходит Лина, она садится в машину рядом с женщиной.
Коломан не явился за женой.
Вечером, заглянув в их окно, я вижу Коломана, как обычно склонившегося над книгами в большой комнате. Лина возится с дочуркой в спальне.
В понедельник утром Лина входит в автобус. Она выглядит еще более худой и бледной, чем обычно. Садится рядом со мной и плачет, схватив меня за руку, вцепившись в меня.
— Ах, Шандор, Шандор! Я спрашиваю:
— Почему ты так долго пролежала в больнице?
Мне едва удается расслышать то, что она шепчет мне на ухо:
— Мне сделали аборт, Шандор.
Я молчу. Я не знаю, что сказать. Я не знаю, доволен я или огорчен.
1 2 3 4 5 6 7 8