Но в тот момент я ошалела от счастья и как ненормальная выскочила в дверь, прямо к нему в объятия.
Таким трудным оказался путь уже на первом этапе.
Что же будет дальше?
Дальше всё пошло – покатилось…
Я получила общежитие, он нелегально поселился с ребятами и пытался помогать мне готовиться к экзаменам.
Но, Бог мой! Белые ночи в Ленинграде! Любовь после разлуки…
Открытие секса, которым, открыв его, мы занимались во всех укромных уголках Ленинградских парков, рискуя угодить в полицию за нарушение советских нравов, заклеймивших секс, как проявление буржуазной идеологии, чуждой высоконравственному советскому обществу.
Я поняла, что любовь и секс несовместимы с экзаменами и попросила его уехать в Киев, чтобы я могла отключить эмоции и включить мозги.
Тогда, если я справлюсь с этой задачей и сдам экзамены, он вернётся, чтобы перевестись из Костромы в Ленинград и мы, наконец, будем навеки вместе.
Если же я не поступлю, то он приедет, чтобы утешить меня и отправить назад работать в психбольницу, готовиться к следующей попытке и писать ему письма.
Таким образом, он уехал в Киев к родителям, а я осталась решать свою судьбу.
В критические периоды жизни хочется быть наедине с собой.
Когда приходит тяжёлая болезнь или смерть, нужны только сиделки и врачи.
Во время подготовки к экзаменам не нужен никто!
Условия у абитуриентов были неважные.
Не было даже специальной комнаты, где можно было заниматься.
Я учила по ночам в гладилке. Пила кофе, дремала и снова учила.
Я уже писала, как получила пять баллов за сочинение по русскому языку и пять баллов за иностранный язык.
Но для меня существовали ещё две преграды – это задачи по химии и физике.
Я выучила за несколько месяцев учебники, которые в школе проходили в течении трёх лет.
Но не смогла за такой короткий период обрести навыки в решении задач, потому что для этого требуется время и определённая тренировка.
Экзамен по химии прошёл нормально и я получила своих четыре балла.
Осталась физика. Я всю ночь до тошноты решала эти дурацкие задачи, чтобы, придя на экзамен и взяв трясущимися руками билет, убедиться, что готова всё ответить по билету, …….кроме задачи!
Господи! Что же будет, неужели весь этот марафон коту под хвост и опять шпулять уколы психам в ягодицы! (Прости меня, Господи!)
Я с ужасом смотрела на молодого еврея, принимавшего у меня экзамен.
– Ну, что? – бодреньким голосом спросил он.
– Нормально, – кисло промямлила я, и вдруг, отчаявшись, начала нагло и подробно отвечать всё, что я знала, решив так ему надоесть, чтобы до задачи дело не дошло.
Но не прошло. Юморист – еврей быстро разгадал мои «маленькие хитрости» и велел переходить к задаче.
С идиотски – скорбным выражением на лице я тупо водила карандашом по чистому листу бумаги.
– Да, всё правильно, молодец – забавлялся мой дорогой сородич, лучший из всех экзаменаторов мира и, как бы размышляя, диктовал мне решение задачи, которое я смышлено фиксировала на казённой бумаге, подлежащей хранению.
Хитро улыбаясь, он выставил мне в экзаменационный лист четвёрку.
(« за красивые глаза» – надеялась я, ликуя и прыгая от небывалого счастья, свалившегося на меня.)
Очень надеюсь, что БОГ вознаградил его за такое божественное вмешательство в мою судьбу!
Я, конечно, не уверена, что он был еврей, но он был такой родной и понимающий, что я посчитала его евреем. Подумать только! Это был последний экзамен. И в руках этого человека была наша судьба.
Благодаря стечению стольких обстоятельств и моей беспримерной зубрёжке в ординаторской психбольницы и в гладильной комнате студенческого общежития на Каменном Острове в Ленинграде, в Киев полетела телеграмма: «ПОСТУПИЛА!!!!!!»
Он моментально примчался, и мы приступили к решению второй части программы.
Нам предстояло проделать тур по советским техническим вузам для его перевода из Костромского в Ленинградский институт.
Это оказалось почти невозможным, т.к. в его документах чётко и разборчиво, как клеймо, красовалось: – еврей беспартийный.
А внешность чего стоила!
Такой экземпляр едва ли был кому-то нужен.
Все отставные вояки, заведовавшие отделами кадров, шарахались и, как будто боясь испачкаться возвращали бумаги, не читая дальше пятой графы.
Наша любовь снова зависла на волоске. Ей грозила платоническая форма на расстоянии Кострома-Ленинград!
Но нам ещё раз повезло.
В одном институте мы попали не в отдел кадров, а непосредственно к ректору – обладателю тяжёлой челюсти с непоколебимыми очертаниями.
Он бегло взглянул на столбик отличных оценок в документах и мрачно зачислил их обладателя на соответствующий курс.
СОН ДВЕНАДЦАТЫЙ.
– Что делать, ГОСПОДИ, если даже близкие оставят в трудный час!?
– Крысы, бегущие с корабля, не меняют ситуацию…
Спасай корабль!
Забудь о крысах!

СВЕРШИЛОСЬ!!!!
Я больше не барышня из провинциального городка, измученная мечтами о женихе.
Я студентка мединститута легендарного Ленинграда, а жених вот он рядом – красивый, высокий, умный! И он меня любит.
Не чудо ли это? Я готова была молиться на него.
Даже то, что я выучила за несколько месяцев трёхлетнюю программу и сдала экзамены, казалось мне его заслугой.
Мечтайте, девушки! Иногда сбывается…если идти прямо, не сворачивать в кусты и… ваять мечту своими нежными и сильными ручками. БОГ обязательно поможет!
Но на восторги и философские изыскания не было времени, надо было ваять, не покладая рук.
Нам не дали общежития. В который раз возникла вечная жилищная проблема.
Мы были наивны и недогадливы, иначе мы бы сняли одну комнату на двоих и жили бы вместе, экономя деньги и приумножая радости.
Средства у нас были мизерные.
Его родители были достаточно обеспечены, но, якобы из воспитательных соображений, держали единственного сыночка «в чёрном теле», т.е. 20 рублей в месяц и единственный серый костюм на будни и праздники.
Моя мама предпочла бы непедагогично побаловать меня, пожертвовав воспитательными приёмами, но работа в психбольничной прачечной давала возможность кое-как существовать вдвоём с моей младшей сестрой Броней, которую я когда-то в детстве нянчила, и не являлась достаточной, чтобы урывать что-то для меня.
Мне следовало равняться на Ломоносова и других великих русских учёных, вынужденных самим пробивать себе дорогу к свету познания.
В поисках дешёвого жилья мы заехали на электричке в посёлок Всеволожск, в пригороде Ленинграда.
Мы поселились через несколько домов друг от друга и прожили во Всеволожске нашу первую медовую зиму.
Хозяин Виталия Соломон не уступал по уму своему далёкому предку.
Говорить с ним о политике было сплошное удовольствие, тем более, что не требовало дополнительной оплаты.
Я поселилась в дружной русской семье, где было двое детей и муж с женой. Супруги жили в мире и согласии.
П о вечерам они ставили к ужину на стол бутылочку самогонки, картошку с селёдочкой, или пельмени. За мирной беседой и аппетитной закуской бутылочка незаметно пустела, но её никогда второй раз не доливали, а сидя за столом долго и красиво пели песни.
Комната, которую они сдавали, была небольшая, но удобная, с отдельным входом.
Чтобы было дешевле, мы её снимали вместе с другой студенткой Людой.
К сожалению, моя «сожительница» была не самых лучших правил.
Её жизнь до поступления в институт была богата событиями и, увы, часто далёкими от обременительных требований морали.
События включали воровство с последующими тюремными отсидками и, мягко выражаясь, аморальное поведение, которым стыдливо именовали, отсутствующую в стране развитого социализма, проституцию.
Правда, об этом стало известно гораздо позже, когда Людка показала себя как «рецидивистка».
Встань она после поступления в институт «на путь исправления», у неё была прекрасная возможность начать всё сначала, стать врачом и жить, как живёт вся интеллигенция Советского Союза.
Но её такая перспектива не привлекала.
Биография и жизнь соседки меня мало волновали.
Я ничего вокруг не замечала. Я была занята учёбой, работой и любовью.
Красть у меня было нечего.
Людка познакомилась с молодым мальчиком из настоящей интеллигентной Ленинградской семьи, любовно называла его Димычем и часто оставляла на ночь у себя в постели.
Через какое-то время, скромно потупясь, Людка порадовала его, что беременна и хотела бы стать его женой.
Димыч не выразил восторгов по поводу беременности и вежливо, но твёрдо отклонил предложение о браке.
«Несчастная девушка» оперативно узнала адрес «соблазнителя», проникла в интеллигентный дом и наделала там шороху.
При этом выяснилось, что у скромного мальчика есть такая же скромная, красивая невеста и любовь между ними протекает исключительно на платонической платформе.
Людка сумела и перед ней предстать в роли несчастной совращённой жертвы.
Но не тут-то было!
Интеллигентные папа, мама, сын и невеста проявили большое мужество, твёрдость и сплочённость.
Так как ребёнок был воображаемый, то Людке волей-неволей пришлось успокоиться.
Вскоре она нашла себе более соответствующую компанию из нескольких громадных парней.
Она исчезала на несколько дней, потом возвращалась похудевшая, измождённая, с ввалившимися глазами и доверительно рассказывала истории, которые мне тогда казались невозможными, а теперь получили название – групповой секс.
Жажду они утоляли не водой и не кефиром. После чего такая проза, как сидение в анатомке и заучивание названия мышц, костей и прочих премудростей, было бы слишком утомительно.
Для того, чтобы пить и закусывать нужны были деньги, поэтому вскоре они попались на краже и были, к счастью, отчислены из института, иначе ведь могли бы стать врачами и неизвестно скольким бы тогда больным «не поздоровилось»!
Вся эта эпопея длилась почти всё время, пока мы жили во Всеволожске, после чего наши с Людкой пути навсегда разошлись.
В комнате с Виталием жил спокойный парень по фамилии Хилько, с лицом, сплошь покрытым веснушками.
Зима выдалась снежная, холодная. Мы ездили в институт на электричке.
Иногда пути засыпало снегом, электричка не шла. И мы возвращались домой к Виталию, стряхивали с себя снег, который в темноте разлетался искрами по всей комнате, раздевались и ныряли в постель.
Стараясь не дышать и минимально двигаться, мы блаженствовали, а добрый, бедный Хилько прикидывался, что крепко спит и ничего не слышит и не видит.
Неплохо бы тогда к нашей молодости и любви иметь некоторое материальное обеспечение.
Наших средств хватало на кильку, картошку и дешёвые обеды в студенческой столовой.
Все выходные мы посвящали Ленинграду и его пригородам, пользуясь очень доступными даже для нас студенческими билетами.
Описывать Ленинград и его загородные дворцы нет смысла.
Это целый город, являющийся произведением искусства.
Это город – украшение!
Для того, чтобы познать и оценить этот архитектурный шедевр, надо жить там целую жизнь и каждую свободную минуту ходить, любоваться и изучать!
Нам двух счастливых лет, прожитых в Ленинграде, не хватило.
В Ленинграде жила, вернувшаяся из ссылки Дора Исааковна Тимофеева, с которой мы дружили в Пихтовке, когда мне было двенадцать, а ей пятьдесят лет.
Это было как чудо – снова встретиться, но уже на свободе!
Она не уставала устраивать нам персональные экскурсии, сама снова и снова восхищаясь городом, в который была влюблена.
Это были радости. Однако были и трудности.
Учёба, после радости по поводу поступления в институт, свалилась на меня, как крупный град на беспечную бабочку.
Опять надо было учить физику и химию, решать задачи и мудрить с химическими реакциями. Но это полбеды, это можно было пережить, настоящей бедой была анатомия.
Боже мой! Огромные тяжёлые фолианты-атласы с тысячами воображаемых срезов на различных уровнях и планах человеческого тела со многими тысячами обозначений и латинских названий.
Изучение начинается со скелета.
Действие, в основном, происходит в «анатомке».
Это большое помещение, где в ваннах по несколько штук вместе плавают заформалиненные трупы (безымянные и безродные, бывшие некогда живыми людьми со своими радостями, проблемами и чувствами). Они, почерневшие и увядшие, но сохранившие очертания человеческого тела, служат наглядным пособием.
Их изучают целыми и по частям.
На оцинкованных столах лежат расчленённые тела и части от различных трупов.
Каждое занятие, в зависимости от изучаемой темы, группа получала на блюде руку, ногу, его величество – мозг со всеми извилинами и черепно-мозговыми нервами, сердце, лёгкие или мужской половой член в разрезе (для удобства изучения).
Приходилось целыми днями «торчать в анатомке» с позвонком или затылочной костью в руках, зазубривая все отверстия и бугорки на ней.
Наскоро помыв руки, мы тут же жевали какой-нибудь пирожок с мясной начинкой, купленный в буфете за 10 копеек, и снова приступали к заучиванию человеческих частей.
Надо было запомнить сотни латинских названий (по-русски и латыни), да ещё уметь показать на экспонате где что находится.
Однако анатомия – это цветочки.
Ягодки это – топографическая анатомия.
Каждый студент мединститута знает, что только тогда можно надеяться стать врачом, если сдашь экзамен по топографической анатомии.
Если вообразить, что найдётся студент, который хорошо выучил анатомию и знает все кости, мышцы, сосуды, нервы, внутренние органы, головной мозг, органы чувств и так далее, то, изучая топографическую анатомию надо запомнить их расположение по отношению друг к другу, т.е. надо знать где что лежит и проходит, что с чем соседствует, в какое отверстие входит и выходит и как взаимодействует между собой.
Названия по латыни звучат как музыка, но попробуйте её запомнить наизусть. Пара самых заметных на передней поверхности шеи мышц, например, имеет следующее «имя-отчество»: Muskulus sterno-klejdo-mastoideus, что звучит очень складно и приятно, поэтому такие названия знают все. Но есть вещи поистине трудно постижимые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37