Приезжает машина, он выходит и через секунду он уже в подъезде.
Нет. Малыш уже высчитал все правильно. Сказал мистер Шульц. Утро – вот то самое время. Сажаешь двух человек по углам стойки с глушителями, пусть пьют кофе… Там, кстати, другие выходы есть?
Да, есть запасной выход. Спускаешься вниз и через подвал выходишь на Семьдесят Вторую улицу.
Отлично, сказал мистер Шульц, похлопывая меня по плечу. Отлично. Я почувствовал теплоту его ладони, тяжесть руки, будто отцовской руки, знакомой, полновесной, мужской. Он одобрительно улыбался мне, я видел его рот, его зубы. Мы покажем им, блядям, что не надо делать, мы покажем, им как совать нос не в свои дела! А сам буду ошиваться здесь в Джерси и сделаю морду лопатой: «У меня против прокурора ничего нет!» Я прав? Он сжал мое плечо и поднялся. Они еще будут благодарить меня, обратился он к мистеру Берману, и скажут мне про предусмотрительность, которую я реализовал очень и очень быстро, запомни мои слова, Отто. Вот что значит попасть в струю. Именно это.
Он потянул, одернул края пиджака вниз и пошел в ванну. Наш стол стоял под прямым углом к стене, у самого угла комнаты. Я сидел спиной к стене, не видя вход в бар, но зеркала позволяли мне видеть не только вход в бар, но и дальше, через коридор. Остальным через зеркала был виден лишь вход. Есть все-таки в зеркалах некое таинственное могущество видения. Я смог увидеть даже неоновые часы, вернее их отблески, на самом входе в «Таверну». Свет напоминал лунный свет на ряби черной воды. Затем мне показалось, что эту воду кто-то всколыхнул. Я услышал, как о коврик на входе шаркнули ногой и очень аккуратно открыли и закрыли дверь. Неестественно для такого позднего часа тихо.
Ну откуда я это знал? Откуда? Я тут же все понял – из этой ряби, из шороха, из поступи неких людей. Неужто я верил, что своей деятельностью мы вызвали из небытия духов зла, столь могущественных, что они даже сумели материализоваться и появиться перед нами? Я осторожно наклонился вперед, привставая со стула.
Глушители, сказал Лулу, думая о себе. Мистер Берман развернулся лицом к входной двери, чтобы посмотреть на входящего, глядя на меня, глядя как я поднимаюсь с места. Я успел заметить тонкие волосы Ирвинга, его аккуратную прическу, каждый волосок на месте. Затем, двумя шагами я преодолел пространство до кухни, а там находился мужской туалет. Мне ударил в нос запах. Открыл дверь. Мистер Шульц стоял над писсуаром, расставив ноги, руки внизу, полы пиджака расправлены вовне, моча выливалась из него тугой струей. Я хотел сказать ему, что в такой позе он страшно уязвим. Затем, когда в комнате раздались выстрелы, я подумал, что через его пенис прошел электроток, так он дернулся. В книгах говорилось, что никогда не надо мочиться в шторм, особенно рядом с электрической лампой. Хуже ситуации не придумать.
Но он не был поражен электричеством, втиснутый вместе со мной в крошечный туалет, он резко двинул меня плечом, сунув руку за пояс, доставая пистолет. Я запрыгнул на сиденье и тоже начал лихорадочно доставать свой. По-моему, он так и не понял, что я рядом с ним, потому что он нацелил ствол вверх в потолок, а сам продолжал делать смешную вещь – старался быстро застегнуть ширинку. Мы не слышали выстрелов, они просто оглушили нас, звенели в ушах, они стали продолжающейся катастрофой, за дверью уничтожающей все планы и все надежды. Мой пистолет, разумеется, застрял в подкладке курточки, я, как идиот, извивался и дергался, такой же смешной, как мистер Шульц. Донесся запах пороховой гари, дымок стелился из-под двери, как ядовитый газ, и в этот момент мистер Шульц понял, что здесь, в туалете, его точно шлепнут как муху, прямо через дверь и более позорной смерти и не придумать. Поэтому он кулаком шибанул в дверь, выскочил и я увидел его открытый рот – он кричал. Из него вылетали слова, неслышные мне, вылетала вся его ярость, он выбежал из туалета и направил ствол на противника. Последнее, что я заметил – мокрые подмышки. Он забежал в комнату. Зазвучали новые выстрели, более крупного калибра – его спина окрасилась красным, рваным, на зеленых обоях обозначились точки от пуль. Затем дверь медленно закрылась.
Пока в ваших ушах не раздается близкий свист пуль от боя, происходящего на ваших глазах, невозможно понять, как стремительна жизнь. Она в такие секунды превращается в сгусток энергии, никакие законы и правила не действуют. Вверху туалета было маленькое оконце, я дотянулся до него, используя цепочку сливного бачка, распахнул его рывком. Оно было маленьким для меня, поэтому я в долю секунды исхитрился перевернуться в воздухе и полез в него ногами вперед, извиваясь как уж, протолкнул колени, бедра, задницу, затем мне больно сдавило ребра, но я протолкнул и их, вытянул руки, как Бо перед падением в пучину океана, и упал на землю, всю покрытую кусками угля. Я подвернул ногу, зашиб голень, куски черного угля врезались мне в ладони, локти и лицо. Сердце выскакивало наружу, его удары перестали быть ритмичными, они стали глухими, сердце раскатывалось по всей груди, стесняя дыхании и забивая глотку. В тот момент я слышал только его. Я рванул, немного покалеченный в ногах, по улице, сжимая в руке пистолет, как заправский гангстер. Добежав до угла, я увидел свет фар, они быстро двигались и затухали в темноте улицы. Через минуту тишина и чернота восстановились. Я еще видел вдалеке слабые огоньки, но ждать больше не мог, я прислонился к стене за угол и постоял так в кромешной мгле, видя перед собой лишь раскачивающиеся от ветра телефонные провода.
Я слышал только себя, свои тяжелые вдохи и выдохи. Открыв дверь в бар, я увидел плавающий в свете голубых ламп и отблесков от бутылок легкий дым. Голова хозяина показалась из-за стойки, он увидел меня и тут же спрятался. Смешно. Но страх смешон. Я пересек главную комнату, прошел по коридору и прежде чем дошел до той самой комнаты ощутил, что воздух отяжелел и наполнился гарью, смешанной с запахом крови. Меня затошнило от предстоящего вида, от смерти, мгновенной и такой нереальной. Войдя внутрь я споткнулся о ноги Ирвинга, он лежал у входа, лицом вниз, пистолет в руке, нога вытянута. Я перешагнул через него и увидел Лулу Розенкранца – того убили сидящим. Он оказался пришпиленным к стене, так и не успев встать со стула. Кровь толчками выплескивалась из его головы, окрашивая обои, волосы, нестриженые, пропитались кровью, глаза смотрели в потолок, пистолет лежал в руке на коленях. Он напоминал мне убитого в процессе мастурбации, бедняга, как он разочаровал меня. Я не чувствовал горя, они умерли так быстро, будто им просто перерезали какую-то ниточку, связывающую их с жизнью. Мистер Берман упал лицом на стол, горб, пропитанный кровью, возвышался над его спиной, по-прежнему оттягивая на себя пиджак, он лежал, придавливая щекой свои очки. Еще одно разочарование. И мистер Шульц меня бросил, оставил безотцовщиной, подвел меня еще раз. Они все бросили меня в омут одиночества, будто ничего не было – не было работы и жизни в банде, все, что случилось – иллюзия. Смерть подвела страшный итог, оставляя туманными слова его, слова мои, поступки его, поступки мои, оставляя наши мысли, наши чувства невостребованными, наказав нас за высокомерие, будто мы собирались прожить вечно, будто мы не субстанция, промелькивающая в истории за одну секунду, будто мы – боги, а не то, что есть на самом деле – ничего не значащие, оставляющие за собой лишь дым или эхо от спетой песни.
Мистер Шульц, лежавший на спине, был еще жив. Он пошевелил ногами и посмотрел спокойно на меня. Выражение лица его было торжественным, вся кожа покрыта потом, она блестела в свете бледных ламп. Одна рука была засунута в жилетку, как у Наполеона на портрете, он казался живым и контролирующим ситуацию по-прежнему. Я наклонился к нему и сказал что-то, думая, что он снова даст мне какой-нибудь приказ. Я спросил его, что я должен сделать, позвать полицию, отвезти его в больницу? Я был готов как всегда выполнить любой его приказ, одновременно всерьез принимая его состояние, ожидая, что он прикажет помочь ему встать или присесть. В любом случае, что именно он прикажет, что надо делать. Он также спокойно продолжал смотреть на меня и просто молчал, он был невменяем от болевого шока, и не ощущал боли.
Но в комнате слышался голос, мне показалось, что это какой-то дух возникший из дыма, пытается что-то произнести свистящим шепотом, слишком тихим для понимания. Хотя губы мистера Шульца не шевелились, сам он был неподвижен, глаза его, через спокойствие и сохранившуюся в нем жизнь, безмолвно приказывали мне слушать. Я обернулся, пытаясь понять, откуда идет звук. Мне стало страшно, будто этот звук эхом отображался от стен и был ничем иным как моих дыханием, сиплым и неровным. Я вытер нос об рукав, протер глаза тыльной стороной ладони, сдержал дыхание, но звук зашелестел снова и дикий страх снова сковал мои члены. Уже пережив первый и самый ужасный приступ кошмара я внезапно понял, что это говорит Аббадабба. Я завопил, я уже попрощался с ним, с мертвым, а сейчас он оттуда, из небытия, пытается что-то сообщить мне.
Все было естественным даже в этой пропахшей гарью жути – даже перед смертью их разделение по функция не давало сбоев. Мистер Шульц оставался телом, мистер Берман – мозгом. И до тех пор пока живо тело, мистер Берман думал за него, говорил за него, даже несмотря на то, что формально мистер Берман был уже трупом. Разумеется, были живы еще оба, но в тот момент, я не мог ничего понять и лишь такая логическая бессмыслица как-то успокоила меня. А еще мелькнула довольная мыслишка, что это по моей вине и прихоти они лежат сейчас разделенные. Я положил голову на стол и стал слушать его слова. Они трудно ему доставались, последние слова, каждое рождалось в муках в его губах, он отдыхал после проговаривания, набирался сил и снова выдыхал. Слово. Дожидаясь его выдыхов я посмотрел на счетную машинку, лежащую рядом на столе. Из нее выползла лента с цифрами. Много чисел. Потом я снова поглядел на него и стал для убедительности читать слова по его губам, прежде чем доверять слуху. Мне не дано узнать, зачем он сказал все это именно мне. Но он окончил говорить именно тогда, когда я услышал вой полицейских сирен. На последнем рывке, на последнем выдохе:
– Направо. Три-три. Налево два раза. Два-семь. Направо два раза. Три-три.
Поняв, что мистер Берман умер, или еще раз умер, я снова подошел к Голландцу. Его глаза закрылись, он тяжело дышал. Мне показалось, что он начал понимать, что произошло. Я не хотел его даже трогать, он был мокр, слишком живой для моих рук, но тем не менее я сунул руку в его внутренний карман и вытащил ключи, вытерев о него же его же кровь. В кармане штанов лежали четки, я положил их ему в руку. Затем – полиция уже подъехала и заходила в бар – я быстро зашел в туалет, вылез через окно наружу, снова выкручивая себя и снова ударившись коленками и локтями об угольные каменья. Улица была освещена фарами, наполнялась народом. Я подождал с минуту и смешался с толпой. Затем, с другой стороны улицы от радиомагазина, я смотрел, как их выносят на носилках, покрытых пленкой. Вышел хозяин, окруженный полицейскими, они о чем-то оживленно толковали. Последним вынесли мистера Шульца, сбоку от носилок бежал врач с поднятой вверх сосудом для переливания крови, от него тянулся шланг. Засверкали вспышки фоторепортеров, журналисты бросали использованные лампы вспышек на асфальт и они взрывались как маленькие бомбочки, заставляя зевак отпрыгивать в страхе. Народ веселился от этого, народ – в накинутых на ночные рубашки плащах. Машина скорой помощи с мистером Шульцем медленно тронулась, сирена завизжала, многие из толпы бежали рядом с машиной, заглядывая в окна. Убийства возбуждают и вносят в человеческие сердца нездоровый ажиотаж, наподобие религии. Молодая парочка, после увиденной смерти на улице, вернется в постель и будет любить друг друга, люди будут креститься и благодарить Бога за сохранение их жалких жизней, старые перечницы будут толковать об увиденном за чашкой горячей воды с лимоном, потому что убийства это оживленные заповеди святых и их надо еще и еще раз проанализировать, учесть на будущее и просмаковать, они будут говорить испуганному юному поколению об опасностях греха, о том, что убийство – это наказание господне и что оно должно привносить радость и удовлетворение тем, кто живет праведно. И об этом они будут говорить еще годы и годы, находя тех, кто будет слушать их бред.
Я зашел за угол и быстро ушел с места происшествия, обошел по кругу все место, вернулся, еще раз посмотрел, убедился, что все начинают расходиться, сделал еще больший круг, вокруг бара и нашел то, что искал – тот самый отель. Четырехэтажное здание из рыжего кирпича со ржавыми пожарными лестницами. Клерк спал в лобби, я проскользнул мимо него, по ступеням поднялся на четвертый этаж, прочитал на ключе номер комнаты и открыл ее.
Там горел свет. В шкафу, за его одеждой, прятался сейф. По сравнению с тем огромным железным ящиком, что я видел на заброшенной ферме недалеко от Онондаги, он был просто крошечным. Все вокруг пропахло его одеждой, его сигарами, его запахами мужского тела – меня трясло. Я почувствовал себя плохо, в животе забурчало, поэтому комбинацию, продиктованную мистером Берманом перед смертью я не смог выполнить толково. Направо к тридцати трем, дважды налево к двадцати семи, дважды направо к тридцати трем. Внутри лежали стопки денег, прихваченных резинками, они варьировались по номинациями написанным сверху на бумажке. Я сгреб все деньги и засунул их в портфель из крокодиловой кожи, выбранный Дрю Престон для босса еще в провинции на севере. Портфель оказался запакованным под завязку, нести такое число оказалось донельзя приятно. Меня охватил восторг, я начал про себя благодарить Бога за столь щедрый подарок, потому что я понял, что ничем не обидел провидение. Затем я услышал торопливые шаги нескольких людей, бегущих по ступеням. Я щелкнул замком, захлопнул сейф, сдвинул на него одежду мистера Шульца, открыл окно и залез по пожарной лестнице на крышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44