В такие моменты нужно, чтобы кто-то тебя услышал и поддержал, увидел в тебе человека и не оттолкнул. Но...
— Расскажите о своих родителях? — сказал последователь Фрейда, когда Саша легла к нему на психоаналитическую кушетку.
— Я плохо их помню, — ответила Саша, едва сдерживая слезы. — Мне еще не было и восьми лет, когда они умерли. Их убили...
— Так, хорошо, — психоаналитик потер козлиную бородку. — А кто вас воспитывал?
— Сначала дядя, его семья. А потом бабушка...
— А почему вас отдали бабушке? — настойчиво поинтересовался психоаналитик и скосил глаза к переносице.
— Потому что мой дядя... — слезы сдавили Саше горло.
— Потому что ваш дядя — что?.. — психоаналитик буквально навис над Сашей.
— Потому что мой дядя... Мой дядя... Он был пьян... Он...
— Ну?! Говорите же! Он изнасиловал вас?! Саша разревелась в голос.
— Ну, и чего вы теперь от меня хотите? — протянул врачеватель душ человеческих, самодовольно откинувшись на спинку своего кресла. — У вас все из-за этого детского...
Саша вскочила и бросилась вон из кабинета.
— Куда же вы?! Зачем так реагировать?.. — услышала она вслед.
*******
Ж елание рождается, чтобы умереть. Но |до этой точки у него два пути, его ждут две разные смерти. Оно может умереть, исполнившись. Тогда его священный конец лежит на пике блаженства и в венце собственной славы. Но оно может умереть и иначе — просто задохнуться, не дождавшись чуда своего исполнения.
Психоаналитик — плакальщик на похоронах желания, удушенного невозможностью умереть, исполнив свою миссию, желания, спертого пустотой. Он причитает о желании, которое не смогло умереть счастливо. Он обещает жизнь вечную тому, кто, мучаясь болью, не хотел жить и отмеренный ему срок.
Старик Фрейд, надо отдать ему должное, понял, что для человека проблема желания всегда будет актуальной. Обязательно. Именно благодаря своей неразрешимости. Но на Саше он погорел. В какой-то момент она просто умерла, умерла внутри, душой. И все — проблема решилась сама собой.
Саша стала жить рассудком — спокойно, размеренно. Ее жизнь превратилась в череду формальностей. Она ходит на работу, зарабатывает деньги и очки. Еще она получает образование, знания, навыки. Это и для карьеры хорошо, и для самооценки полезно. Еще смоталась замуж. Без особого энтузиазма. Просто для полноты картинки.
Впрочем, занятия психологией она не оставила. Зачем? Если делать карьеру, нужно чем-то отличаться от остальных. И она отличается — у нее есть психологическое образование, которое она получала параллельно с юридическим, дополнительная специализация в области судебной экспертизы и сексопатологии. Она — молодец! Ей так все начальники говорят. И этого достаточно. Больше не всегда лучше.
Но около полугода назад прочное здание, выстроенное Сашей, спрятавшее ее душу, дало трещину. Она пошла на курсы усовершенствования по клинической психологии. Пошла просто так, без особой цели или надежды — по разнарядке, ни на что не рассчитывая. А вышло все иначе.
Откровением стала встреча с настоящим Учителем . Это был Учитель с большой буквы. На своих семинарах он рассказывал не о психологии человека, а о самом человеке .
«Наука „психология“ изучает покойника, — полушутя говорил Сашин учитель. — Человека нельзя разъять на части. Любая вивисекция убьет его, а мертвым человек не бывает. Вы можете пощупать чувства? Измерить их? Дать им оценку? Или проникнуть в душу и не навредить? Можете?.. И наука сдается, когда мы ставим перед ней такие задачи. Не сдается только сердце».
И после этих слов он всегда добавлял: «Если, конечно, вы верите, что оно у вас все еще есть».
Саша удивлялась этому странному сравнительно молодому еще человеку. Уважение к Индивидуальности собеседника, к его мнению, интересам, позиции, казалось, шло впереди него. Душа ее Учителя была не внутри. Он не прятал ее, а носил в ладонях. На вытянутых руках...
То, как он общался, было сродни священнодействию. Просто и честно — только о главном, только искренне. То, как он думал, как мыслил, — завораживало и пленяло воображение. А когда он что-то рассказывал, казалось, смеющиеся ангелы веселой гурьбой бегут босыми ногами по душе. Им хотелось любоваться,
Саша испытала потрясение. У нее снова появился интерес к психологии, к его психологии. Ей снова захотелось жить, дышать, чувствовать, хотеть...
Как вдруг, словно гром среди ясного, безоблачного неба, прозвучали его слова: «Саша, вы еще не пережили того, что открыло бы вам истину о себе».
Они, словно лезвие, рассекли Сашино сердце на две половины. В одном оставалась странная, непонятная, невнятная и неизъяснимая любовь к этому человеку. Любовь-признательность. Любовь-восхищение. А в другой — отчаяние. Отчаяние из-за непонимания. Он не понял ее. Как он мог такое сказать?! О ней?! Она — и не пережила?!
Его слова показались Саше странными, нечестными и даже жестокими. Ее словно окатило холодной водой.
*******
Ч е-то ты ранехонько сегодня ... — услышала Саша, выходя из машины.
— Вот, Марья Ивановна, в командировку меня отправляют, — пожаловалась Саша старушке, что вечно сидит у ее подъезда и знает все обо всех и обо всем.
— А куда едешь? — поинтересовалась Марья Ивановна.
«Вот ведь разведчица! — улыбнулась про себя Саша. — Чувствуется закалка...»
— Далеко еду, Марья Ивановна, в Сибирь. Но куда точно, и сама не знаю.
— А никто не знает, — ответила женщина, поправила платок и провела рукой по морщинистому лицу.
— В каком смысле? — не поняла Саша.
— Все куда-то едут, а куда — никто не знает.
«Странная... Это, наверное, старческое», — подумала Саша и ничего не сказала.
— Нам пути предписаны, дочка, — услышала Саша, открывая дверь подъезда. — Кто думает, что выбирает, сам себя путает.
Саша обернулась и посмотрела на Марью Ивановну. А та, глядя в небо выцветшими, почти белесыми глазами, продолжала нашептывать:
— Неисповедимы пути Господни, и карты на них не придумано. Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся. В сомнении — страх, я в страхе — смерть.
Саша пожала плечами, еще несколько секунд простояла в нерешительности у открытой двери подъезда. Потом вспомнила, что до завтрашнего отлета еще уйма дел, мысленно обругала себя за нерасторопность и побежала вверх по лестнице.
Но войдя в квартиру, Саша ощутила вдруг какую-то тяжесть внутри. Отчетливо, внезапно. Эта тяжесть возникла ниоткуда, просто появилась, и все.
Саше запали в душу эти слова: «Ты, знай, иди себе и иди. Если идешь, значит, так оно и надо. Только не сомневайся».
«А куда я иду? — спросила себя Саша. — Куда?»
Осознание отсутствия той «карты», о которой только что вскользь, словно бы случайно, сказала Марья Ивановна, напугало Сашу. Она машинально вошла в ванную, чтобы сполоснуть руки, и увидела в зеркале свое лицо. Да, именно лицо .
Обычно, когда человек смотрит на свое отражение в зеркале, он замечает кожу, если разглядывает морщинки, глаза — если собирается умыться, зубы — перед тем как их почистить. Он видит губы, щеки, нос, брови, ресницы... Но он почти никогда не видит в зеркале своего лица .
Когда вы встречаете человека, вы, напротив, смотрите именно на его лицо. Вам интересен его образ. Только убедившись в том, что это образ вам симпатичен или, напротив, неприятен, вы приглядываетесь к деталям — к глазам, губам, носу. Вы словно бы пытаетесь подтвердить, удостовериться в своем первом впечатлении.
Лицо человека передает вам информацию о нем, о его состоянии, эмоциях, внутреннем облике. Нос, сам по себе, об этом не расскажет, да и от губ ответа на этот вопрос не дождешься. Даже глаза, взятые и рассмотренные отдельно, словно вырезанные из фотографии, умирают. Их блеск и их сила теряются. Без лица в них нет и души.
Именно поэтому мертвы лица фотороботов, которые собираются по частям. Лицо человека нельзя восстановить по деталям. Потому что лицо — это больше, чем стандартный набор элементов. «Палка, палка, огуречик, вот и вышел человечек» — это фантом, это не человек. У человека должно быть лицо .
И что же увидела Саша, когда вот так, внезапно столкнулась со своим лицом? Кого увидела Саша в зеркале? Может быть, уставшую, стареющую женщину? Или испуганную, растерянную девочку? Или одинокое, отчаявшееся существо? Неизвестно. Она и сама не знала этого, не могла понять, сформулировать.
Ее хватило только на то, чтобы расплакаться.
Увидев кого-то по ту сторону зеркальной поверхности, она не узнала в этом «ком-то» себя. Она вздрогнула, как, бывает, вздрагивает маленький ребенок, еще не знающий, как устроено зеркало. Она увидела покойницу. Она увидела свою смерть.
«Только не сомневайся. В сомнении — страх, а в страхе — смерть».
*******
Сашу встречали прямо у трапа самолета. На поле аэродрома стоял зеленый забрызганный грязню уазик. Немногословный прапорщик попросил у Саши документы.
И убедившись в том, что она — это действительно она, принял у нее веши и предложил есть о машину. Дорога была долгой. Солдат вел машину, прапорщик сидел на переднем пассажирском сидении и скупо отвечал на Сашины вопросы. Она хотела узнать, куда они едут? Почему номера этого учреждения нет в базе? Какому ведомству оно подчинено? От чего такая срочность — что-то стряслось? «Я не уполномочен». — в этих трех словах, по большому счету, уместилось бы все, что сказал ей за время поездки сопровождающий.
*******
С аша смотрела в окно. Мимо нее пробегали то поселковые, то деревенские пейзажи, а то и просто лес — вековой, раскинувшийся на покатых холмах. Саша уже и забыла, что такое бывает, что улицы и многоэтажки — это еще не все.
Глядя на эти бескрайние просторы, укутанные голубым небом, на величественные ландшафты, Саша, наконец, расслабилась. Когда это было последний раз?! И не вспомнить. Ее веки отяжелели, она подогнула ноги, замоталась в плащ и задремала.
— Приехали. Выходите! — скомандовал прапорщик. — Вас уже ждут.
Саша открыла глаза и посмотрела в окно. Впереди административное здание, справа плац, чуть дальше высокая ограда с решеткой. Какая-то зона... ПСТ 87/6. А дальше, за холмами, — тонкая линия багряного зарева. Солнце опустилось за горизонт, оставив после себя окровавленные облака.
— Послушайте, а меня, может быть, сначала разместят? — осведомилась Саша, выйдя из машины и оглядевшись. — Я бы хотела привести себя в порядок с дороги. Да и поздно уже — девятый час. Неужели кто-то еще на работе?
— Сказано доставить в любое время, — отрапортовал прапорщик и указал направление движения.
«Видимо, они хотят мне документы передать. Чтобы я успела с ними ознакомиться до завтрашнего утра, — сообразила Саша. — А завтра все решится, и я уже поеду обратно».
Следуя за своим провожатым, Саша вошла в здание. У нее снова проверили документы — все, включая командировочное удостоверение. И это странно, потому что уж на какую-какую, а на эту бумажку никогда никто не смотрит.
Обычно сам командированный беспокоится о ее оформлении.
Дежурный офицер долго сличал Сашину фотографию с оригиналом, изучал печати и штампы, задал несколько странных вопросов. Под конец Сашу попросили предъявить к досмотру вещи. А под конец всего была вызвана дама, которая в отдельном помещении осмотрела саму Сашу!
«Господи, что это за место такое?!» — не понимала Саша.
Ее вызвали для оказания помощи, как ценного специалиста. Но вместо уважительного и благодарного приема, ее обыскивают! Причем по полной форме! Да, с каждой минутой Саше все меньше и меньше хотелось задерживаться в этом забытом богом месте.
Обычно люди, служащие в таких — удаленных от центра — подразделениях, голодны до общения. Друг о друге они все знают. Любая внутренняя новость проглатывается молниеносно. Поэтому им всегда интересно встретить нового человека. Расспросить его о том о сем, как дела, что творится в мире, просто поговорить. Но здесь, казалось, все было наоборот.
«Бред какой-то! — подумала Саша. — Поскорее бы это все закончилось...»
Наконец, Сашу провели внутрь. Но она не переставала удивляться. Такое количество закрывающихся по всей форме дверей можно встретить только в образцовых СИЗО. Ну в крайнем случае в самой тюрьме. Но уж никак не в административном здании! А дежурные по каждому коридору?! А камеры видеонаблюдения во всех углах?!
«Они тут что, в условиях боевых действий живут?» — недоумевала Саша.
— Василий Васильевич, разрешите? — дежурный офицер просунул голову в кабинет начальника тюрьмы.
— Чего тебе? — ответил ему раздраженный мужской голос.
— Прибыло ожидаемое лицо, — доложил офицер.
«Боже мой! Это надо же — „ожидаемое лицо“! У меня что, фамилии нет? Или звания в конце концов?!» — Саша почувствовала, как накапившееся раздражение заклокотало у нее внутри.
— Так пусть войдет, черт возьми! — гаркнул мужчина.
— Есть! — выпалил дежурный офицер и пропустил Сашу в кабинет. — Проходите.
В длинном кабинете начальника тюрьмы, похожем на гроб, был сумрачно. Стол у дальней стены был абсолютно пуст. Только лампа — тусклая, с зеленым абажуром. На стене — чей-то портрет. Но чей, не разобрать. Справа и слева, вдоль стен, тянулись два длинных ряда стульев. Спартанские условия.
— Это вы что ли?! — грузный, похожий на бурого медведя, мужчина, одетый по-домашнему — в свитере и штанах, встал из-за стола и уставился на Сашу с нескрываемым презрением. — Они что там в конец сдурели?! Ребенка мне высылают!
— Простите?.. — Саша прокашлялась и понизила тембр голоса. — Это вы мне?!
— А вы не кашляйте, не кашляйте! — продолжал Василий Васильевич. — Детский сад! Это они детей теперь спецагентами называют?!
— Что вы себе позволяете?.. — коли так, Саша решила защищаться. — Вы понимаете, что вы говорите?
Василий Васильевич тем временем подошел к Саше и оглядел ее со всех сторон, как фарфоровую куклу. На вид ему было лет пятьдесят пять — шестьдесят.
— Я что думаю , то и говорю, деточка! И сейчас я думаю, что начальник здесь я. И я просто не допущу вас к работе! Пусть вас хоть от Господа Бога спускают! Через мой труп!
Саша потеряла дар речи. Что ей делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13