https://wodolei.ru/catalog/dushevie_dveri/steklyannye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Иногда она злорадствовала даже над тем, что у Ху Юйинь не было детей: «Да она просто пустой кожаный мешок; ребенка родить и то не может!» Но к этой радости примешивалось некоторое чувство вины: ведь она, Ли Госян, в отличие от Ху Юйинь сама дважды избавлялась от детей с помощью докторов и разных снадобий. Ничего, погодите, проклятые распутники, я вам еще покажу! Если я вообще останусь в этом паршивом селе, то в один прекрасный день выведу на чистую воду все ваши грязные делишки!
Ли Госян была именно таким человеком: из узенького ручейка частной жизни она, подняв большой парус, часто выводила свою лодку в бурные волны политической реки. Как небожительница, сошедшая в мир людей, внимательно изучает землю, так и Ли Госян решила детально разведать обстановку в объединенной бригаде и действовать уже сообразно этой обстановке.
Глава 3. Маньгэн и Лотос
В наше время древесных лотосов на берегах Лотосовой осталось немного. Согласно легенде, когда лотосовое дерево старится, в него вселяется злой дух, который по ночам, приняв женский облик, соблазняет мужчин. Некоторые утверждали, что ясной лунной ночью сами видели, как в реке купается женщина неземной красоты. Она то плещется в волнах, то превращается в цветок лотоса, источающий нефритовое сияние… Каждая волшебница должна искусить по меньшей мере одного парня, поэтому неудивительно, что на Лотосовой ежегодно во время жары тонули парни. Это обстоятельство и ужасало, и радовало всех парней села, а самые крепкие и смелые думали, что хорошо бы побаловаться с духом лотоса и остаться при этом в живых. Руководство придерживалось другой позиции: с точки зрения общественных перспектив, роста народонаселения, проблем строительства и обороны страны духи лотоса представляют явную опасность. Лотосовые деревья на берегах не украшение села, а источник вредных суеверий, поэтому их необходимо выкорчевать и заменить клещевиной, из которой делаются смазочные масла для нашей доблестной авиации. Возглавили эту операцию по укреплению обороны и искоренению суеверий преимущественно учащиеся младших классов.
Вслед за древесными лотосами пострадали и водяные: во время организации народных коммун главной сельскохозяйственной культурой был объявлен рис, поэтому запруда за селом, у подножья горы, была превращена в заливное рисовое поле. Но на берегах реки, у причалов, к счастью, еще сохранилось десятка полтора толстых – в человеческий обхват – деревьев, мука из которых обладает свойствами желатина или крахмала. Эти деревья сверху донизу были увиты лианами. В период движения за всенародную выплавку чугуна и стали им грозила неминуемая гибель, но что-то спасло их. Одни говорят, что плохое качество древесины, не дающей нужного жара, другие – что вмешательство какого-то товарища из волостной управы, который затем был записан в оппортунисты. Ясно одно: кто-то все же сообразил сохранить эти старые деревья, чтобы под ними могли отдыхать люди. Поговаривали, что даже при коммунизме, когда еды и питья будет вдоволь, во время сильной жары, возможно, окажется не лишним развести древесную муку в холодной колодезной воде и сделать вкусное желе… Буквально через несколько лет это внимание к мелочам оправдалось, оказалось пророческим, Такова, видимо, специфика развития Китая – недаром у нас на протяжении всех эпох велись усиленные исторические исследования. Как бы то ни было, старые деревья, перевитые лианами, до сих пор стоят возле причала, образуя тенистый коридор, защищающий прохожих от солнца. На деревьях медными колокольчиками висят цветы. Они отражаются в зеленой речной воде и как будто тихо звенят…
Нынешний партийный секретарь села Ли Маньгэн в 1956 году демобилизовался и был направлен на административную работу в свой район. Подойдя к знакомой переправе, он заметил на берегу девушку, которая сидела рядом с корзиной свежевыстиранного белья и смотрела на резвящихся в воде рыбок. Ли Маньгэн увидел лишь нежный овал красивого лица, отраженного в речной глади, и его сердце тотчас сладко заныло. Он не помнил в родном селе такой красавицы, уж не дух ли лотоса встретился ему средь бела дня? Впрочем, он не верил во все эти сказки, а подошел и стал разглядывать отражение, которое так восхитило его.
Увидев, что рядом оказалось еще чье-то лицо, девушка вздрогнула, покраснела и сердито шлепнула ладонью по воде, разбив отражение на тысячи брызг. Потом она вскочила, повернулась и застыла в изумлении. Замер и Ли Маньгэн. Наконец они оба с трудом разжали губы:
– Юйинь! Это ты? Как выросла!
– Ой, Маньгэн? Вернулся все-таки…
Они знали друг друга с детства. Ли Маньгэн был сыном перевозчика, и Ху Юйинь часто бегала с ним в горы собирать грибы, хворост или ростки молодого бамбука. Там они нередко обменивались шутливыми песенками. Скажем, Ху Юйинь пела:
На холме травой невесты,
Коли можешь – подрезай!
Вырвут серп – да ручкой в лоб,
Острием – да по глазам.
Ли Маньгэн откликался:
Ты самая желанная из них!
Среди бамбука ты не прячься понапрасну.
Наброшу на плечи алеющий платок,
И унесу тебя я в паланкине красном.
Долго они так поддразнивали друг друга. Иногда Ху Юйинь сердилась:
– Безобразник! Нужны мне твои платки и паланкины!…
Но когда Ли Маньгэна забрали в армию, Ху Юйинь, стыдясь и краснея, уже не без удовольствия вспоминала слова о цветистом паланкине.
Сейчас друзья детства стояли на каменной плите причала, смущенно опустив головы. Ху Юйинь рассматривала свои матерчатые туфли, а Ли Маньгэн – кеды, которые ему выдали в армии. Солнце было в самом зените, птицы на ветках лениво покрикивали, а перевозчик – отец Ли Маньгэна – лежал в тени на другом берегу и то ли спал, то ли притворялся спящим.
– Юйинь, какие у тебя руки нежные, будто и не работаешь вовсе… – выдавил из себя Ли Маньгэн и тут же пожалел об этом, чувствуя, что сказал невпопад.
– Ну что ты, целыми днями работаю! Ни зонтика, ни шляпы не ношу, а вот почему-то не загораю. А на руках даже мозоли есть! Если не веришь, посмотри… – еле слышно, будто для себя самой, проговорила девушка. Обиженно надув губки, она протянула ладо-пи – вернее, почти протянула. Ли Маньгэн заискивающе усмехнулся и тоже вытянул руку, пощупать мозоли, но не посмел дотронуться. Наконец, набравшись храбрости, от волнения округлив глаза, он спросил:
– Юйинь, у тебя…?
Девушка сразу поняла его, точно по волшебству.
– У меня никого нет, – произнесла она и повторила: – Никого…
Ли Маньгэну показалось, что мундир становится для него тесным.
– Юйинь! – воскликнул он дрожащим голосом и, раскинув руки, хотел обнять ее, но она уклонилась и даже отступила на шаг. На глазах ее выступили слезы, как у обиженного ребенка.
– Ладно, ладно, не буду, – забормотал Ли Маньгэн. Вместе с нежностью у него вдруг появилась потребность заботиться о ней. – Ты иди домой, а то родители, наверно, заждались, будут волноваться. Кстати, передай им большой привет!
Ху Юйинь взяла корзинку с бельем и благодарно кивнула.
– Спасибо, передам. Родители-то у меня уже старые, болеют все время…
Лодка с того берега начала медленно приближаться.
– Я загляну на днях? – полувопросительно сказал Ли Маньгэн. Девушка снова кивнула, да так энергично, что подбородком коснулась рубашки на груди. С корзинкой в руках, украдкой оборачиваясь, она стала подниматься по каменным ступеням причала.
В район Ли Маньгэн вернулся весь сияющий. Тогдашний секретарь райкома Ян Миньгао, местный уроженец, любил таких парней. Из двадцати с лишним молодых работников райкома и райисполкома он больше всего выделял именно Ли. Сразу было видно, что у этого юноши и корни крепкие, и нутро здоровое: честный, чистый, закаленный армией, получивший за пять лет службы четыре награды. В то время районы упразднялись, а укреплялись уезды и волости. Ян Миньгао выдвигали в секретари уездного комитета, и он поставил перед укомом вопрос о том, чтобы сделать Ли Маньгэна начальником и одновременно партийным секретарем большой горной волости. Орготдел укома уже вызывал Ли для беседы, теперь ожидалось только официальное назначение.
Тем временем любимая племянница Ян Миньгао, работавшая в уездном отделе торговли, была прислана с инспекцией в район. Естественно, что она часто обедала у своего дяди, а тот – не знаю уж, случайно или сознательно – каждый раз приглашал на эти обеды Ли Маньгэна. Ли слыхал, что племянница секретаря райкома не страдала излишней строгостью нравов и поглощала мужчин, как обезьяна кукурузные початки. На первом же обеде он заметил, что одевается она по-западному, но любит снимать свою желтую шелковую накидку и оставаться в цветастой кофточке без воротничка и рукавов. Ее обнаженная шея и круглые белые руки выглядели весьма соблазнительно, а соски на высокой груди торчали под кофточкой словно пуговицы. Даже Ян Миньгао, который долгие годы вел чинную жизнь руководящего работника, иногда с интересом поглядывал на прелести племянницы и еле заметно усмехался.
Как всякая бывалая женщина, Ли Госян говорила очень свободно – вернее, не говорила, а почти пела – и дерзкими глазами ощупывала все тело гостя, точно стремилась похитить его душу. Женщины никогда так не смотрели на Ли Маньгэна, поэтому он, опустив голову, заливался краской и считал своими ногами ножки стола и табурета. Вскоре они выяснили, что оба носят фамилию Ли, только у нее она произносится в глубоком тоне, а у него – в поднимающемся .
Проводив племянницу, Ян Миньгао с улыбкой спросил молодого человека:
– Ну как?
– Что «как», товарищ секретарь? – недоуменно переспросил Ли Маньгэн.
Ян Миньгао поморщился. Да, перед быком бесполезно играть на лютне! Парню давно за двадцать, успел отслужить в армии и демобилизоваться, а ничего не соображает. Только что здесь была молодая женщина, похожая на цветок, а он разинул рот и не понимает, о ком его спрашивают! Пришлось с ним серьезно поговорить, что уже было немалым унижением для секретаря райкома. Другие молодые люди в такой ситуации поставили бы перед начальником бутылочку доброго вина, а сами пили бы воду с его ног… Но Ян Миньгао решил пренебречь подобными пустяками. Совместив обязанности начальника, дяди и свата, он детально обрисовал служебные перспективы обоих молодых людей, привлекательность их союза, будущее их семьи. Со своей привычкой к руководящей работе он говорил обо всем этом так, будто ставил перед подчиненным государственную задачу, спрашивая время от времени: «Ну, понятно?» Он никак не ожидал, что подчиненный, пряча глаза и заикаясь, вдруг выдавит из себя:
– Большое вам спасибо за заботу, но дайте мне хотя бы несколько дней, чтобы как следует подумать…
Это не понравилось секретарю райкома, и он еле сдержался, чтобы не отчитать дерзкого зазнайку: начинающий работник, а корчит из себя чуть ли не лауреата дворцовых экзаменов, который в старые времена имел право жениться на дочери канцлера!
Воспользовавшись служебной оказией, Ли Маньгэн тут же отправился в Лотосы. Как он договорился с Ху Юйинь о свидании и где оно произошло – на тех же темных каменных плитах причала или нет, – мы не знаем, но только на сей раз они вполне ясно условились о свадьбе. К сожалению, в то время существовал порядок, определенный неизвестно каким документом, согласно которому член партии или даже беспартийный активист был обязан докладывать о своем намерении вступить в брак и получить на это официальное одобрение. Таким способом оберегалась классовая чистота общественных отношений. Поэтому через несколько дней, как он и обещал, Ли Маньгэн отправился к секретарю райкома и честно доложил ему о своих намерениях.
– А, так ты присмотрел знаменитую красотку из Лотосов? Поздравляю, поздравляю! – невозмутимо промолвил Ян Миньгао, возлежа в мягком кресле и растопырив ноги как краб. В руке он держал спичку, которой выковыривал из зубов остатки еды от очередного пира. Его подчиненный смутился и тоже стал походить на краба, только вареного.
– – Да, мы знакомы еще с детства. Вместе собирали грибы, ростки бамбука…
– А какое у нее социальное происхождение?
– Наверное, из мелких предпринимателей примерно равных богатым середнякам…
– «Наверное», «примерно»!… И это говорит административный работник? – Ян Миньгао поднялся из своего кресла, и его глаза загорелись, словно электрические лампочки.
– Я, я… – Ли Маньгэн смутился еще больше. Он чувствовал себя так только в детстве, когда его заставали на месте преступления в чужом саду.
– От имени партийной организации могу сказать тебе, товарищ Ли Маньгэн, что отец этой девушки до освобождения был членом банды сине-красных, а мать и того похлеще – проституткой в порту. Ты должен понять, что только дочь проститутки умеет так ловко охмурять мужчин!
Ян Миньгао снова возлег в кресло. Он уже много лет работал на этом месте и знал грешки чуть ли не каждого жителя района. Именно таким образом он проявлял свою классовую бдительность.
Подчиненный, стоя перед ним навытяжку, чуть не плакал.
– Конечно, по закону о браке ты вправе сам выбирать себе жену, – продолжал Ян Миньгао, – но у партии есть свои законы. И тут перед тобой уже другой выбор: либо партийный билет, либо дочка хозяина постоялого двора!
Ян Миньгао исходил из принятых правил, из основополагающих принципов. Он ни словом не упомянул о своей племяннице, которая уже лопалась от зрелости, как налившийся соком персик.
Привыкший в армии к ясности и простоте, Ли Маньгэн не мог постичь всех этих сложностей и чувствовал себя, точно дерево, теряющее листву после первых же заморозков. За несколько дней он похудел чуть ли не вдвое.
Но это было еще не все. Когда районы упразднили, а уезды и волости получили новых руководителей, в списках волостных начальников Ли Маньгэна уже не оказалось. Он был назначен поваром в волость, потому что при демобилизации в его документах кто-то написал, что его нужно использовать не как кадрового работника, а как служащего.
Ли Маньгэн отверг подобную честь, вернулся в Лотосы и стал перевозчиком вместо своего постаревшего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33


А-П

П-Я