Их лозунгом было: «Если правые не сгниют, левые не расцветут!» Но первым делом они устроили обыск у начальницы коммуны Ли Госян. Устроили и обомлели: в постели незамужней женщины, коммунистки, оказались такие сугубо мужские предметы, о которых вслух-то и сказать неприлично. Разъяренные хунвэйбины повесили ей на шею черную доску, старые туфли и вывели напоказ толпе.
Ли Госян пришлось маршировать вместе с «пятью вредными элементами», у которых на шее тоже были черные доски. Когда эти вредители увидели ее в своем строю, их разбойничьи глаза, устремленные в каменные плиты улицы, злорадно засверкали, а в склоненных, уже седеющих головах родились мысли, знакомые разве что нечистой силе. Один Цинь Шутянь – этот злостный правый – поднял голову и глядел в глаза Ли Госян. Их взгляды встретились: казалось, вот-вот посыплются искры. В глазах Цинь Шутяня читались ирония, насмешка, во взгляде Ли Госян – холодная ненависть. Секунду или две продолжалась эта дуэль – и Цинь Шутянь, опустив голову, пошел вперед. Правый элемент (настоящий классовый враг!) отступил, потому что вокруг угрожающе засвистели кожаные ремни хунвэйбинов с медными пряжками. Но Ли Госян была недовольна – прежде всего тем, что на ее шее, кроме черной доски, висели старые туфли, символизирующие нравственное падение.
– Товарищи хунвэйбины, боевые друзья, генералы революции, как вас любовно называют! Я стала жертвой недоразумения… – взмолилась она. – Разве можно ставить меня на одну доску с этими вредителями, «уродами и чудовищами»? Я никогда не была правым элементом! В пятьдесят седьмом году я затеяла в уездном отделе торговли специальное дело, чтобы изловить правых. В пятьдесят девятом тоже боролась против правого уклона, в шестьдесят четвертом и шестьдесят пятом годах была руководительницей рабочей группы, выявляла вредителей, новых кулаков, новых правых… С самого начала своей революционной деятельности я была только левой, настоящей левой! Поэтому, товарищи, друзья, богатыри, генералы революции, вы схватили меня по ошибке. Нельзя, чтобы новые левые боролись против старых левых…
– Ха-ха-ха! Бесстыжая тварь, старая туфля! Ты еще левой притворяешься? – с отчетливым северным выговором орали хунвэйбины. – Мы боремся с контрреволюционерами и ревизионистами, а не со старыми левыми, как ты болтаешь! Это злобное наступление на культурную революцию, бей ее!
И хунвэйбины с искаженными от ярости лицами начали так стегать Ли Госян ремнями, что у нее надолго отпала охота доказывать свою левизну.
Что это было за время! Подлинная красота смешивалась с приукрашенным уродством, правда с ложью, красное с черным; в одном котле, как говорится, варились коровья печенка и свиные легкие, волчье сердце и собачий желудок. Справедливость затаилась, жила в позоре и бесчестье; махровым цветом цвела групповщина, повсюду бушевали огонь и ветер.
В это время через Лотосовую решили перекинуть мост на каменных опорах и пустить по нему машины. Всех «уродов и чудовищ», то есть вредителей, отправили на строительство моста, чтобы они таскали там камни и просеивали песок. Ли Госян ни за что не хотела держать решето для песка вместе с новой кулачкой Ху Юйинь или носить камни в корзинах с коромыслом, как правый элемент Цинь Шутянь. Она предпочитала, закусив губы, работать в одиночку и таскать камни прямо в руках или на спине. Даже среди вредителей она постоянно помнила о своем положении и считала себя человеком высшего сорта. Когда-нибудь она восстановит свой политический престиж и ясно покажет, кто правый, а кто левый!
На строительстве полагался обед. Правда, всего по три ляна риса на человека, но такова уж была норма для «уродов и чудовищ». Солнце палило нещадно, работать приходилось на совесть – что такое при этом три ляна риса да ложка наперченных баклажанов или вареной тыквы? И еще после обеда надо работать… В общем, все «черные дьяволы» просили добавки. Одной Ху Юйинь было достаточно, она всегда ела мало, а у Ли Госян, не привыкшей к физическому труду, разыгрался зверский аппетит. Хунвэйбины, надзиравшие за вредителями, в принципе не возражали против добавки, но придумали для наказания этих отбросов общества такой способ: каждый желающий должен проплясать специальный «дьявольский танец» от столовой до кухни, то есть приблизительно метров» пятнадцать. И объяснили главные движения этого танца.
– Цинь Шутянь! До того как стать правым, ты ведь был учителем музыки и руководителем ансамбля песни и пляски… Ну-ка, покажи своим дружкам, как надо танцевать! – сказал один из хунвэйбинов.
Цинь тут же исполнил приказание «генералов» и встал в торжественную позу у дверей столовой. Он был совсем не против такого спектакля, даже проявлял забавное, хотя и несколько назойливое, усердие. Попросив еще раз объяснить ему основные принципы танца, он постоял минуту и, ни на кого не глядя, заплясал. С миской в одной руке и палочками для еды в другой он то раскидывал руки, то скрещивал их, шел в полуприседе, выбрасывая ноги в стороны, и приговаривал в такт:
– Уроды и чудовища просят добавки, уроды и чудовища просят добавки!
Хунвэйбины пришли в восторг и, не выдержав, зааплодировали. Крестьяне, стоявшие кругом, тоже захохотали:
– Ну-ка, Помешанный Цинь, еще разок!
– Пляши так каждый день по три раза, и мы будем считать, что ты исправился, шапку правого с тебя снимем!
Но остальные вредители были крайне недовольны пляской Циня. Некоторые даже посинели от ярости, как будто их вырыли из могилы. Другие только ниже опустили головы, боясь, что богатыри-«генералы» или кто-нибудь из революционных масс заставит и их плясать эту гадость. Не было только растерянных или плачущих. Эти бандиты, привыкшие к всевозможным унижениям, своей бесчувственностью напоминали камни из отхожих ям: твердые и вонючие. Разве они понимали, что такое настоящее человеческое достоинство?
У повара смех застрял в горле, и он остолбенел от ужаса. Оказывается, великая культурная революция несет с собой не только красные цитатники, пение цитат из Мао Цзэдуна, ежедневное зачитывание хором его статей, разгром всего старого, в том числе статуй и храмов, обыски и реквизиции, но и такие дьявольские пляски! Это и есть новая культура, идеология, новые нравы и обычаи? По-видимому, душа повара еще не дошла до пролетарской твердости, его руки дрожали, когда он принимал миску Цинь Шутяня, а в глазах стояли слезы.
Ли Госян в этот день чувствовала особенный голод. Едва смех «генералов» и «революционных масс» стих, как она с пустой миской тоже стала пробираться к раздаточному окну. Она словно хотела показать, что ее следует отличать от настоящих правых и вредителей. Но хунвэйбины не желали с ней считаться и выпускать ее из рядов «уродов и чудовищ»:
– Стой! Ты куда, старая туфля? Кругом, к столовой строевым шагом – марш!
Одна хунвэйбинка стеганула ее по заду широким ремнем. Боясь ударов, Ли Госян покорно пятилась, с вымученной улыбкой повторяя:
– Товарищи, друзья, генералы, я не хочу добавки, я сыта!
– Черт тебе товарищ и друг! Значит, ты сыта? А чего только что нос задирала? Перед кем демонстрацию устраиваешь, кого провоцируешь? Ты что, лучше других «уродов и чудовищ»? Тогда проси не проси добавки, а мы тебе приказываем проплясать от столовой до кухни «дьявольскую пляску», как правому элементу Циню!
– Правильно, пусть все посмотрят на эту «боевую подругу»! Ну-ка, «подруга», пляши!
– Гляньте: рожа гладкая, что тыква, тело как рисовый росток, талия как у змеи, руки и ноги длинные – будто специально для пляски!
– А если плясать не умеет, пусть ползет! Так тоже можно…
Хунвэйбины. веселились вовсю. Неизвестно почему, но эти прибывшие издалека «генералы», юнцы, находившие радость в жестокости, особенно невзлюбили женщину, которая еще совсем недавно многих держала в страхе.
– Товарищи, друзья, генералы, я в самом деле не умею плясать, никогда в жизни не пробовала… Не сердитесь, не стегайте ремнями, я проползу, до самого окна проползу…
И Ли Госян, обливаясь горючими слезами, запрыгала по двору на четвереньках, по-собачьи.

* * *
Стоит все время поворачивать налево, и окажешься неожиданно на противоположной стороне, то есть справа. Человек, радующийся чистке других, в конце концов сам подвергается чистке. Это то, что буддисты называют законом воздаяния.
В конце 1968 года, когда парткомы фактически заменили ревкомами, Ли Госян наконец реабилитировали, снова признали последовательной левой и сделали членом уездного ревкома, а также председателем ревкома народной коммуны. Ей не следовало обижаться на то, что происходило до этого, – ведь она сама неоднократно говорила на митингах, что в начале какого-либо политического движения, когда массы мобилизуются, возможны некоторые перегибы, перехлесты. Вопрос состоит в том, чтобы сдержать их, ввести в необходимое русло, а не обдавать людей холодной водой. Тем более это относится к «небывалой в истории великой пролетарской культурной революции», в ходе которой неизбежны такие пустяковые отклонения, как «борьба левых против левых» и «хороших против хороших».
Глава 2. Чудесный рассказ о паломничестве
Только в удивительную эпоху бывают удивительные дела. Но эти дела все же происходят в нашей священной стране, на реальной почве и сами вполне реальны, серьезны, хотя и отдают мистикой. Читателям, родившимся в новую эпоху, мое рассуждение может показаться странным, противоречивым, даже еретическим, однако ничего не поделаешь: я действительно имею в виду печальную страницу в истории нашей родины.
Секретарь партбюро объединенной бригады Ван Цюшэ вернулся из далекого путешествия на север, куда он ездил в составе группы областных и уездных работников сельского хозяйства. Для захолустного горного района Пяти кряжей это было неслыханным событием. Люди рассказывали, что, когда делегация уезда ехала в областной центр, где собирались все уездные делегации, ее везли на специальной машине, украшенной шелковыми лентами и красными флагами, под взрывы хлопушек и грохот гонгов и барабанов. А из областного центра их провожали еще торжественнее, специальным поездом. Что это за специальные машина и поезд, горцы не знали, пришлось снова спрашивать у отпетого правого Цинь Шутяня. Пока он сосал кровь из трудового народа, он много прочел, много повидал и вроде бы все понял. Так что он просто обязан отвечать на любые вопросы. Цинь Шутянь сказал, что специальной машиной обычно называется просторная, специально оборудованная машина или персональная машина какого-нибудь начальника, в которой он может спать, а иногда и устраивать небольшие совещания. Она похожа на чиновничий паланкин старых времен. Эти паланкины были очень затейливы и своим внешним видом свидетельствовали о ранге чиновника: от первого ранга, с изображениями драконов и фениксов (в таком паланкине можно было въезжать даже во дворец), до седьмого ранга, который соответствовал начальнику уезда. Персональные машины тоже делятся на классы и разряды, например уездный руководитель высшего уровня ездит на джипе с брезентовым верхом.
– Вы только послушайте этого типа! – ворчали некоторые крестьяне. – Вот уж действительно похож на камень из отхожей ямы: и тверд, и вонюч… Спросишь его о каком-нибудь пустяке, а он тут же разводит целую теорию и никогда не забудет лягнуть социализм!
– Я же не навязываюсь вам со своими объяснениями, вы сами спрашиваете! А едва начинаю отвечать, как обвиняете меня в каких-то нападках… Давайте-ка сделаем по-другому: не понимаете, так и не спрашивайте, я себе беды не хочу! – хмуро парировал Цинь Шутянь.
– Ну а что такое специальный поезд? – все же спрашивали крестьяне, и Цинь Шутяню приходилось объяснять, что это обычный поезд, вмещающий больше тысячи пассажиров, но опять-таки приспособленный для одного человека – например, заместителя главнокомандующего Линя, то есть Линь Бяо. Во имя удобства и безопасности столь значительной персоны в специальном поезде едет только он сам, его ближайшие помощники, врачи и охрана. В вагонах этого поезда можно есть, спать, работать, устраивать собрания. На всех станциях, переездах и мостах ему дают зеленый свет, сторонятся его, уступают ему дорогу. Позднее специальными поездами стали называть не только персональные поезда, но и поезда, перевозящие важные делегации и группы, поэтому путешествие секретаря партбюро Вана в специальной машине и в специальном поезде – вещь необычная, свидетельствующая о том, что его принимали на уровне первого секретаря провинциального ревкома!
Еще сельчане слышали, что, когда их секретарь вернулся в областной центр, его поезд радостно приветствовали революционные массы с флагами и хлопушками, а он помахивал им в ответ «драгоценной красной книжечкой» – цитатником председателя Мао. Этому он явно научился из киножурналов о заместителе главнокомандующего Лине и других руководителях страны. Помахивая цитатником, он звонко скандировал: «Да здравствует наше Красное солнце – председатель Мао! Десять тысяч лет жизни Красному солнцу! Десять тысяч раз по десять тысяч лет!» Потом сел в джип, присланный уездным ревкомом, и всю дорогу опять кричал: «Десять тысяч лет! Десять тысяч раз по десять тысяч лет!» В ревкоме его принимали и жали ему руку председатель, заместитель председателя, он и им твердил про десять тысяч лет. После обеда в уездном ревкоме джип доставил его прямо в Лотосы, так он и тут кричал: «Да здравствует! Десять тысяч лет!», только не очень громко, потому что уже осип.

* * *
Зимние дни коротки, и едва стемнело, как Висячая башня озарилась светом ламп. Одни кадровые работники или члены коммуны приходили поздравить Вана со счастливым возвращением, другие – доложить о делах, третьи – испросить указаний, четвертые – просто поглазеть да послушать. Один крестьянин, дочь которого ждала рекомендации объединенной бригады на какую-то работу, принес большой жбан бататовой водки и несколько закусок, поставил их на стол гостиной и пожелал секретарю Вану успешно смыть дорожную пыль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33