Но поначалу Джордж решил, что заключил выгодную сделку, и, пожалуй, так оно и было. Он платил майору Биксли-Дэнтону поквартально (разумеется, вперед) из расчета два фунта десять шиллингов в неделю — и за эти деньги получал (по крайней мере на ночь) в полное свое распоряжение очень небольшой, но истинно лондонский дом. По правде говоря, в фешенебельном квартале, среди своих величественных соседей, построенных роскошно и с размахом, домик этот казался крохотным и совсем не примечательным. В нем было всего три этажа, Джордж поселился на самом верху. Под ним принимал своих больных какой-то врач, а в нижнем этаже помещалась небольшая портняжная мастерская. И врач и портной жили где-то еще, а здесь бывали только днем, и вечерами Джордж оставался в доме единственным обитателем.К маленькой портняжной мастерской он сразу исполнился уважения. Сюда постоянно отдавал гладить штаны почтенный и знаменитый ирландский писатель Джеймс Берк, и однажды вечером Джордж имел честь присутствовать при том, как великий человек зашел за ними. То была памятная минута в жизни Джорджа Уэббера. Он чувствовал, что стал свидетелем важного, значительного события. Впервые он столь близко соприкоснулся с интимным миром литературного величия, а ведь почти каждый справедливый человек согласится: много ли на свете такого, что сравнится по интимности с парой штанов? Вдобавок в ту самую минуту, когда мистер Берк вошел в мастерскую и спросил свои брюки, Джордж как раз собирался получить свои. От такого немудреного совпадения он восторженно ощутил, что с этим почтенным джентльменом, перед которым он многие годы преклонялся, его связывают глубочайшее взаимопонимание и полное единство. Теперь и он причастен к великим, он стал своим в кругу избранных! Ему уже слышались чьи-то слова:— Да, кстати, вы в последнее время не встречали Джеймса Берка?— Ну как же, — небрежно ответит он, — я только на днях с ним столкнулся в мастерской, где нам обоим отглаживают брюки.Ночь за ночью работал он у себя на третьем этаже, единственный в эти часы господин и повелитель скромного дома, трудился над построением книги, которая (он на это надеялся, хоть и не смел поверить), быть может, прославится наравне с иными книгами Берка, — и минутами его охватывало престранное, волнующее ощущение чьей-то дружеской близости, словно здесь, под одной с ним крышей, присутствовал и с одобрением взирал на него некий благожелательный дух — и, пока Джордж бодрствовал в ночи, дух этот всем красноречием тишины говорил ему: «Трудись, сынок, не теряй мужества, не теряй надежды. Никогда не отчаивайся. Ты не совсем одинок. Мы тоже здесь — мы бодрствуем в ночи, мы ждем, мы одобряем твой труд и твою мечту.С совершенным почтением — Брюки Джеймса Берка».
Среди самых памятных впечатлений от полугода жизни в Лондоне запомнилось Джорджу Уэбберу его знакомство с Дэйзи Парвис.Миссис Парвис, поденщица, жила в Хаммерсмите и многие годы работала у «холостых джентльменов» в аристократических кварталах, известных под названиями Мэйфер и Белгрейвия. Джордж как бы получил ее в наследство от майора Биксли-Дэнтона, а уезжая, вернул, чтобы тот затем передал ее следующему холостому джентльмену, который (надеялся Джордж) будет достоин ее верности, преданности, поклонения и смиренного служения. Прежде у Джорджа не бывало никакой прислуги. В детстве, на Юге, он знал чернокожих слуг, в более поздние годы в разных местах, где ему случалось жить, раз или два в неделю приходила какая-нибудь женщина прибрать; но никогда прежде не было у него служанки, которая принадлежала бы ему телом и душой, так, что ее интересы становились неотделимы от его интересов и ее жизнь — от его жизни; никогда еще ни один человек не посвящал себя всецело заботам о его, Джорджа, удобствах и его благополучии.По внешности миссис Парвис можно бы считать классическим образчиком такой прислуги. Она была не из тех комических фигур, какие мы столько раз видели на рисунках Белчера и Фила Мэя — не какая-нибудь старая толстуха, закутанная в шаль и с крохотным чепцом времен королевы Виктории на макушке, — таким, кажется, самое место в пивной, да немало их, насквозь пропитанных пивом и злостью, и вправду встречаешь в лондонских пивных. Нет, миссис Парвис была настоящая труженица с большим чувством собственного достоинства. Была она лет сорока с хвостиком, среднего роста, склонная к полноте, светловолосая, голубоглазая и румяная, скромное милое лицо, добрый приветливый нрав; но в ее обращении с посторонними чувствовалась некоторая даже гордость. Она была неизменно учтива, но поначалу держалась с новым хозяином суховато. Придет поутру, и они деловито обсудят планы на весь день: что сготовить на обед, какие продукты надо «припасти», сколько денег придется «выложить».— Чего вы желаете нынче на обед, сэр? — скажет, бывало, миссис Парвис. — Вы уже надумали?— Нет еще, миссис Парвис. Что вы посоветуете? Дайте сообразить. Вчера у нас была рубленая говядина с брюссельской капустой, верно?— Да, сэр, — отвечает миссис Парвис, — а прошлый раз, может, помните, в понедельник мы готовили ромштекс с жареным картофелем.— Да, еще как вкусно было. Может, опять сделаем ромштекс?— Очень хорошо, сэр, — с безукоризненной учтивостью скажет миссис Парвис, но зазвучит в ее голосе некая нотка, словно бы деликатный, но недвусмысленный намек: дескать, воля ваша, а только выбрать можно бы и получше.Джордж улавливает намек, и его тотчас одолевают сомнения.— Постойте-ка, — говорит он. — Пожалуй, что-то уж очень часто у нас пошли ромштексы эти самые, верно?— Вы их сколько раз заказывали, — спокойно отвечает миссис Парвис, не с упреком, а просто чуть заметно подтверждая истину. — Но, конечно… — Она смолкает на полуслове и ждет.— Что ж, ромштекс штука хорошая. Они у нас были первый сорт. Но, может, сегодня для разнообразия что-нибудь другое сделаем? Как по-вашему?— Да по-моему оно так, сэр, коли вы не против, — спокойно отвечает миссис Парвис. — Все ж таки приятно когда-никогда и разного поесть, правду я говорю?— Ну, конечно. Так на чем порешим, миссис Парвис? Что вы предлагаете?— Да вот, сэр, с вашего позволения, бывает хороша копченка с горошком. — Она разрешает себе сказать это чуть менее официально, с капелькой даже воодушевления, в ее голосе к едва уловимой робости, неуверенности в себе примешиваются трогательные теплые нотки. — Я вот по дороге заглянула к мяснику, сэр, так у него нынче копченка очень даже хороша, сэр. Распрекрасная копченка, сэр, — с неподдельным жаром заключает она. — Ну прямо распрекрасная.Понятно, после этого Джордж не может признаться в своем невежестве, хотя он не имеет ни малейшего представления — что такое копченка. Он может лишь с восторгом согласиться:— Ну, ясно, давайте копченку с горошком! На сегодня лучше не придумаешь!— Очень хорошо, сэр.Миссис Парвис уже снова замкнулась: сказала это самым официальным тоном — и снова далека и неприступна, будто холодной водой Джорджа окатила.Когда имеешь дело с англичанами, тебя нередко ставят в тупик такие вот мгновенные превращения. Только подумаешь, наконец-то барьер рухнул и последние преграды сдержанности преодолены, только пошел душевный, непринужденный разговор — и вдруг эти англичане вновь огораживаются неприступной стеной — и начинай все сначала!— А на завтрашнее утро вы что желаете? — продолжает миссис Парвис. — Надумали уже насчет завтрака?— Нет, миссис Парвис. А что у нас есть дома? Какие наши запасы?— Да уж кончаются, сэр, — признается она. — Яйца хотя есть. И масло еще осталось, и хлеба полбуханки. Чай у нас кончается, сэр. На завтрак можно яичницу, сэр, коли желаете.По чуть заметной чопорности ее тона Джордж догадывается, что такой выбор она бы не одобрила, — и говорит поспешно:— Нет, нет, миссис Парвис. Чаю, конечно, купите, а с яичницей подождем. Что-то в последнее время мы на нее слишком налегли, как по-вашему?— Ваша правда, сэр, — кротко отвечает она. — По крайности три дня кряду у вас все на завтрак яичница. Но коли хотите…И опять она умолкает, и это значит: если уж он и дальше намерен питаться яичницей, будет ему яичница.— Нет-нет, хватит. А то скоро она, желтоглазая, нам совсем опостылеет, правда?Миссис Парвис вдруг закатывается веселым, добродушным смехом.— Вот это верно, сэр! — И снова смеется. — Вы уж извините, сэр, что меня смех разобрал, больно смешно вы сказали. Право слово, смех, да и только.— Так, может, вы что другое надумаете, миссис Парвис? Только уж яйца покуда оставим.— Сэр, а копченую сельдь вы не пробовали? Очень она бывает хороша. — Миссис Парвис опять оттаивает. — Коли вам хочется чего новенького, так копченая сельдь в самый раз. Право слово, сэр.— Вот и прекрасно. Пускай будет копченая сельдь.— Очень хорошо, сэр. — Миссис Парвис медлит в нерешительности, потом говорит: — Еще вот какое дело, сэр… насчет ужина… я вот подумала…— Да, миссис Парвис?— Я так думаю, меня ж вечером не бывает, чтоб горячего сготовить, так, может, нам чего отложить на вечер, чтоб вам только разогреть? Я давеча думала, сэр, вы ж сколько работаете, вдруг среди ночи проголодаетесь, так, может, пускай бы у вас была какая еда под рукой, верно я говорю, сэр?— Великолепная мысль, миссис Парвис! А что бы вы предложили?— Да вот, сэр… — Короткое молчание, тихое раздумье. — Можно, знаете, припасти языка. Ломтик холодного языка — очень, даже вкусно. Я так думаю, среди ночи это вам будет в самый раз. Или, может, ветчинки. Тогда, сэр, вам только взять хлеба с маслом да маринованных огурчиков, а коли желаете, я и фруктового соусу баночку возьму, а уж чай вы и сами заварить сумеете. Правду я говорю, сэр?— Да, конечно. Прекрасная мысль. Непременно купите и языка, и ветчины, и фруктового соуса. Ну, теперь все?— Вроде все, сэр… — Миссис Парвис еще минуту раздумывает, идет к буфету, распахивает дверцы и заглядывает внутрь. — Вот только сомневаюсь, как у вас насчет пива, сэр… А-а! — Она с удовлетворением кивает. — Так я и знала, сэр, пива маловато. Только две бутылки осталось. Может, припасем еще полдюжины?— Давайте. Нет, постойте-ка. Лучше возьмем сразу дюжину, чтобы не так скоро опять все вышло.— Очень хорошо, сэр. — Это опять говорится официально, но на сей раз, кажется Джорджу, с одобрением. — А которое вам желательно, темное или светлое?— Да я не знаю. Которое лучше?— Они оба первый сорт, сэр. Кому какое нравится. Может, светлое малость полегче, сэр, но оба хороши, не прогадаете.— Ладно, тогда знаете что? Пожалуй, возьмите по полдюжины того и другого.— Очень хорошо, сэр.— Спасибо вам, миссис Парвис.— И вам также, — произносит она самым сухим, официальным тоном, тихо выходит и неслышно, но решительно затворяет за собой дверь.
Проходила неделя за неделей, понемногу миссис Парвис оттаивала и держалась с Джорджем уже не так чопорно. Она все охотней делилась с ним своими мыслями. Не то чтобы она «забывалась», напротив: она всегда «знала свое место». Но, не изменяя сдержанности, свойственной всем английским слугам в обращении с хозяевами, она становилась все внимательней, все преданней, и под конец уже можно было подумать, будто смысл всей ее жизни в том и состоит, чтобы служить Джорджу.И, однако, ее преданность была не столь безраздельной и полной, как могло показаться. Часа три-четыре в день она служила другому хозяину, который наравне с Джорджем пользовался ее трудами и пополам с Джорджем их оплачивал. Это был человечек на удивление маленького роста, владелец врачебного кабинета, что помещался этажом ниже. Тем самым, по правде говоря, миссис Парвис делила свою привязанность между двумя господами, но вела она себя как-то так, что у каждого из них было ощущение, словно она предана всей душой лишь ему одному.Этот маленький доктор, русский из старорежимных, в царское время был придворным медиком и нажил немалое состояние, которое, разумеется, конфисковали, когда он после революции сбежал за границу. В Англию он явился без гроша в кармане и здесь нажил еще одно состояние практикой, по поводу которой миссис Парвис, движимая вместе и преданностью и гордым равнодушием, сочинила какую-то утешительную сказочку, сам же доктор со временем стал на этот счет совершенно откровенен. Примерно с часу дня и часов до четырех звонок входной двери почти не умолкал и миссис Парвис поминутно шлепала в мягких туфлях вверх и вниз по узкой лестнице, впуская и провожая все новых пациентов.Прожив в доме совсем недолго, Джордж сделал касательно этой процветающей врачебной практики прелюбопытное открытие. У них с маленьким доктором телефон был общий — номер оставался тот же, платили они по одному и тому же счету, но переключатель давал возможность каждому разговаривать у себя, по своему отдельному аппарату. Случалось, телефон звонил вечером, когда доктор уже уезжал домой, в Суррей, и Джордж заметил, что звонили всегда женщины. Доктора они спрашивали очень по-разному, у иных в голосе прорывалась отчаянная мольба, другие как-то сладострастно, томно и жалобно ворковали. Доктора нет? Но где же он? Джордж отвечал, что доктор у себя дома, за двадцать миль отсюда, и тогда они чуть не плакали: нет, не может быть, неужели же судьба так жестоко над ними подшутила! А услыхав, что это чистая правда, иной раз спрашивали — может быть, Джордж и сам мог бы им как-нибудь помочь? И волей-неволей надо было отвечать, что он, увы, не врач и придется им искать помощи в другом месте.Такие звонки растравили его любопытство, и теперь днем, в докторские приемные часы, он смотрел в оба. Когда звонили у парадного, он каждый раз подходил к окну, и очень быстро его подозрения подтвердились: этот доктор пользовал одних только женщин. Возраст пациенток был самый разный — приходили и совсем молоденькие женщины, и старые ведьмы, и одевались они кто роскошно, а кто более чем скромно, но одно у всех больных было общее: все без исключения носили юбки. У этой двери ни разу не позвонил мужчина.Порой Джордж принимался поддразнивать миссис Парвис насчет этой бесконечной череды посетительниц и вслух размышлял о том, как же доктор их лечит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98