laufen сантехника официальный сайт
Один парень в шерстяном костюме сошел с поезда в Яссе, добрался до Холлендова имения, по пути ласково потрепав за ушами всех встречных собак, глянул от ворот на уходящие к горизонту ряды деревьев, развернулся — и отправился прямиком домой. Более расчетливые, те, что восприняли испытание всерьез, принялись зубрить обширный предмет, уткнувшись носами в неполные ботанические справочники.
Взять хоть ярру (она же Е. marginata, эвкалипт окаймленный). Кого, скажите мне, ярра не озадачит? Уж больно твердое дерево, уж больно непростое! В самой ее природе заложено гражданское неповиновение. И однако приходится признать, что физическая неподатливость красоту древесины только усиливает. Так и тянет взять брусок ярры в руки, полюбоваться им, погладить, как кошку. Применим ли эпитет «гордый» к куску дерева? Уж конечно, не к тем, что трескаются от пустячного удара, как, например, тощая знобкая сосна или бесхребетная акация! Ярра славится стойкостью — и под землей, и под водой. Яррой мостили улицы в средиземноморском Сиднее и модном Мельбурне, и дерево это надолго пережило тех, кто рубил его на доски; а уж что и говорить о надежном паркете в бальных залах и роскошных отелях!
Красивое дерево, прямое, статное, высокое… а на плантациях расти упорно отказывается. (Снова твердолобость!) У Холленда был некогда отчим по имени Ярраби, известный гордец и упрямец.
За пределами Западной Австралии ярру мало кто опознает, даже столкнувшись с нею в упор.
Вышло так, что одним из первых фаворитов в состязании за руку Эллен стал местный школьный учитель, как обладатель двойного преимущества: он был человек образованный и при этом искренне любил и тонко чувствовал дерево. В одиночестве он развлекался тем, что вырезал массивные чаши для нежных скоропортящихся фруктов, таких, как персики и виноград. Не приходится удивляться, что в первый же день к ланчу учитель правильно назвал восемьдесят семь эвкалиптов. Все шло лучше некуда, пока бедняга не опешил при виде дебелой красавицы ярры у забора за домом.
— Не торопитесь, — посоветовал Холленд, откашлявшись. «Нечего нестись сломя голову, точно крыса по водосточной трубе», — вертелось у него на языке.
Молодой учитель ему нравился. Но куда спешить-то? Кроме того, паника, как известно, губительна. Из густонаселенного Сиднея молодого учителя перевели в провинцию, а уроки скуки и однообразия ох непросты! Несколько раз он видел Эллен на главной улице. Вечерами и по воскресеньям он прохаживался по грунтовой дороге мимо лососевого эвкалипта, надеясь: вдруг девушка появится? Само имение — все эти обширные земли с видом на реку и громадная старая усадьба — в расчеты учителя почитай что и не входило.
Он уже едва не воскликнул: «Ярра!» — как вдруг отвлекся одним глазом на крону росшего тут же карри (он же — эвкалипт разноцветный, Е. diversicolor).
— Не повезло. — Холленд загасил окурок. — Жаль, право. Мне думалось, шансы у вас неплохие.
Перед началом испытания каждого претендента приглашали в дом — и не куда-нибудь, а в гостиную! — на чашку чая. Там Холленд, откинувшись назад, мог хорошенько рассмотреть гостя. На самом-то деле испытание начиналось уже тогда. Чай подавала сама «награда победителю», еще более крапчатая и, несомненно, еще более прекрасная, нежели ухажерам запомнилось или пригрезилось, с легким намеком на декольте и с легкой тенью словно бы страха на челе.
С того самого дня, как отец объявил о своем решении по поводу брачного вопроса, Эллен понятия не имела, о чем с ним говорить — с ним или с кем-либо еще. Помощи ждать не приходилось: рядом с нею не было ни седовласой бабушки, ни мудрой матери, ни любопытных сестер. И что ей за дело, если эвкалиптовый тест рассортирует соперников, отделит пшеницу от плевел и все такое, что ей за дело до этого здравого и вместе с тем нездорового процесса, как выражался ее отец. «Лишь златоволосый красавец, золотокудрый юноша, непохожий на других, сумеет правильно назвать все деревья — тот, кто хоть немного смахивает на твоего старика-отца», — сказал он тогда дочери.
Первые претенденты все были из числа местных. При виде некоторых Эллен не смогла сдержать смеха, так что даже отец вынужден был пожурить шалунью:
— Ну право, довольно!
Чего стоил один только отошедший от дел стригаль, что ей в деды годился — ни одного зуба! Единственный водопроводчик города — и тот занятый лишь частично! — картинно разлегся на цветастом диване, вытянув ноги и громко требуя еще чашку чая; и что же? — едва выйдя из дверей, он провалился с треском, не сумев правильно назвать первое же дерево, на которое указал, «черную мяту», а их ведь в округе как грязи. Даже Холленд, и тот насмешливо фыркнул. Многие, кому удавалось без сучка без задоринки перевалить за восьмой десяток, спотыкались на самом что ни на есть заурядном придорожном эвкалипте — все от невнимательности, говаривал Холленд. Или взять, например, молодого Кевина, потерявшего руку на лесопилке: этот разбирался не столько в деревьях, сколько в древесине.
И просто диву даешься, сколь многие не сумели углядеть в защитной лесополосе один-единственный железнокор.
Разумеется, находились и такие, что пытались блефовать, либо высмеять всю эту затею, либо выбирали тактику проволочек. Подобные уловки — вполне в характере претендентов — неплохо работали на них в прошлом. Один неудачник, проиграв, не на шутку разозлился. Иные предлагали деньги. Почему бы нет? Весь мир открывался как в зеркале — мир в миниатюре. Один-два попробовали, так сказать, добиться своего не мытьем, так катаньем: «А может, мы как-нибудь договоримся промеж себя? Давайте-ка присядем, потолкуем по душам! Все мои познания насчет эвкалиптов уместятся на булавочной головке, зато я твердо знаю, что для вашей дочки я — в самый раз». Управляющий банком прислал своего близорукого сынка. Смуглый чужак из соседнего города похвалялся фотографической памятью — и в результате «засыпался» на первом же эвкалипте, которого в жизни не видел. Обычно происходило все в тишине, лишь несколько претендентов тараторили, не умолкая. То и дело из своей комнаты Эллен слышала чей-нибудь громкий голос, доносящийся от загона на пологом склоне.
История прекрасной дочери стала известна актерам бродячего цирка. Эти долго спорили, не попытать ли счастья и им. Один из представителей опасного племени коммивояжеров — половчее и поприличнее — тоже выдвинул свою кандидатуру; Холленд отправился в город и отговорил малого.
По всей видимости, сама мысль о состязании за невесту либо действовала на нервы, либо поражала своей странностью: кое-кто из претендентов за час до того, как явиться на испытание, пропускал по нескольку кружек. Нагрянул провинциальный жокей в сопровождении грума; грум мимоходом сообщил Эллен, что жокей вообще-то уже женат. «Мне надоть на лист позырить, — говорил следующий. — Так что давайте-ка стремянку тащите». При виде всех этих мужчин, вырядившихся в чистые рубашки и подстриженных ради такого случая, Эллен слегка взгрустнулось — так трепещет в клетке белая птица. Впрочем, многие приезжали в чем есть, а от иных разило потом. Целая процессия: все возраста, все размеры, от мала до велика.
По правде сказать, Эллен никто так и не глянулся.
Эти претенденты норовили обойтись без традиционных формулировок, без перешептываний и недомолвок, без улещивания, без многозначительных шуток, и неловкого поглаживания по плечу, и зашкаливающей внимательности, что выпивает всю энергию мужчины до капли, без нарочитой рассеянности, что складывается в мозаику необходимого промедления… Это позволяет женщине выбрать мужчину и дарит мужчине иллюзию того, что он сам ее завоевал. В то время как — за пределами изжелта-тусклого городишки — эти поклонники, выстроившиеся в очередь на испытание, могли бы, в известном смысле, достичь той же самой цели, повернувшись спиной и излагая факты. Им даже глянуть в направлении невесты не было нужно (школьный учитель явился исключением, что его и погубило).
— Ох уж эти мне провинциалы, — сетовал Холленд, — горазды пыль в глаза пускать: прикидываются, будто знают землю вдоль и поперек, а задай вопрос — и смотришь, они понятия не имеют, как называется то, что торчит у них перед самым носом! Даже если это эвкалипт.
Постепенно до Эллен дошло: ведь задача так трудна, что лишь два-три человека на свете способны правильно назвать все эвкалипты. Все это может тянуться годами, без какого бы то ни было результата. И Эллен расслабилась — как выяснилось, преждевременно.
Беда была в том, что степень трудности активировала один из законов любопытства: в то время как каждый соискатель терпел неудачу и поток поклонников иссяк до тоненькой струйки, сама недосягаемость приза еще больше увеличивала притягательность Эллен.
Но Холленд и его дочь этого, по всей видимости, не замечали. Теперь, когда матримониальный вопрос, так или иначе, решился, их визиты в город возобновились — и Эллен вновь попала под прицел взглядов, и обсуждать ее принялись с удвоенным рвением.
Стояло лето. Стволы деревьев казались горячими на ощупь. В реке гладкие камни терялись под водой, точно груши в сиропе. Эллен плавала, брызгалась, скользила по течению; внимательно изучала свои руки и плечи, болтая ногами с моста.
И вдруг из ниоткуда возник какой-то новозеландец, широким шагом прошествовал по подъездной аллее и представился. Весь из себя усатый такой, волосы темные, как город Данидин. Перед каждым эвкалиптом он задумчиво поглаживал усы, а вспоминая название какого-нибудь из малоизвестных видов, посмеивался себе под нос, чем слегка раздражал Холленда.
— Господь свидетель, кто-кто, а этот парень в эвкалиптах разбирается, — почтительно отметил Холленд. — А ведь он даже не из наших мест! Занятный тип. Вчера гляжу, он молится у ворот: ну, перед тем, как приступить к делу.
На третий день новозеландец перевалил за половину.
Холленд задумчиво жевал гренок, а Эллен куска проглотить не могла — все гадала про себя, каково жить бок о бок с таким человеком. А еще так странно было сознавать, что молва о ее горестной участи достигла чужой страны. Отец все головой качал: и как же так вышло, что житель Южного острова пролез в эксперты по эвкалиптам, вот ведь загадка, однако! Родина эвкалиптов — Австралия, и точка! Если на территории всей Новой Зеландии сыщется более пятидесяти разнообразных эвкалиптов, то-то он удивится! — да и те завезены извне.
Наутро четвертого дня Холленд уже собирался задать гостю вопрос-другой, когда новозеландец столкнулся с одним из множества жилокоров — с сучковатым эвкалиптом Юмана, Е. youmanii, каковой с легкостью ввел бы в заблуждение ботаника-профессионала, — столкнулся и потерпел поражение. Облегченно кивнув — и впервые поглядев Эллен в лицо, — новозеландец ретировался восвояси.
А между тем история о Холленде и его прелестной дочери словно на крыльях перелетела Тасманово море, а попутно докатилась по Стюартовой автостраде до самого центра Австралии, по дороге заправляясь бензином. Она сворачивала с шоссе то направо, то налево — так от древесного ствола во все стороны расходятся ветви. В результате в дверь постучался улыбчивый китаеза — аж из самого Дарвина. Он коротко поклонился Холленду и представился как торговец фруктами и овощами.
Все, с чем гость соприкасался, вызывало у него блаженную радость. Глаза у него были, как говорится, «слаще сахара». Эллен наливала ему чай, он улыбался: «Милые у вас руки». Эллен решила про себя, что этот человек, наверное, доживет до глубокой старости. (Некое смутное ощущение — отнюдь не физиологический факт! — подсказывает: энергичный мозг способен протащить тело еще несколько лишних ярдов. Философы живут долго, очень долго.)
В то же время Эллен размышляла: а способен ли этот счастливчик испытывать зависть, или ревность, или смятение одиночества? Знакомы ли ему самые что ни на есть обыкновенные неприятности, не говоря уже о чем-то более серьезном, как, например, внезапные приступы отчаяния?
А он между тем под маской восточного благодушия просеивал себе систематику ботанических терминов да примерял их к общему виду дерева. Разумеется, лучше всего гость разбирался в субтропических видах, произрастающих в окрестностях Дарвина. Опасливее птицы киви, он то и дело отступал на шаг и произносил: «Аххххххх…» — при виде особенно изящного экземпляра, такого, как, например, эвкалипт-топляк, что по чистой случайности образовал треугольник с «серебряным буравчиком» и с двуствольным красным малли (он же — эвкалипт общественный, Е. so cialis), — и то и дело высмаркивался на счастье в красный платок. Не запнулся китаец ни разу, а сталкиваясь с трудноузнаваемой кроной, лишь улыбался чуть дольше.
Девять дней спустя китаец по-прежнему улыбался. Форма его губ вдруг напомнила Холленду отца.
— Ну и на кой в доме сдался этакий сладкорожий ухмыла? — говорил он Эллен. — Не тревожься, провалится, как пить дать провалится, я уж чувствую. Просто в толк взять не могу, как ему удалось так далеко продвинуться. Сколько парню лет, как думаешь? Вот хоть убей, никак не пойму.
Наконец точку поставил эвкалипт с южной оконечности Тасмании, и на эвкалипт-то не похожий.
Об него-то китаец и споткнулся. Причем в буквальном смысле.
Эвкалипт лакированный (Е. vernicosa) смахивает скорее на кустарник или на ползучее растение. Взрослому он и до колена-то едва доходит. Почки и плоды расположены «тройками», листья глянцевые.
Ряды ухажеров поредели; остались профессионалы. По всей стране в офисах и подсобках люди судили да рядили: надо же удумать — хочешь завоевать руку дочери, изволь правильно назвать все деревья отца; и кому такое под силу-то?
Минул год, истекал второй, а победителя так и не нашлось. Теперь претендентов манило скорее головоломное испытание, нежели награда как таковая. Специалисты по ботанике и лесоводству уподобились тем чемпионам Олимпийских игр, что берегут силы и нервируют соперников, дожидаясь, пока планку поднимут на самый высокий уровень, — и только тогда, так уж и быть, снисходят до участия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Взять хоть ярру (она же Е. marginata, эвкалипт окаймленный). Кого, скажите мне, ярра не озадачит? Уж больно твердое дерево, уж больно непростое! В самой ее природе заложено гражданское неповиновение. И однако приходится признать, что физическая неподатливость красоту древесины только усиливает. Так и тянет взять брусок ярры в руки, полюбоваться им, погладить, как кошку. Применим ли эпитет «гордый» к куску дерева? Уж конечно, не к тем, что трескаются от пустячного удара, как, например, тощая знобкая сосна или бесхребетная акация! Ярра славится стойкостью — и под землей, и под водой. Яррой мостили улицы в средиземноморском Сиднее и модном Мельбурне, и дерево это надолго пережило тех, кто рубил его на доски; а уж что и говорить о надежном паркете в бальных залах и роскошных отелях!
Красивое дерево, прямое, статное, высокое… а на плантациях расти упорно отказывается. (Снова твердолобость!) У Холленда был некогда отчим по имени Ярраби, известный гордец и упрямец.
За пределами Западной Австралии ярру мало кто опознает, даже столкнувшись с нею в упор.
Вышло так, что одним из первых фаворитов в состязании за руку Эллен стал местный школьный учитель, как обладатель двойного преимущества: он был человек образованный и при этом искренне любил и тонко чувствовал дерево. В одиночестве он развлекался тем, что вырезал массивные чаши для нежных скоропортящихся фруктов, таких, как персики и виноград. Не приходится удивляться, что в первый же день к ланчу учитель правильно назвал восемьдесят семь эвкалиптов. Все шло лучше некуда, пока бедняга не опешил при виде дебелой красавицы ярры у забора за домом.
— Не торопитесь, — посоветовал Холленд, откашлявшись. «Нечего нестись сломя голову, точно крыса по водосточной трубе», — вертелось у него на языке.
Молодой учитель ему нравился. Но куда спешить-то? Кроме того, паника, как известно, губительна. Из густонаселенного Сиднея молодого учителя перевели в провинцию, а уроки скуки и однообразия ох непросты! Несколько раз он видел Эллен на главной улице. Вечерами и по воскресеньям он прохаживался по грунтовой дороге мимо лососевого эвкалипта, надеясь: вдруг девушка появится? Само имение — все эти обширные земли с видом на реку и громадная старая усадьба — в расчеты учителя почитай что и не входило.
Он уже едва не воскликнул: «Ярра!» — как вдруг отвлекся одним глазом на крону росшего тут же карри (он же — эвкалипт разноцветный, Е. diversicolor).
— Не повезло. — Холленд загасил окурок. — Жаль, право. Мне думалось, шансы у вас неплохие.
Перед началом испытания каждого претендента приглашали в дом — и не куда-нибудь, а в гостиную! — на чашку чая. Там Холленд, откинувшись назад, мог хорошенько рассмотреть гостя. На самом-то деле испытание начиналось уже тогда. Чай подавала сама «награда победителю», еще более крапчатая и, несомненно, еще более прекрасная, нежели ухажерам запомнилось или пригрезилось, с легким намеком на декольте и с легкой тенью словно бы страха на челе.
С того самого дня, как отец объявил о своем решении по поводу брачного вопроса, Эллен понятия не имела, о чем с ним говорить — с ним или с кем-либо еще. Помощи ждать не приходилось: рядом с нею не было ни седовласой бабушки, ни мудрой матери, ни любопытных сестер. И что ей за дело, если эвкалиптовый тест рассортирует соперников, отделит пшеницу от плевел и все такое, что ей за дело до этого здравого и вместе с тем нездорового процесса, как выражался ее отец. «Лишь златоволосый красавец, золотокудрый юноша, непохожий на других, сумеет правильно назвать все деревья — тот, кто хоть немного смахивает на твоего старика-отца», — сказал он тогда дочери.
Первые претенденты все были из числа местных. При виде некоторых Эллен не смогла сдержать смеха, так что даже отец вынужден был пожурить шалунью:
— Ну право, довольно!
Чего стоил один только отошедший от дел стригаль, что ей в деды годился — ни одного зуба! Единственный водопроводчик города — и тот занятый лишь частично! — картинно разлегся на цветастом диване, вытянув ноги и громко требуя еще чашку чая; и что же? — едва выйдя из дверей, он провалился с треском, не сумев правильно назвать первое же дерево, на которое указал, «черную мяту», а их ведь в округе как грязи. Даже Холленд, и тот насмешливо фыркнул. Многие, кому удавалось без сучка без задоринки перевалить за восьмой десяток, спотыкались на самом что ни на есть заурядном придорожном эвкалипте — все от невнимательности, говаривал Холленд. Или взять, например, молодого Кевина, потерявшего руку на лесопилке: этот разбирался не столько в деревьях, сколько в древесине.
И просто диву даешься, сколь многие не сумели углядеть в защитной лесополосе один-единственный железнокор.
Разумеется, находились и такие, что пытались блефовать, либо высмеять всю эту затею, либо выбирали тактику проволочек. Подобные уловки — вполне в характере претендентов — неплохо работали на них в прошлом. Один неудачник, проиграв, не на шутку разозлился. Иные предлагали деньги. Почему бы нет? Весь мир открывался как в зеркале — мир в миниатюре. Один-два попробовали, так сказать, добиться своего не мытьем, так катаньем: «А может, мы как-нибудь договоримся промеж себя? Давайте-ка присядем, потолкуем по душам! Все мои познания насчет эвкалиптов уместятся на булавочной головке, зато я твердо знаю, что для вашей дочки я — в самый раз». Управляющий банком прислал своего близорукого сынка. Смуглый чужак из соседнего города похвалялся фотографической памятью — и в результате «засыпался» на первом же эвкалипте, которого в жизни не видел. Обычно происходило все в тишине, лишь несколько претендентов тараторили, не умолкая. То и дело из своей комнаты Эллен слышала чей-нибудь громкий голос, доносящийся от загона на пологом склоне.
История прекрасной дочери стала известна актерам бродячего цирка. Эти долго спорили, не попытать ли счастья и им. Один из представителей опасного племени коммивояжеров — половчее и поприличнее — тоже выдвинул свою кандидатуру; Холленд отправился в город и отговорил малого.
По всей видимости, сама мысль о состязании за невесту либо действовала на нервы, либо поражала своей странностью: кое-кто из претендентов за час до того, как явиться на испытание, пропускал по нескольку кружек. Нагрянул провинциальный жокей в сопровождении грума; грум мимоходом сообщил Эллен, что жокей вообще-то уже женат. «Мне надоть на лист позырить, — говорил следующий. — Так что давайте-ка стремянку тащите». При виде всех этих мужчин, вырядившихся в чистые рубашки и подстриженных ради такого случая, Эллен слегка взгрустнулось — так трепещет в клетке белая птица. Впрочем, многие приезжали в чем есть, а от иных разило потом. Целая процессия: все возраста, все размеры, от мала до велика.
По правде сказать, Эллен никто так и не глянулся.
Эти претенденты норовили обойтись без традиционных формулировок, без перешептываний и недомолвок, без улещивания, без многозначительных шуток, и неловкого поглаживания по плечу, и зашкаливающей внимательности, что выпивает всю энергию мужчины до капли, без нарочитой рассеянности, что складывается в мозаику необходимого промедления… Это позволяет женщине выбрать мужчину и дарит мужчине иллюзию того, что он сам ее завоевал. В то время как — за пределами изжелта-тусклого городишки — эти поклонники, выстроившиеся в очередь на испытание, могли бы, в известном смысле, достичь той же самой цели, повернувшись спиной и излагая факты. Им даже глянуть в направлении невесты не было нужно (школьный учитель явился исключением, что его и погубило).
— Ох уж эти мне провинциалы, — сетовал Холленд, — горазды пыль в глаза пускать: прикидываются, будто знают землю вдоль и поперек, а задай вопрос — и смотришь, они понятия не имеют, как называется то, что торчит у них перед самым носом! Даже если это эвкалипт.
Постепенно до Эллен дошло: ведь задача так трудна, что лишь два-три человека на свете способны правильно назвать все эвкалипты. Все это может тянуться годами, без какого бы то ни было результата. И Эллен расслабилась — как выяснилось, преждевременно.
Беда была в том, что степень трудности активировала один из законов любопытства: в то время как каждый соискатель терпел неудачу и поток поклонников иссяк до тоненькой струйки, сама недосягаемость приза еще больше увеличивала притягательность Эллен.
Но Холленд и его дочь этого, по всей видимости, не замечали. Теперь, когда матримониальный вопрос, так или иначе, решился, их визиты в город возобновились — и Эллен вновь попала под прицел взглядов, и обсуждать ее принялись с удвоенным рвением.
Стояло лето. Стволы деревьев казались горячими на ощупь. В реке гладкие камни терялись под водой, точно груши в сиропе. Эллен плавала, брызгалась, скользила по течению; внимательно изучала свои руки и плечи, болтая ногами с моста.
И вдруг из ниоткуда возник какой-то новозеландец, широким шагом прошествовал по подъездной аллее и представился. Весь из себя усатый такой, волосы темные, как город Данидин. Перед каждым эвкалиптом он задумчиво поглаживал усы, а вспоминая название какого-нибудь из малоизвестных видов, посмеивался себе под нос, чем слегка раздражал Холленда.
— Господь свидетель, кто-кто, а этот парень в эвкалиптах разбирается, — почтительно отметил Холленд. — А ведь он даже не из наших мест! Занятный тип. Вчера гляжу, он молится у ворот: ну, перед тем, как приступить к делу.
На третий день новозеландец перевалил за половину.
Холленд задумчиво жевал гренок, а Эллен куска проглотить не могла — все гадала про себя, каково жить бок о бок с таким человеком. А еще так странно было сознавать, что молва о ее горестной участи достигла чужой страны. Отец все головой качал: и как же так вышло, что житель Южного острова пролез в эксперты по эвкалиптам, вот ведь загадка, однако! Родина эвкалиптов — Австралия, и точка! Если на территории всей Новой Зеландии сыщется более пятидесяти разнообразных эвкалиптов, то-то он удивится! — да и те завезены извне.
Наутро четвертого дня Холленд уже собирался задать гостю вопрос-другой, когда новозеландец столкнулся с одним из множества жилокоров — с сучковатым эвкалиптом Юмана, Е. youmanii, каковой с легкостью ввел бы в заблуждение ботаника-профессионала, — столкнулся и потерпел поражение. Облегченно кивнув — и впервые поглядев Эллен в лицо, — новозеландец ретировался восвояси.
А между тем история о Холленде и его прелестной дочери словно на крыльях перелетела Тасманово море, а попутно докатилась по Стюартовой автостраде до самого центра Австралии, по дороге заправляясь бензином. Она сворачивала с шоссе то направо, то налево — так от древесного ствола во все стороны расходятся ветви. В результате в дверь постучался улыбчивый китаеза — аж из самого Дарвина. Он коротко поклонился Холленду и представился как торговец фруктами и овощами.
Все, с чем гость соприкасался, вызывало у него блаженную радость. Глаза у него были, как говорится, «слаще сахара». Эллен наливала ему чай, он улыбался: «Милые у вас руки». Эллен решила про себя, что этот человек, наверное, доживет до глубокой старости. (Некое смутное ощущение — отнюдь не физиологический факт! — подсказывает: энергичный мозг способен протащить тело еще несколько лишних ярдов. Философы живут долго, очень долго.)
В то же время Эллен размышляла: а способен ли этот счастливчик испытывать зависть, или ревность, или смятение одиночества? Знакомы ли ему самые что ни на есть обыкновенные неприятности, не говоря уже о чем-то более серьезном, как, например, внезапные приступы отчаяния?
А он между тем под маской восточного благодушия просеивал себе систематику ботанических терминов да примерял их к общему виду дерева. Разумеется, лучше всего гость разбирался в субтропических видах, произрастающих в окрестностях Дарвина. Опасливее птицы киви, он то и дело отступал на шаг и произносил: «Аххххххх…» — при виде особенно изящного экземпляра, такого, как, например, эвкалипт-топляк, что по чистой случайности образовал треугольник с «серебряным буравчиком» и с двуствольным красным малли (он же — эвкалипт общественный, Е. so cialis), — и то и дело высмаркивался на счастье в красный платок. Не запнулся китаец ни разу, а сталкиваясь с трудноузнаваемой кроной, лишь улыбался чуть дольше.
Девять дней спустя китаец по-прежнему улыбался. Форма его губ вдруг напомнила Холленду отца.
— Ну и на кой в доме сдался этакий сладкорожий ухмыла? — говорил он Эллен. — Не тревожься, провалится, как пить дать провалится, я уж чувствую. Просто в толк взять не могу, как ему удалось так далеко продвинуться. Сколько парню лет, как думаешь? Вот хоть убей, никак не пойму.
Наконец точку поставил эвкалипт с южной оконечности Тасмании, и на эвкалипт-то не похожий.
Об него-то китаец и споткнулся. Причем в буквальном смысле.
Эвкалипт лакированный (Е. vernicosa) смахивает скорее на кустарник или на ползучее растение. Взрослому он и до колена-то едва доходит. Почки и плоды расположены «тройками», листья глянцевые.
Ряды ухажеров поредели; остались профессионалы. По всей стране в офисах и подсобках люди судили да рядили: надо же удумать — хочешь завоевать руку дочери, изволь правильно назвать все деревья отца; и кому такое под силу-то?
Минул год, истекал второй, а победителя так и не нашлось. Теперь претендентов манило скорее головоломное испытание, нежели награда как таковая. Специалисты по ботанике и лесоводству уподобились тем чемпионам Олимпийских игр, что берегут силы и нервируют соперников, дожидаясь, пока планку поднимут на самый высокий уровень, — и только тогда, так уж и быть, снисходят до участия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30