https://wodolei.ru/catalog/vanni/na-lapah/
держала мерную ленту.
— В один прекрасный день все это будет твоим. — Холленд яростно крутнул ручной бур.
Как всегда, отец ее изъяснялся краткими утверждениями. Но теперь он задал вопрос, от которого подбородок его словно удлинился:
— Тебе по душе наш дом — ну, как место?
Эллен подумала о своей спаленке с голубыми занавесками и всем ее добром, о верандах, о теплой кухне. А сколько в доме пустых комнат!.. Иногда она оставляла в башне своих кукол и, вернувшись за ними много месяцев спустя, обнаруживала, что те словно поблекли и выцвели. То и дело на девочку накатывало острое желание обзавестись братиком; интересно, а разрешил бы ей брат бегать за собою по пятам? А вот он, отец, в своей отцовской ипостаси, он ведь почти брат, когда — ну, для примера — Эллен безнаказанно смеется ему в лицо, едва тот начинает в сотый раз объяснять, что у лисиц ночью глаза розовато-лиловые, а пауки посверкивают на земле словно звезды.
После защитной лесополосы, «каучуковой плантации» и декоративной аллеи Холленд отказался от крупномасштабных формаций. Отныне и впредь он сосредоточился на индивидуальных видах, высаживаемых по одному. Никакого иного плана у него, впрочем, не было, пейзаж заполнялся постепенно.
Холленд подолгу спал. Валялся в постели целыми днями и неделями, бил баклуши, а потом вдруг начинал кипучую деятельность. Он неизменно старался избегать дубликатов, так что вскоре перед Холлендом встала проблема поставок. Чем успешнее осуществлялся его замысел, тем сложнее оказывалось продолжать начатое.
Много лет ушло на выбраковку, однако в конце концов большинство видов свелись к одному-единственному здоровому экземпляру.
Одновременно Холленд расширял сеть поставок; необходимо было выйти как можно дальше за пределы штата Нового Южного Уэльса. Ценная информация поступала из источников самых неожиданных. Имение Холленда преобразилось до неузнаваемости, так что и на хозяина люди начинали смотреть иначе. Слушали его, если можно так выразиться, с консервативными ухмылками. Это же только естественно, что местные в эвкалиптах разбираются слабо и страдают от кошмарных провалов в памяти, а не то случайно упомянут какую-нибудь подробность, не сознавая всей ее важности. Частенько, разговаривая со знакомым на улице, Холленд вытаскивал клочок бумаги и делал пометку, например, записывал адрес захолустного придорожного питомника на Северной Территории, заведует которым троюродный брат чьей-нибудь сводной сестры, латыш по происхождению; у него еще в клетках живут все известные науке австралийские попугаи, а кроме того, он рисует на яйцах страусов-эму пустынные пейзажи, да с какой фотографической точностью! — в этом искусстве ему равных нет и не было. Именно так Холленд приобрел Е. nesophila, эвкалипт островолюбивый (плоды у него в форме вазочек) и жестколистный эвкалипт-горняк (он же эвкалипт спрыснутый, Е. aspersa) — редчайший из видов, что крайне труден в выращивании.
Раз в две недели Холленд объявлялся на железнодорожной платформе и забирал завернутые во влажную мешковину саженцы, а одна из сестер Спрант жаловалась всем, кто соглашался слушать, будто ночами глаз сомкнуть не может: грузовики так и раскатывают туда-сюда, так и пылят — черенки возят ну просто тоннами! Начальница почтового отделения тоже сообщала: да, семена приходят постоянно, в шуршащих конвертах из оберточной бумаги, в придачу к ежемесячным журналам и счетам-фактурам с вензельками в виде веточек.
В те дни, когда Холленду удавалось заполучить какой-нибудь экземпляр подиковиннее, он чувствовал себя ловцом жемчуга, что из последних сил всплыл на поверхность, сжимая в руке сокровище. Определенные виды эвкалиптов были редки потому, что с трудом приживались за пределами довольно-таки небольшого радиуса: повышенно чувствительные к осушению, к содержанию извести в почве, к морозам, к высоте над уровнем моря, к количеству атмосферных осадков и еще бог весть к чему. Одни упрямо отказывались расти в марте месяце, другие — на первой неделе после Рождества. Одно дерево процветало в тени другого; другое — нет (эти ипохондрики требовали всякого экзотического навоза и ручного полива).
И как только Холленду удалось вырастить до нормальных размеров дарвинов мохнозад (он же — эвкалипт киноварный, Е. miniata) или же те виды, родина которых — песчаные пустыни? Загадка! Среброверхому жилокору (он же — эвкалипт левососенный, Е. laevopinea) необходима тысяча миллиметров осадков ежегодно, а снежный эвкалипт, как явствует из названия, предпочитает высоту, дождь со снегом и льды. Каким-то образом Холленд умудрялся на самой обычной почве укоренять эвкалипты, традиционно требующие глины, или заболоченного луга, или гранита. После нескольких неудач он даже с крохотным желтоверхим ясенником — ну и название! — поладил: тот пробился-таки из-под камней.
В результате всех этих трудов праведных с топором, ломом и ведром и долгих прогулок по пастбищам без шляпы Холленд преобразился до неузнаваемости: руки его загрубели, ногти обломались, лицо загорело и покрылось морщинами. Впрочем, шагая по главной улице, он, единственный сын пекаря-неудачника, по-прежнему производил впечатление некоторой утонченности, кондитерской изнеженности, так сказать.
Неужто Холленду и впрямь удалось вырастить на своих землях все известные науке эвкалипты до единого? А что же он станет делать потом?
В своей дочери, Эллен, он всегда поощрял стремление задавать вопросы, но ту, похоже, эвкалипты нисколько не занимали. Холленд терпеливо ждал. Отцы ведь всегда ждут дочерей. Если бы она только спросила, уж он бы выложил ей все, что знает. Он стал мировым экспертом в отдельно взятой узкой области. Не то чтобы Холленду так уж хотелось похвастаться обрывками знаний и сведений; ему хотелось, чтобы интерес его был разделяем.
Поначалу Эллен помогала отцу, вместе они посадили более сотни деревьев. А потом ей все это словно бы разом наскучило.
Собственно говоря, то был музей деревьев — музей под открытым небом. Бродишь себе среди множества разнообразных видов, усваивая самую разнообразную информацию, и в то же время восхищаешься яркими образчиками красоты, порою даже дар речи теряешь. Само многообразие эвкалиптов заключало в себе образовательную ценность. Чуть повернешь голову — и перед тобой еще один, новый эвкалипт, иной высоты, с иной структурой кроны и коры, а тут еще эта странноватая усадьба, такая внушительная — нелепые темные диспропорции! — а в окне дома, или на полпути от него, в хлопчатобумажном платьице, намертво приклеившись локтем к дереву, — хозяйская дочка.
Холленд мысленно прикидывал, не снабдить ли деревья табличками.
И наконец обратился в ту же фирму, что обслуживала Сиднейский Королевский ботанический сад: на прямоугольных брусочках из нержавеющего алюминия величиной примерно с ладонь были аккуратно выгравированы и народное, и видовое названия. Готовый заказ собственноручно доставил смышленый паренек, один из компаньонов предприятия. Они с Холлендом вместе просмотрели таблички на веранде, толкуя о том о сем. И просидели за этим делом не один час. Когда Эллен внесла чай на подносе, мужчины настолько ушли в свое занятие, что если она чего и разглядела, так разве что шею незнакомца; представить дочку Холленду даже в голову не пришло. Впоследствии Холленд грудой свалил таблички в углу своего кабинета и по совместительству спальни. В конце концов, к тому времени он мог опознать все эвкалипты до единого, даже не приглядываясь толком.
Несколько замечаний о женской красоте — так, вскользь, ничего определенного. Вкратце, робким убежденным голосом. А почему бы и нет? Молва о красоте Эллен разнеслась на огромные расстояния (говорили даже, что за два океана), и в процессе родилась небольшая легенда.
Здесь стоит отметить, что красота, замешанная на фарфоровой миловидности, вызывает в мужчинах отклик куда более слабый, нежели красота, что отчетливо сознает свою силу. Сглаженная миловидность — это поцелуй смерти. В мужчине она пробуждает смутные представления о Матери! А (в сексуальном смысле, конечно!) кому это надо? В то время как, если основной компонент красоты — некая неудовлетворенность либо запальчивость, все ассоциации с матерью тут же гаснут, и тут же возникает влечение — свободно и беспрепятственно, по широкому фронту.
В случае Эллен все это умножалось еще и вот каким фактором.
В тот недолгий период, когда женщины носили крошечные шляпки с вуалетками, прикрывающими лица, на манер слегка измятой бумаги-миллиметровки, клеточки тут и там заполнялись, одаривая лицо хаотической россыпью восточных веснушек и родинок. А крапчатая красота Эллен как раз и напоминала производимый вуалетками эффект: красота завуалированная, огражденная и защищенная, даже при ближайшем рассмотрении; этакая пикантная, лицемерная скромность.
Самосохранения ради Эллен держалась с холодной отчужденностью и в городе мужских взглядов старательно избегала.
Первым, кому посчастливилось увидеть наготу Эллен, был единственный сын местного торговца тракторами, Моллой. Юнец пользовался успехом — как же, крутой футболист! Отец незадолго до того подарил ему мотоцикл с переливающимся всеми цветами радуги бензобаком.
Вдоль границы имения Холленда пролегала грунтовая дорога. Она вела в город и никакой другой функции не выполняла, в то время как ее двойник, сходного цвета река, лениво сворачивала от дороги в сторону, образуя излучину, густо заросшую красными эвкалиптами, что притягивали охотников как магнитом, притом что добраться до них можно было, лишь пропол-зя на четвереньках сквозь густой кустарник. В излучине река разливалась, образуя песчаную заводь под сенью низко нависающих ветвей; под этим пологом вода казалась коричнево-пестрой, точно черепаший панцирь.
Жарким днем Эллен поплескалась в заводи… вынырнула, приподнялась, обеими руками отбрасывая волосы с глаз. Полежала какое-то время на спине с закрытыми глазами. В этом бледном сочетании воды и плоти — а ведь и то и другое можно ощутить губами и растревожить рукой — призывно манили три темных пятна.
Вот она встала на мелководье; груди ее чуть колыхались.
Дебелые эвкалипты с обеих сторон казались свитой крепких пожилых дуэний, что, подобрав юбки выше колен, осторожно входят в воду.
Эллен присела на корточки и помочилась.
Юный Моллой прятался за деревом. Чтобы лучше видеть, он тоже присел. По носу его поползла муха. Наконец он опустил взгляд — не иначе размышляя о будущем?
А потом вскочил на мотоцикл, дал газу, резко сорвался с места, растопырив ноги в стороны; глаза его слезились, ресницы слипались все крепче, он заорал в голос — проклиная то, что было ему подарено. И тут вдруг все заскользило, шебутная машина забуксовала в грязи, вырвалась из-под него… Молл ой раззявил рот — и прямо в лицо ему ударила колючая проволока, сдирая нос чуть ли не под самое основание.
Как владелец забора, Холленд явился с визитом раньше всех прочих.
— То-то бедолага переживает, — рассказывал Холленд дочери. — Отец с матерью насчет нашего забора не в претензии. Рады уж и тому, что сынок жив остался, хотя будущее его ждет незавидное. Разве что коров доить сгодится.
Моллой ослеп сперва на один глаз, а вскоре и на второй.
В свое время Эллен наслушалась рассказов о том, какой парень красавец — кровь с молоком, да и только! В городе поговаривали, что Моллой — повеса тот еще.
— Чтоб к мотоциклам и близко не подходила! — предостерегал Холленд.
Однажды утром у входа в отель «Коммершиал» Эллен рассмеялась — этого звука в городе прежде не слыхивали. Словно высокий водопад из Африки или с Анд внезапно обрушился на пропыленную старую улочку.
По всей видимости, отец ее изрек какое-нибудь очередное занудство. Повернувшись к нему на ходу, Эллен смеялась, а когда Холленд улыбнулся своей двухэтапной улыбкой, что иные называли «тусклой», она лишь запрокинула голову и расхохоталась еще пуще.
Дочь открыто потешается над отцом!.. Прочие женщины видели: власть повзрослевшей красоты изливается в веселье.
Всяк и каждый гордился Эллен: еще бы, подумать только, такая редкостная красавица, и живет в их краях!
Сильные мужчины теряли дар речи; иных при виде Эллен словно разбивал паралич. Когда Эллен приезжала в город, они могли лишь стоять да усмехаться с открытым ртом. Чтобы как-то справиться со своей слабостью, молодые парни, проезжая мимо Холлендова имения, взяли за привычку оглушительно сигналить; отфильтрованный рекой и стволами сотен эвкалиптов, гудок долетал до дому, подобно слабому реву сексуально разобиженных волов.
Разумеется, находились и такие, что храбро подходили ближе и заговаривали с Эллен. Но на пути у них неизменно вставал отец, который вел себя скорее как инструктор по теннису, нежели по-отцовски: ни на миг не выпускал свою девочку из виду. Ежели с ними, как будто случайно, сталкивался какой-нибудь долговязый юнец и открывал рот, чтобы сказать что-нибудь, или ежели Холленд выходил на улицу и обнаруживал, что дочка его в солнечном свете рассеянно внимает какому-то мужчине или даже нескольким, он воздвигался рядом и прислушивался с видом весьма искушенным. Холленд был экспертом. В конце концов, это же его дочь; Холленд знал ее лучше, чем кто-либо другой.
Проблема была в том, что Холленду никто из ухажеров не нравился. Всем и каждому хоть чего-то, да недоставало: ежели не в манере разговаривать, то, значит, во внешности. Один слишком широко улыбался, у другого — большие пальцы не того размера. Однако куда хуже были те, что вели себя с этакой агрессивной раскованностью. В буквальном смысле чуть не лопались от фамильярности — да еще эти расчесанные волосья, ни дать ни взять участки, вспаханные для засева.
Эти парни находились в самом разгаре юности, так же как и страна; Холленд понятия не имел, о чем с ними говорить.
А дочь его, она ведать не ведала, что мужчинам надо и что они сбрасывают со счетов, и как именно они своего добиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— В один прекрасный день все это будет твоим. — Холленд яростно крутнул ручной бур.
Как всегда, отец ее изъяснялся краткими утверждениями. Но теперь он задал вопрос, от которого подбородок его словно удлинился:
— Тебе по душе наш дом — ну, как место?
Эллен подумала о своей спаленке с голубыми занавесками и всем ее добром, о верандах, о теплой кухне. А сколько в доме пустых комнат!.. Иногда она оставляла в башне своих кукол и, вернувшись за ними много месяцев спустя, обнаруживала, что те словно поблекли и выцвели. То и дело на девочку накатывало острое желание обзавестись братиком; интересно, а разрешил бы ей брат бегать за собою по пятам? А вот он, отец, в своей отцовской ипостаси, он ведь почти брат, когда — ну, для примера — Эллен безнаказанно смеется ему в лицо, едва тот начинает в сотый раз объяснять, что у лисиц ночью глаза розовато-лиловые, а пауки посверкивают на земле словно звезды.
После защитной лесополосы, «каучуковой плантации» и декоративной аллеи Холленд отказался от крупномасштабных формаций. Отныне и впредь он сосредоточился на индивидуальных видах, высаживаемых по одному. Никакого иного плана у него, впрочем, не было, пейзаж заполнялся постепенно.
Холленд подолгу спал. Валялся в постели целыми днями и неделями, бил баклуши, а потом вдруг начинал кипучую деятельность. Он неизменно старался избегать дубликатов, так что вскоре перед Холлендом встала проблема поставок. Чем успешнее осуществлялся его замысел, тем сложнее оказывалось продолжать начатое.
Много лет ушло на выбраковку, однако в конце концов большинство видов свелись к одному-единственному здоровому экземпляру.
Одновременно Холленд расширял сеть поставок; необходимо было выйти как можно дальше за пределы штата Нового Южного Уэльса. Ценная информация поступала из источников самых неожиданных. Имение Холленда преобразилось до неузнаваемости, так что и на хозяина люди начинали смотреть иначе. Слушали его, если можно так выразиться, с консервативными ухмылками. Это же только естественно, что местные в эвкалиптах разбираются слабо и страдают от кошмарных провалов в памяти, а не то случайно упомянут какую-нибудь подробность, не сознавая всей ее важности. Частенько, разговаривая со знакомым на улице, Холленд вытаскивал клочок бумаги и делал пометку, например, записывал адрес захолустного придорожного питомника на Северной Территории, заведует которым троюродный брат чьей-нибудь сводной сестры, латыш по происхождению; у него еще в клетках живут все известные науке австралийские попугаи, а кроме того, он рисует на яйцах страусов-эму пустынные пейзажи, да с какой фотографической точностью! — в этом искусстве ему равных нет и не было. Именно так Холленд приобрел Е. nesophila, эвкалипт островолюбивый (плоды у него в форме вазочек) и жестколистный эвкалипт-горняк (он же эвкалипт спрыснутый, Е. aspersa) — редчайший из видов, что крайне труден в выращивании.
Раз в две недели Холленд объявлялся на железнодорожной платформе и забирал завернутые во влажную мешковину саженцы, а одна из сестер Спрант жаловалась всем, кто соглашался слушать, будто ночами глаз сомкнуть не может: грузовики так и раскатывают туда-сюда, так и пылят — черенки возят ну просто тоннами! Начальница почтового отделения тоже сообщала: да, семена приходят постоянно, в шуршащих конвертах из оберточной бумаги, в придачу к ежемесячным журналам и счетам-фактурам с вензельками в виде веточек.
В те дни, когда Холленду удавалось заполучить какой-нибудь экземпляр подиковиннее, он чувствовал себя ловцом жемчуга, что из последних сил всплыл на поверхность, сжимая в руке сокровище. Определенные виды эвкалиптов были редки потому, что с трудом приживались за пределами довольно-таки небольшого радиуса: повышенно чувствительные к осушению, к содержанию извести в почве, к морозам, к высоте над уровнем моря, к количеству атмосферных осадков и еще бог весть к чему. Одни упрямо отказывались расти в марте месяце, другие — на первой неделе после Рождества. Одно дерево процветало в тени другого; другое — нет (эти ипохондрики требовали всякого экзотического навоза и ручного полива).
И как только Холленду удалось вырастить до нормальных размеров дарвинов мохнозад (он же — эвкалипт киноварный, Е. miniata) или же те виды, родина которых — песчаные пустыни? Загадка! Среброверхому жилокору (он же — эвкалипт левососенный, Е. laevopinea) необходима тысяча миллиметров осадков ежегодно, а снежный эвкалипт, как явствует из названия, предпочитает высоту, дождь со снегом и льды. Каким-то образом Холленд умудрялся на самой обычной почве укоренять эвкалипты, традиционно требующие глины, или заболоченного луга, или гранита. После нескольких неудач он даже с крохотным желтоверхим ясенником — ну и название! — поладил: тот пробился-таки из-под камней.
В результате всех этих трудов праведных с топором, ломом и ведром и долгих прогулок по пастбищам без шляпы Холленд преобразился до неузнаваемости: руки его загрубели, ногти обломались, лицо загорело и покрылось морщинами. Впрочем, шагая по главной улице, он, единственный сын пекаря-неудачника, по-прежнему производил впечатление некоторой утонченности, кондитерской изнеженности, так сказать.
Неужто Холленду и впрямь удалось вырастить на своих землях все известные науке эвкалипты до единого? А что же он станет делать потом?
В своей дочери, Эллен, он всегда поощрял стремление задавать вопросы, но ту, похоже, эвкалипты нисколько не занимали. Холленд терпеливо ждал. Отцы ведь всегда ждут дочерей. Если бы она только спросила, уж он бы выложил ей все, что знает. Он стал мировым экспертом в отдельно взятой узкой области. Не то чтобы Холленду так уж хотелось похвастаться обрывками знаний и сведений; ему хотелось, чтобы интерес его был разделяем.
Поначалу Эллен помогала отцу, вместе они посадили более сотни деревьев. А потом ей все это словно бы разом наскучило.
Собственно говоря, то был музей деревьев — музей под открытым небом. Бродишь себе среди множества разнообразных видов, усваивая самую разнообразную информацию, и в то же время восхищаешься яркими образчиками красоты, порою даже дар речи теряешь. Само многообразие эвкалиптов заключало в себе образовательную ценность. Чуть повернешь голову — и перед тобой еще один, новый эвкалипт, иной высоты, с иной структурой кроны и коры, а тут еще эта странноватая усадьба, такая внушительная — нелепые темные диспропорции! — а в окне дома, или на полпути от него, в хлопчатобумажном платьице, намертво приклеившись локтем к дереву, — хозяйская дочка.
Холленд мысленно прикидывал, не снабдить ли деревья табличками.
И наконец обратился в ту же фирму, что обслуживала Сиднейский Королевский ботанический сад: на прямоугольных брусочках из нержавеющего алюминия величиной примерно с ладонь были аккуратно выгравированы и народное, и видовое названия. Готовый заказ собственноручно доставил смышленый паренек, один из компаньонов предприятия. Они с Холлендом вместе просмотрели таблички на веранде, толкуя о том о сем. И просидели за этим делом не один час. Когда Эллен внесла чай на подносе, мужчины настолько ушли в свое занятие, что если она чего и разглядела, так разве что шею незнакомца; представить дочку Холленду даже в голову не пришло. Впоследствии Холленд грудой свалил таблички в углу своего кабинета и по совместительству спальни. В конце концов, к тому времени он мог опознать все эвкалипты до единого, даже не приглядываясь толком.
Несколько замечаний о женской красоте — так, вскользь, ничего определенного. Вкратце, робким убежденным голосом. А почему бы и нет? Молва о красоте Эллен разнеслась на огромные расстояния (говорили даже, что за два океана), и в процессе родилась небольшая легенда.
Здесь стоит отметить, что красота, замешанная на фарфоровой миловидности, вызывает в мужчинах отклик куда более слабый, нежели красота, что отчетливо сознает свою силу. Сглаженная миловидность — это поцелуй смерти. В мужчине она пробуждает смутные представления о Матери! А (в сексуальном смысле, конечно!) кому это надо? В то время как, если основной компонент красоты — некая неудовлетворенность либо запальчивость, все ассоциации с матерью тут же гаснут, и тут же возникает влечение — свободно и беспрепятственно, по широкому фронту.
В случае Эллен все это умножалось еще и вот каким фактором.
В тот недолгий период, когда женщины носили крошечные шляпки с вуалетками, прикрывающими лица, на манер слегка измятой бумаги-миллиметровки, клеточки тут и там заполнялись, одаривая лицо хаотической россыпью восточных веснушек и родинок. А крапчатая красота Эллен как раз и напоминала производимый вуалетками эффект: красота завуалированная, огражденная и защищенная, даже при ближайшем рассмотрении; этакая пикантная, лицемерная скромность.
Самосохранения ради Эллен держалась с холодной отчужденностью и в городе мужских взглядов старательно избегала.
Первым, кому посчастливилось увидеть наготу Эллен, был единственный сын местного торговца тракторами, Моллой. Юнец пользовался успехом — как же, крутой футболист! Отец незадолго до того подарил ему мотоцикл с переливающимся всеми цветами радуги бензобаком.
Вдоль границы имения Холленда пролегала грунтовая дорога. Она вела в город и никакой другой функции не выполняла, в то время как ее двойник, сходного цвета река, лениво сворачивала от дороги в сторону, образуя излучину, густо заросшую красными эвкалиптами, что притягивали охотников как магнитом, притом что добраться до них можно было, лишь пропол-зя на четвереньках сквозь густой кустарник. В излучине река разливалась, образуя песчаную заводь под сенью низко нависающих ветвей; под этим пологом вода казалась коричнево-пестрой, точно черепаший панцирь.
Жарким днем Эллен поплескалась в заводи… вынырнула, приподнялась, обеими руками отбрасывая волосы с глаз. Полежала какое-то время на спине с закрытыми глазами. В этом бледном сочетании воды и плоти — а ведь и то и другое можно ощутить губами и растревожить рукой — призывно манили три темных пятна.
Вот она встала на мелководье; груди ее чуть колыхались.
Дебелые эвкалипты с обеих сторон казались свитой крепких пожилых дуэний, что, подобрав юбки выше колен, осторожно входят в воду.
Эллен присела на корточки и помочилась.
Юный Моллой прятался за деревом. Чтобы лучше видеть, он тоже присел. По носу его поползла муха. Наконец он опустил взгляд — не иначе размышляя о будущем?
А потом вскочил на мотоцикл, дал газу, резко сорвался с места, растопырив ноги в стороны; глаза его слезились, ресницы слипались все крепче, он заорал в голос — проклиная то, что было ему подарено. И тут вдруг все заскользило, шебутная машина забуксовала в грязи, вырвалась из-под него… Молл ой раззявил рот — и прямо в лицо ему ударила колючая проволока, сдирая нос чуть ли не под самое основание.
Как владелец забора, Холленд явился с визитом раньше всех прочих.
— То-то бедолага переживает, — рассказывал Холленд дочери. — Отец с матерью насчет нашего забора не в претензии. Рады уж и тому, что сынок жив остался, хотя будущее его ждет незавидное. Разве что коров доить сгодится.
Моллой ослеп сперва на один глаз, а вскоре и на второй.
В свое время Эллен наслушалась рассказов о том, какой парень красавец — кровь с молоком, да и только! В городе поговаривали, что Моллой — повеса тот еще.
— Чтоб к мотоциклам и близко не подходила! — предостерегал Холленд.
Однажды утром у входа в отель «Коммершиал» Эллен рассмеялась — этого звука в городе прежде не слыхивали. Словно высокий водопад из Африки или с Анд внезапно обрушился на пропыленную старую улочку.
По всей видимости, отец ее изрек какое-нибудь очередное занудство. Повернувшись к нему на ходу, Эллен смеялась, а когда Холленд улыбнулся своей двухэтапной улыбкой, что иные называли «тусклой», она лишь запрокинула голову и расхохоталась еще пуще.
Дочь открыто потешается над отцом!.. Прочие женщины видели: власть повзрослевшей красоты изливается в веселье.
Всяк и каждый гордился Эллен: еще бы, подумать только, такая редкостная красавица, и живет в их краях!
Сильные мужчины теряли дар речи; иных при виде Эллен словно разбивал паралич. Когда Эллен приезжала в город, они могли лишь стоять да усмехаться с открытым ртом. Чтобы как-то справиться со своей слабостью, молодые парни, проезжая мимо Холлендова имения, взяли за привычку оглушительно сигналить; отфильтрованный рекой и стволами сотен эвкалиптов, гудок долетал до дому, подобно слабому реву сексуально разобиженных волов.
Разумеется, находились и такие, что храбро подходили ближе и заговаривали с Эллен. Но на пути у них неизменно вставал отец, который вел себя скорее как инструктор по теннису, нежели по-отцовски: ни на миг не выпускал свою девочку из виду. Ежели с ними, как будто случайно, сталкивался какой-нибудь долговязый юнец и открывал рот, чтобы сказать что-нибудь, или ежели Холленд выходил на улицу и обнаруживал, что дочка его в солнечном свете рассеянно внимает какому-то мужчине или даже нескольким, он воздвигался рядом и прислушивался с видом весьма искушенным. Холленд был экспертом. В конце концов, это же его дочь; Холленд знал ее лучше, чем кто-либо другой.
Проблема была в том, что Холленду никто из ухажеров не нравился. Всем и каждому хоть чего-то, да недоставало: ежели не в манере разговаривать, то, значит, во внешности. Один слишком широко улыбался, у другого — большие пальцы не того размера. Однако куда хуже были те, что вели себя с этакой агрессивной раскованностью. В буквальном смысле чуть не лопались от фамильярности — да еще эти расчесанные волосья, ни дать ни взять участки, вспаханные для засева.
Эти парни находились в самом разгаре юности, так же как и страна; Холленд понятия не имел, о чем с ними говорить.
А дочь его, она ведать не ведала, что мужчинам надо и что они сбрасывают со счетов, и как именно они своего добиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30