От Виктора Сауловича — значит, с тем же заданием; не побоялся раскрыться — значит, один стоит четверых. Поэтому Змей среагировал на него, как на достойного противника. Он просто спасал свою жизнь.
И лишь когда журналист уже падал, не успев даже отметить атаку движением глаз, до Змея дошло, что этот мешок ему очень хорошо знаком. Когда Вика закрутила с ним любовь. Змею, понятно, стало интересно, на кого она променяла сочинителя Кадышева, и дружок из управления кадров снял ему копию личного дела лейтенанта Левашова. Секретным оно было только потому, что так положено, а де-факто никаких секретов не содержало: военное образование — кафедра при МГУ, подготовка — месячные сборы, служба — окружная газета. Одно название, что офицер запаса, а по сути — рядовой необученный.
И стало ясно, почему Вежливый прикидывался рэкетиром и не упомянул Тарковского, а журналистик поставил телекамеру и упомянул. Виктор Саулович подозревал писателя Кадышева, но не был уверен, поэтому дал задание Вежливому захватить его и потрясти. Разумеется, имя Тарковского не должно было прозвучать в связи с этой уголовщиной. (Змей и сам бы так сделал: разговорить объект — не проблема, так пускай, не понимая, что и по чьему приказу у него выпытывают, говорит все, что знает.) На тот случай, если писатель окажется не виноват и его придется отпустить или если уголовничков схватит милиция, у них было прикрытие: рэкетиры мы. А Тарковский ни при чем… Но похищение не удалось, и тогда Тарковский подсылает журналистика с невинным приветом. И почтенный сочинитель Кадышев вместо того, чтобы обрадоваться, что Виктор Саулович его не забывает, вдруг чуть не сворачивает интервьюеру башку (ай-яй-яй, кто бы мог подумать!). Купился. А камера пишет, и уже ничего не поделаешь, кто сказал "а", должен и свидетелей убрать.
Был момент, когда Змею хотелось подольше задержать палец на сонной артерии журналистика. Он остановился только по тем соображениям, что спускать его с откоса в машине нужно было еще живого. Труп в таких авариях не сгорает дотла, и патологоанатомы могут определить, как погиб человек: надышался ли перед смертью дымом или упокоился на свежем воздухе, после чего сел за руль и совершил аварию.
Жизнь журналиста была сохранена еще на полчаса, пока Змей стирал конец записи с провокационным приветиком от Тарковского и сажал батарею телекамеры.
Когда оставалось только подогнать «Ниву» и загрузить полуфабрикат, Змей сообразил, что этими мерами можно и ограничиться. Журналистик очнется — ни черта не поймет…
Потом Змея стал одолевать соблазн поговорить по душам: гвоздь в барабанную перепонку — и любой споет «Песнь о Гайавате». И опять его остановило чисто профессиональное соображение: судя по всему, журналистик ничего не знал — приказали упомянуть в разговоре Тарковского, вот и упомянул, как попка.
О Вике за все это время Змей не вспомнил ни в каком контексте — ни «жалко девочку, вдовой останется», ни «так ей и надо, изменнице». Жизнь ее мужу он сохранил только потому, что тот не представлял для него интереса.
* * *
Что ж, Виктор Саулович, подловили вы сочинителя Кадышева, что есть, то есть, но это была комбинация неглупого лоха. Знаете, как вам ответит неглупый профессионал? Никак. Плоды своей победы вы прогадили: надо было повесить на журналистика микрофон и ворваться, когда он валялся без сознания, а запись в телекамере была еще цела. А так вы не продвинулись ни на миллиметр: все те же подозрения без фактов — зато меня предупредили, за что вам сердечное спасибо.
Если только уже не поздно.
Не сбавляя скорости. Змей достал из кармана трубку и зубами вытянул антенну. Он звонил соседу по гаражу, организму достаточно безмозглому, чтобы исполнять, не понимая, и достаточно здоровому, чтобы покараулить квартиру до его приезда.
— Анатолий, это Владимир Иваныч. — Змей отстранил трубку от уха, пропуская поток восторгов. — Ты где сейчас?.. А можешь подскочить ко мне? Немедленно.
Я буду через час, а ты — немедленно. Возьми с собой двоих-троих, кто под руку попадется, и просто стойте на лестничной клетке. Ну, бутылку поставьте на подоконник, как будто распиваете… Можно на самом деле… И за мое здоровье можно. Приеду — сам с вами добавлю… Да звоночек мне был, что квартиру хотят обнести. Толик, ты честный коммерсант или депутат какой-нибудь? Потом выступишь в прениях, а сейчас шевелись… Только смотри, без крови. Толь, знаешь что? Если кто сунется, затейте с ним драку, пусть всех в милицию заберут. Я оплачу…
Зачем, зачем. Личность его узнать. Он же на дело с документами не пойдет. Все, двигай, а то пока ты разглагольствуешь, я сам до дому доеду.
Змей сложил антенну, уперев ее в грудь. Жест напомнил удар ножом, и ведь против сердца себя ткнул: подсознанка сработала. Если в квартире уже побывали, то Тарковский раскопает правду, и тогда хоть не живи…
* * *
Еще в подъезде он увидел кровяную дорожку на кафеле. Размазал каплю подошвой — кровь была свежая. Хорошо, если просто нос расквасили… Ни о чем попросить нельзя! Толик, верный организм, рад служить за удовольствие выпить рюмку с сочинителем Кадышевым, но ведь заложит по простоте! Небось чувствует себя героем: квартиру Морского Змея охранял. А как посадят героя в прессхату, он и выложит, что в июле ходил в офис к Тарковскому, мойщика стекол изображал. И потянется ниточка, и захлестнется петлей на шее сочинителя Кадышева…
На лестнице слышались голоса, и Змей рванул наверх.
Толик сидел на подоконнике, веселый и пьяный, посасывая сбитый кулак, и следил, как двое забулдыг разливают остатки дешевой водки «Исток» по пластмассовым стаканчикам. Пятью киосками владеет, мог бы в ресторанах питаться, на Канарах отдыхать… Слава богу! Если бы зарезал кого, то смылся бы.
— Иваныч! — расцвел он. — Мужики, погодите жрать.
Но забулдыги уже торопливо выпили, чтобы не пришлось делиться, и Толик неподдельно огорчился:
— Крысятники! Как водку жрать, вы первые, а когда этот хрен полез с нунчаками, хвосты поджали!
— Прекрати, — сказал Змей. Картина случившегося была в общем ясна. — Дай им сотню, а то у меня мелочи нет.
— Пускай отсосут, а не сотню! — Толик замахнулся, впрочем, явно не собираясь бить, и один из забулдыг так же символически закрылся руками.
— Дай! — повысил голос Змей. — У вас свои счеты, а сотня — от меня.
Не слушая ворчания Толика и благодарностей забулдыг, он отпер стальную дверь. Маячок был на месте — защемленный во внутренней двери Танькин волос, — и Змей немного воспрянул духом. Сигнализации он доверял меньше, чем маячкам: она проводная, и ворье даже средней руки знает, как ее отключить.
— Заходи, похвались подвигами, — через плечо бросил Змей и, войдя в прихожую, позвонил на пульт, чтобы квартиру сняли с охраны. В распахнутую дверь было слышно, как Толик нудно выясняет отношения с забулдыгами. Змею не терпелось проверить второй маячок, в сейфе, но Толик мог войти не вовремя, а такие секреты не для чужих глаз. Сначала надо его спровадить…
— Ты где там?! — прикрикнул Змей. Толикова простота начинала бесить его. Когда Толик вошел, очень довольный собой, Змей закрыл дверь и отвесил безмозглому оплеуху. — Трепло! Тебе что было ведено? Затеять драку и сдать его в милицию!
Толик не обиделся по той простой причине, что был одним из немногих, для кого не составляла секрета физическая подготовка сочинителя Кадышева.
— Так ить все в порядке, Иваныч! — изумился он. — Ума я ему вложил, а в ментовку стучать мне западло.
— Маленький, в длинном пальто? — описал Вежливого Змей.
— Что ты! Здоровенный пердила, на голову меня выше. Ка-ак звезданет нунчаками под ребра!
— Левой рукой?
— Почему? Правой.
— Покажи, — потребовал Змей.
Задрав куртку вместе с рубашкой, Толик с готовностью продемонстрировал кровоподтек — слева, значит, действительно били правой. Раненый верзила отпадал.
На всякий случай Змей назвал приметы журналиста.
Тоже — нет. Выходит, против него работал уже четвертый человек.
— Давай только без фантазий, — попросил Змей. Он действительно крутой?
— Спортсмен, — презрительно бросил Толик и счел нужным оправдать собутыльников:
— Мужики ведь чего перебздели? Ногами он машет выше головы. Но зоны не нюхал, а то бы яйца прикрывал.
Характеристика была по-своему исчерпывающая: судя по всему, спецподготовки любитель махать ногами тоже не нюхал. Змей повеселел. Пока Виктор Саулович не нанял профессионалов, можно замести следы.
— Толян, — улыбнулся он, — объясни мне как инженеру человеческих душ. Тебе этот «Исток» обходится рублей в шесть-семь…
— Считаешь, у меня водка безакцизная? — вскинулся Толик, подумал и признался:
— Правильно считаешь. И с ценой почти угадал.
— Ты бы мог полы мыть коньяком. Так какого же хера пьешь самопальную водку, да еще и с дружками чуть не подрался из-за лишнего глотка?!
— Во-первых, они мне не дружки, а так, рожи примелькались, — сообщил Толик. — Эту самую бутылку я при них снял с витрины. Они и так знают, что вся дешевая водка на рынке — самопал, а теперь будут знать, что я свой самопал пить не боюсь. Реклама, Иваныч. А во-вторых, зачем к хорошему привыкать? Я от сумы да от тюрьмы не зарекаюсь, а в мое время спирт на зону носили в проглоченном гондоне. Бывало, тянешь его, тянешь за нитку и порвешь. Так заставишь «верблюда» сунуть два пальца в рот и пьешь, что он выблюет.
— А что ж ты сейчас-то из стакана пил? — подначил Змей. — Гондон тебе дать, чтоб к хорошему не привыкал?
Он перехватил быстрый взгляд — Толик примерялся для удара — и рубанул ребром ладони по бицепсу торгаша.
— Доболтаешься, Иваныч. Если б ты при людях мне такое сказал…
— Так я же не при людях! — пошел на попятную Змей.
Толик мог понадобиться в самом скором времени. — Пойми, Толян, я добра тебе хочу. Ты ведь мог бы жить красиво, а фантазии не хватает…
— Скажешь, я живу не красиво?! Да я трех циркачек имел! Близняшек, ассистенток фокусника! — оскорбился Толик, и Змей махнул рукой. Безмозглый был неисправим.
Он достал из бумажника стодолларовую купюру, обернул ею ключи от «мерса» и всунул Толику в руку.
— Не в службу, а в дружбу: поставь машину в гараж и сделай нам стол. Закуски на твое усмотрение, а водку ты знаешь, какую я люблю. Только бери в универсаме, из холодильника.
— У меня, что ли, денег нет? — запротестовал Толик, пытаясь всучить сотню Змею.
— А у меня?.. Ты сегодня очень помог мне, Толян. Не отказывай в удовольствии тебя угостить, — с чувством сказал Змей, не сомневаясь, что завтра, же эти слова станут известны каждому лоточнику на рынке.
Безмозглый упорхнул как на крыльях, а Змей кинулся в кабинет. Маячок в дверце сейфа был другого рода: капелька клея на внутренней поверхности. Набрав код, Змей встал перед сейфом на колени, прислонился к дверце ухом, повернул ключ и потянул ручку. Хрустнул, разрываясь, засохший клей.
Гора с плеч!
* * *
В любой замкнутой группе должен быть «большой секрет» — некий общий грех, который служит гарантией того, что свои, замазанные, не предадут. Скажем, в высших эшелонах комсомола это были гомосексуализм и педофилия, а средние комсомольские вожаки замазывали друг друга групповухами и махинациями со стройотрядовскими деньгами. Партия и армия обходились консервативным пьянством; бытовала поговорка «Кто не пьет, тот стучит» и присловье, заменявшее кряканье после выпивки: «И как только ее пьют беспартийные?» А поскольку Змей вращался в кругах старой номенклатуры, как пишут газеты, нашедшей себя в рыночных реалиях, то и привычки сохранил старые: без бутылки не решался ни один вопрос. Он знал, что гробит себя, но система не отпускала. Если ты годами пил с полезным человеком и вдруг завязал, это будет воспринято однозначно: перестал уважать, отталкивает…
Змей уже много лет балансировал на грани второй стадии алкоголизма, то есть переходил от состояния «хочу пить и пью» к «и не хочу пить, а пью», и прекрасно это осознавал. Устраивал себе алкогольные каникулы: ездил понырять с аквалангом, а глубина выпивки не терпит, это правило за сорок с лишним лет вошло в кровь, и пить совершенно не хотелось. Но когда возвращался, все начиналось сызнова.
Юбилей он отмечал уже неделю, пропуская через себя не меньше чем по литру в сутки, и дай бог, если хотя бы сто граммов из каждого литра выпивал удовольствия ради, а не для того, чтобы поддержать нужное знакомство, переломить чью-то настороженность, подпоить человека и расколоть. За эту неделю он опух и отек. Печень выпирала из подреберья, тяжелая как булыжник, сердце тупо ныло и временами начинало трепыхаться, как бабочка на булавке. Было понятно, что близок предел.
С Толиком тоже пришлось пить. Выпроводив его, Змей добрался до унитаза и сунул два пальца в рот. Привычный к алкоголю желудок долго не хотел отдавать добро, потом процесс пошел, и в этот момент Змея застал сердечный приступ.
Содрогаясь от спазмов и поливая себя блевотиной, Змей на четвереньках дополз до висевшего в прихожей пальто. Наполненный шприц лежал в кармане, и нужно было встать, но в грудину как будто воткнули ножевой штык. Он чувствовал, как нанизанное на острие сердце, трепеща, с каждым ударом ранит себя все глубже. Штык раскалялся, плавился, жидкая сталь растеклась по груди, юркнула под левую лопатку, и Змей упал на подкосившуюся руку.
Боль стала вполне терпимой. Если не шевелиться, было даже приятно лежать, чувствуя, как остывает расплавленная сталь и адский огонь в груди уже не сжигает все вокруг себя, а только по-банному печет сердце. Он знал, что приступ не кончился и что без укола скорее всего отойдет в луже собственной блевотины, но и в этом была своя приятность. Обманет погоню сочинитель Кадышев, скроется туда, где никому из живых его не достать, а Танька найдет в сейфе документы и покарает виновных и невиновных. Уж на то, чтобы отправить конверты по надписанным адресам, ума у нее хватит.
Потом до него дошло, что Таньки нет и первыми в квартиру войдут люди Тарковского. Он представил, как его тело переворачивают тупоносым армейским ботинком с высокой шнуровкой… Ботинок был его собственный, времен Анголы, и рука, шарившая по карманам, была его, со шрамом от выведенного якорька — греха курсантской юности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44