Упаковали на совесть, цена великолепная
Я открыла правую дверцу. Он неуклюже плюхнулся на переднее сиденье. Молча протянул руку в перчатке и повернул к себе мое лицо. Не грубо, но повелительно. Разжал пальцы и так же молча вытащил из внутреннего кармана плаща конверт, а из него — толстую пачку фотографий небольшого размера, сделанных «полароидом».— Включите в салоне свет, — приказал он, протягивая мне фотографии.Я щелкнула выключателем и посмотрела на мужчину. Нижняя часть его лица, обращенная ко мне, была прикрыта поднятым воротником плаща. Но это был не тот, первый, в берете и очках, который водил меня в заброшенный подвал. Определенно другой. Слегка помоложе да и ростом этот был повыше. Я неохотно отвела взгляд от его лица.При свете лампочки, загоревшейся в салоне, я стала разглядывать фотографии. На них был снят один и тот же человек, но сначала я его не узнала, честное слово. И только вглядевшись повнимательнее, поняла — кто это.Гольднер Виктор Эммануилович, врач-нарколог, номер второй из моего досье.Его фотографировали сверху и чуть сбоку. На некоторых снимках глаза у него были открыты, на некоторых — закрыты. На нескольких снимках он улыбался бессмысленно-счастливой улыбкой: жирный, голый по пояс, без носков, в одних мятых брюках. Расплывшееся по нечистому матрасу тело блестит от пота. Под маленькими свинячьими глазками чернеют огромные синяки, волосы на лысоватой голове свалялись в колтун. Омерзительное зрелище. С похмелья он был, что ли?— Чего это он? — шепотом спросила я.Мужчина покопался в фотографиях, вытащил один из снимков и сунул мне под нос. На снимке был виден не в фокусе край лица Гольднера, кусочек той же идиотической улыбки и вытянутая, повернутая ладонью вверх левая рука. Внутрення поверхность руки вся была в мелких багрово-красных язвочках, струпьях, синюшных точках.— Что это? — ткнула я в снимок.Мужчина ответил негромко и, как показалось мне, даже раздраженно, словно я не понимала каких-то очевидных вещей.— Ваш лепила стал законченным наркоманом, морфинистом. На всю свою оставшуюся жизнь. Теперь уже, судя по всему, весьма недолгую.И усмехнулся. Да, кажется, он усмехнулся.Я еще раз перебрала фотографии. Повертела в руках, поднесла несколько снимков ближе к свету. Теперь я разглядела и шприц, и жгут, завязанный на руке.— Бросьте, вы же профессиональный фотограф, — даже как-то обижено сказал мужчина, простуженно шмыгнув носом. — Это не липа. Вы же знаете, полароидные фотки практически нельзя подделать. Давайте деньги.— Я могу забрать это с собой? — показала я на снимки.— Ни в коем случае.Он неуловимым движением выхватил снимки у меня из рук, быстро спрятал обратно в конверт.— Деньги, — сказал он.Я не удивилась: подарки — это подарки, а работа — это работа. Такой уж он, Славик. Да и все они такие. Я открыла бардачок и достала оттуда пачку стодолларовых купюр, перетянутую красной тонкой резинкой. Протянула мужчине.— Можете не пересчитывать. Здесь ровно шесть тысяч, как и договаривались, — сказала я.Мужчина не ответил. Стянул перчатку с правой руки. Выхватил у меня пачку, умело прошелестел купюрами. Вытащил одну, провел по краю пальцами, глянул сквозь нее на свет. Сунул пачку в карман плаща, туда же, куда уже запихал конверт со снимками и взялся за ручку двери.— Послушайте! — схватила я его за рукав.Он обернулся, блеснули темные, очень близко посаженые к переносице глаза. Одним резким движением он освободил рукав плаща, в который я было вцепилась.— Послушайте, мне надо срочно встретиться со Станиславом Андреичем, — выдохнула я.— Я никакого Станислава Андреича не знаю.— Славика. Ну, Славика!— И Славика никакого я не знаю. Я должен был сделать только то, что мне велели сделать. И не надо так много суетиться, Ольга Матвеевна, сидите спокойно, — угрожающим тоном добавил он и полез из машины.— Постойте!Я выскочила, обежала машину и снова ухватила его за рукав плаща: уже двумя руками, изо всех сил.— Не надо больше ничего делать. Поймите, все! — заторопилась я, захлебываясь словами, больше всего боясь, что он не выслушает меня и уйдет. — Больше никого не трогайте, я имею в виду двух оставшихся! Вы меня понимаете?.. Забирайте все деньги, но никого больше не трогайте! Я прошу вас, прошу…Я уже почти кричала, не в силах остановиться, цепляясь за него. Он вырвался и побежал через площадь к своей машине, которая тут же поехала ему навстречу.— Подождите!..Я кинулась было за ним, но он уже впрыгнул на ходу в открывшуюся дверцу. Хлопнула дверца, взревел мотор и машина, резко набрав скорость, помчалась, мигая алым сигналом поворота, скрылась в темноте переулка.— Подождите пожалуйста… — останавливаясь, по инерции прошептала я. * * * Я переключила скорость и свернула к ночному клубу, где работал Ленка.Возле входа кучковались иномарки со скучающими шоферами, сквозь плотно прикрытые шторами окна еле слышно пробивалась музыка. На массивной дубовой двери висела табличка: «Извините, сегодня свободных мест нет».Задыхаясь, словно после финиша марафонской дистанции, я взбежала по мраморным ступеням к двери и отчаянно забарабанила по ней кулаками. Приоткрылось небольшое застекленное окошко, за ним смутно мелькнула тень охранника. Сочно чвакнул хорошо смазанный замок, охранник немного приоткрыл дверь. Мне отчаянно повезло — дежурил тот же парень, что и тогда — когда я приезжала к Ленке с серьгами.— Я к Леночке, к Лене Самошиной, певице, — забормотала я. — Вы меня помните? Я недавно к вам вместе с ней приезжала. Помните? Мне очень надо…Он бесстрастно смотрел сквозь меня и молчал. Я раскрыла сумочку, покопалась в ней и ловко — откуда только прыть взялась, даже сама мимолетно этому удивилась, — сунула охраннику в руку пятидесятидолларовую бумажку.Банкнота незаметно растворилась в ладони широкоплечего громилы и он вдруг расплылся в понимающе-вежливой улыбке. По-прежнему не говоря ни слова, отступил на шаг и я мимо него проскользнула в холл.Из зала ресторана доносились негромкие голоса, звон бокалов, музыка. Шоу уже раскручивалось, но, судя по всему, еще не началось ее выступление. Я толкнула боковую дверь, перескакивая через две ступеньки, поднялась по лестнице на второй этаж и, быстро пройдя уже знакомым пустынным коридором, свернула к гримерным. Забарабанила в дверь со стеклянной табличкой.— Да-ааа?Я распахнула дверь и ввалилась в ее гримерную. Ленка сидела перед трельяжем уже в сценическом костюме, осторожно наклеивала накладные ресницы.— О-о-о, — протянула она, увидев мое отражение. — Какие люди… И без охраны?— Елена, мне нужно срочно повидаться со Славиком, — выпалила на одном дыхании я, плюхаясь на стул рядом с ней. Наверное впервые за все долгое время нашего подружества я назвала ее Еленой. Всегда Ленок, ну, в крайнем случае Лена, а тут вдруг — на тебе…Она стремительно повернулась и уставилась на меня так, словно увидела впервые в жизни. Не до конца положенный на лицо густой грим и иссиня-черный блестящий парик придавали ей вид индейца племени апачей, вышедшего на тропу войны. Она смотрела, смотрела на меня, потом отвернулась и снова невозмутимо принялась возиться с ресницами.— Ты что, стала плохо слышать? — грубо, даже слишком грубо спросила я. Но мне надо было как-то вывести ее из равновесия.— Какого такого Славика? Не знаю я никакого Славика, — наконец произнесла она.— Ты что, Ленок? Спятила?! — от изумления я чуть не упала со стула. — Что ты несешь?! Да ты даже представить себе не можешь, что происходит, твою мать! Мне нужен Славик, срочно! Славик! С которым ты меня здесь познакомила. Что молчишь?.. Ты что, Ленок, внезапно оглохла?! Где он?! Славик, я тебе говорю, Сла-вик! — сказала я громко по слогам.— Тише ты, чума! — испуганно шикнула она на меня.Обернулась на дверь.— Я же тебе ясно сказала — не знаю я никакого Славика. Понятно? — негромко сказала она, отводя глаза в сторону.— Что это значит — «не знаю»?— А вот то и значит. Въехала?Я молчала. Долго молчала, глядя на свою подружку, на ее отражение сразу в трех зеркалах. И она молчала.— Спасибо, подружка. Въехала, — сказала я и встала.И только когда моя рука уже коснулась ручки двери, сплошь заклеенной изнутри афишками с Ленкиными улыбающимися мордами, я услышала за спиной быстрый шепот:— Оля, подожди…Я обернулась. На меня снизу вверх смотрела гротескно-виноватая маска.— Нет его здесь, Славика. Давно уже не появляется, считай почти с того самого раза… Когда, в общем, ты с ним мило побеседовала. Раньше-то каждый день здесь обедал… А теперь — нет. Но ты не вздумай его разыскивать. Если ему надо будет — он тебя сам найдет… Из-под земли достанет. Не дай Бог тебе, конечно…Она шустро перекрестилась. Я усмехнулась.— Не смейся, Ольгуша. Он, знаешь, меня на следующий день…когда брюлы твои у меня перекупил…о тебе добрых полчаса расспрашивал. Что да кто… И если он что задумал… Он — страшный человек… Уходи скорей. И учти — я тебя не видела и ничего тебе не говорила.Я вышла из гримерной не попрощавшись и с такой силой саданула дверью, что стеклянная табличка с Ленкиной фамилией сорвалась с гвоздиков и, ударившись о плитки пола, с мелодичным звоном рассыпалась у моих ног. * * * Какое-то время я, словно в столбняке сидела в машине, даже двигатель не включала.Приходила в себя. Хотя это было сделать достаточно трудно. Я понимала, что попала в безвыходную ситуацию. В любую минуту все могло кончиться: я ведь прекрасно понимала, что для Славика мой адрес — секрет Полишинеля. И к тому же не исключено, что он уже знает: там я прячу Андрея.Я поймала себя на том, что впервые, пусть даже мысленно, назвала его по имени. И это рассердило меня.Я покопалась в бардачке, нашла новую упаковку сонапакса. Кажется, я их распихала во все возможные места. А потом подумала-подумала, да и вышвырнула таблетку — уже выколупанную — в окошко вместе со всей упаковкой. Вместо этого достала сигареты и закурила.— К черту, — пробормотала я и повернула ключ в замке зажигания. * * * — Когда дед возвращается из Швейцарии? — спросила я маму. Она стояла в дверях бывшей моей комнаты — слегка напуганная моим резким тоном и не менее резкими движениями — я вытаскивала теплые вещи из шкафа и бросала их на кресло.— Симпозиум закончится через неделю, но…Мама приподняла очи горе, что-то припоминая и прикидывая. Наконец сообразила.— Но оттуда он должен еще на пару дней слетать в Кембридж, на юбилей к мистеру Андерсу, а потом, на обратном пути намеревался еще заехать в Прагу, к профессору Гржимеку, с которым у него назначена встреча. Это значит…— Это значит, что я совершенно спокойно могу поработать на его даче как минимум дней десять-двенадцать, — перебила я заморские рассказки мамы.— Боже мой, Лёлечка, можешь работать там сколько твоей душеньке угодно. И потом, это — твоя дача, Лёля! Неужели ты запамятовала, что в завещании дедушка оформил ее на твое имя?— Нет, не запамятовала, — мрачно отозвалась я. — Но он, слава Богу, пока что еще жив.— Да что ж ты такое говоришь!Мама быстро сплюнула и постучала костяшками пальцев по дверному косяку.— К тому же ты прекрасно знаешь, что дедушка зимой там практически не бывает.— Еще осень, — буркнула я.— Уже конец осени, — уточнила моя педантичная мама.— Ма, у нас на даче наверняка шаром покати, — сказала я. — Ты приготовь мне, пожалуйста, какие-нибудь продукты. Консервы какие-нибудь, кофе, сахар, печенье…всего понемножку. В общем, что там найдется у нас в закромах. А в магазин я уж завтра с утра съезжу.— Господи, конечно же…Мама засеменила на кухню, на ходу громко подзывая Дашеньку. Я услышала, как прошлепала из своей комнатки на кухню Дашенька и они уже вдвоем о чем-то бурно заспорили, заскрипели дверцами, забренчали банками с соленьями-вареньями, задвигали ящиками столов и стенных шкафчиков.Я незаметно выскользнула в коридор. Пробежала на цыпочках мимо гостиной, где под абажуром, бросающим уютный оранжевый свет, сидящая в кресле бабушка колдовала над вечно не сходящейся «могилой Наполеона» и юркнула в дедов кабинет.Я знала, где находится так необходимая мне сейчас вещь.Я залезла в маленький ларец, притулившийся на краю дедова павловского бюро красного дерева. Вытащила из него маленький ключик на потертой красной атласной ленточке. Прошла в угол кабинета и этим ключиком, словно Буратино, бесшумно открыла хорошо смазанный замок глухой дверцы одного из бесчисленных кабинетных шкафов.И вытащила из шкафа смачно хрустнувший чехол жесткой черной кожи. Дернула кнопки чехла и открыла клапан. Матово блеснул вороненый ствол дедовского охотничьего самозарядного карабина. Засияла медная дарственная табличка на ореховом ложе. Я снова закрыла клапан чехла и с самой верхней полки шкафа сгребла три картонных коробки с патронами. Быстро заперла шкаф и вернула волшебный ключик в его ларцовую норушку.С карабином в чехле подмышкой я осторожно высунулась в коридор. Сердце у меня отчаянно колотилось и немудрено: ко всем своим грехам я стала еще и воришкой. На время — но стала. Мама по-прежнему спорила на кухне с Дашенькой. Я полетела к выходу из квартиры, защелкала запорами, крикнула:— Ма, я сейчас! За рюкзаком спущусь! * * * Когда через несколько минут, запыхавшаяся, но чрезвычайно собой довольная, я вернулась — естественно, уже без карабина, но с рюкзаком, — мама выглянула из кухни на шум открывающейся входной двери. На лице у нее было озабоченное выражение и она поправляла рукой растрепавшиеся волосы.— Лёля, иди. Я все собрала.— Сейчас, — сказала я.В комнате я быстро запихала в рюкзак отобранные вещи, — не только свои, но и оставшиеся от отца: три теплых свитера, пару лыжных брюк, шерстяные носки. Подхватила рюкзак, вышла в коридор и остолбенела.Мама на пару с Дашенькой волоком тащили по паркету в мою сторону чудовищных размеров стеклянно позванивающую сумку, набитую продуктами. Они напоминали небызизвестную картину Ильи Ефимыча про угнетаемых капиталистами бурлаков. И тут я не выдержала — не смотря на весь ужас моего положения, я упала в прихожей на стул и дико захохотала. Я понимала, что это элементарная истерика, но никак не могла остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31