Вы же знает, что я слегка приболела…Да… Спасибо. И вам всего наилучшего.Она повесила трубку. Лицо у нее было — как маска Пьеро. Но я не стал ее расспрашивать: слишком хорошо зная ее, я понимал, что ни к чему хорошему это не приведет.— Я пожалуй, пойду, поднялся я. — Домой пора. И не выспался ни черта.Она молча кивнула, не глядя на меня. И я ушел. А что мне оставалось делать?.. Глава 24. ТРЕТИЙ. Я поддал ногой пустую ржавую жестянку. Подпрыгивая на выбоинах мокрого слежавшегося песка, она докатилась до воды и зарылась в грязно-серую пену изломанной волны, набежавшей откуда-то издалека, наверное от чухонцев.Игорь сидел в нескольких шагах от меня на выбеленной дождями и ветром разлапистой коряге. Сидел молча, уткнувшись лицом в воротник мохнатого твидового пальто. Он сильно сдал, даже постарел за эти последние дни — я это ясно видел. Седины прибавилось, и седоватая же щетина трехдневной давности поблескивала на щеках. Он тупо уставился на свинцово-желтую, колеблющуюся гладь Маркизовой Лужи, которая вдали тонула в непрозрачной пелене тумана.Низкий, тоскливо вибрирующий звук доносился время от времени до нас с залива: то ли проба голоса заблудившегося в тумане корабля, то ли просто отчаянный призыв о помощи.Я сунул сигарету в зубы, протянул Игорю пачку «Мальборо». Тот отрицательно помотал головой.— Бросил.— Когда это? — не смог я скрыть удивления.— Позавчера. Сердце чего-то барахлить начало…Я внимательней посмотрел на него: мешки под глазами, нездоровый желтоватый цвет кожи лица. А ведь ему только сорок один — и он на два года моложе меня.— Ты все точно выяснил, Игореша? — спросил я, щелкая «зиппо» и укрывая ее рваный огонь от внезапно набежавшего свирепого порыва ветра.— Да, — кивнул Игорь. — Уехал на десять дней. Выпросил отпуск без содержания. На работе у него сказали, что куда-то под Витебск, к родителям…— К родителям! Под Витебск!Я зло сплюнул на песок:— Ты о чем, Игореш! Да у него родители лет пять как в могиле лежат! Небось, говнюк, давно уже торчит где-нибудь за Уралом… Или на юге у кого-нибудь из своих дружков на дно лег… Ну, сволочь трусливая!.. Ну, говнюк!У меня не хватило слов. Горло от бешенства сжали спазмы. Я схватил валявшийся рядом длинный пористый кусок плавника и что было силы зашвырнул в воду. Палка просвистела в воздухе, раздался тупой всплеск.— Сволочь жирная!..Игорь только покосился в мою сторону.Опять в тумане застонал корабельный гудок. Я с силой выдохнул воздух. Поднял воротник куртки и уселся на корягу рядом с Игорем.Мы были одни-одинешеньки на пустынном предзимнем пляже. Низко нависали над туманом и берегом клочковатые сплошные облака. В воздухе плавала противная липкая морось. Очертания сосен, вразнобой приютившихся на прибрежных дюнах, были расплывчаты и неясно-лохматы, — совсем как то будущее, которое явно ожидало нас двоих.— Что делать будем? — не меняя позы, спросил Игорь.— Ну, пока что толком и сам не знаю… Во-первых, необходимо найти Андрюху. Я не верю, что с ним что-то случилось…— Восьмой день уже пошел… — Игорь поежился.Я вместо ответа постучал костяшками кулака по коряге. Продолжил, скорее рассуждая вслух, чем сообщая Игорю откровение Господне:— Где он, что с ним? Не знаю… Но я все же думаю, он непременно объявится. Это во-первых. А во-вторых…Я полез за пазуху и вытащил из внутреннего кармана куртки конверт из плотной бумаги. Молча протянул его Игорю.— Что это такое? — недоумевающе посмотрел он на него.— Это путевки. В один очень хороший закрытый санаторий под Анапу. Бывший совминовский, теперь там, естественно, частная крутая контора. Это для тебя, Лиды и Жанны. На две недели, номер «люкс» — все, как полагается.— О, Боже! А это еще зачем?!— Надо, Игореша. Тебе сейчас необходимо уехать из Питера. И жену, и дочку увезти… От греха подальше… Тем более, я думаю, что после того, как Пухлый свалил…Я помедлил, не зная — говорить это все или нет. Черт его знает, как он все воспримет в теперешнем своем состоянии. Игорь, не отрываясь, смотрел на меня. И я все же сказал:— В общем, я уже больше ни за что не ручаюсь. Они вполне опять могут приняться… за тебя или, не дай Бог, за Лиду… Не перебивай меня. И не возражай. Я знаю, что делаю.Игорь затравленно посмотрел на меня.— Ты думаешь?.. — он не договорил.— Да, я действительно так думаю. Но пока что не бойся. Это только мои предположения, хотя и достаточно обоснованные. Пока я не разыщу Андрюху, пока не узнаю о результатах его встречи с этой… Короче — лишняя осторожность еще никогда никому не мешала.— Где ты их раздобыл? — спросил Игорь, доставая красочные буклеты из конверта и разглядывая их.— А-а, пара пустяков, — я отмахнулся, делая вид, что мне очень весело. — Один богатей-заказчик порадел маленько. Я ему не так давно охренительную нимфу из мрамора заструячил. Для фонтана на его петергофской фазенде. А он в нее взял — и просто по уши втюрился, даже про любовниц думать забыл, Пигмалион пскопской… Теперь навеки мой должник. Да, чуть не забыл: вы улетаете завтра утром. А сегодня заедешь в центральные кассы Аэрофлота, подойдешь к седьмому окошку. Барышню мою зовут Марина. Хорошенькая-я… Скажешь, что от меня — билеты у нее уже приготовлены. Деньги-то у тебя есть?— Конечно, конечно…— Ну и замечательно… Отдыхай, ни о чем не думай, Лидуню береги. А я пока что тут без тебя сам разберусь…со всем этим говнищем…Игорь долго сгибал, засовывал конверт в боковой карман пальто. Повернулся ко мне, шмыгая носом — на ресницах у него блестели слезы.— Спасибо тебе, Саня… Спасибо… Я никогда этого не забуду…Я похлопал его по плечу:— Ничего-ничего, старичок. Я человек неженатый, бездетный. Мне терять нечего, следовательно и бояться недосуг… Все образуется, вот увидишь. Ничего. Я ведь тоже, брат, не пальцем деланый. Нашел себе на это время такую нору — ни одна живая душа не догадается, что я там.— Господи! Ну, почему?! — отчаянно воскликнул Игорь. — Что мы тогда, без перевода не могли эти кассеты посмотреть? Что, блядей с Невского не могли свистнуть? Ну, зачем, зачем я попросил Светку позвать ее?!— Вспомнила старушка, что девушкой была, — скривился я. — Затмение это было. Затмение.Я поднялся и потянул Игоря за рукав пальто.— Пошли… Время не ждет, Игореша.Увязая в мокром песке, мы побрели по косогору вверх, где виднелся мокрый от дождя «вольвешник» Игоря, притулившийся под лапами большой сосны.А когда мы уже сидели в выстуженной машине, и он уже включил двигатель, и щетки ползали по стеклу, он тихо сказал, глядя прямо перед собой и обращаясь даже не ко мне, а скорее к самому себе.Вот что он сказал:— Если бы я верил в Бога… Если бы я верил…Я ничего не ответил на эту его запоздалую реплику. Я поежился, пристегивая ремень и спросил:— Ты мне не оставишь на это время свою машину? Доверенность еще действительна. А в аэропорт я сам вас завтра отвезу.— Конечно, оставлю. О чем ты говоришь, Саша!..И добавил после долгой-долгой паузы, когда машина уже вывернула на асфальт:— Если бы не ты… Прямо в петлю. Глава 25. ВТОРОЙ. Я медленно, словно сверкающая чешуей золотая рыбка-путешественница из спутанного вороха мягких ласковых водорослей, выплывал по извилистой переплетающейся спирали из разноцветного пространства — в нем не было ни верха, ни низа, ни сторон — и в то же время было еще множество измерений, которые я только чувствовал, но описать или просто рассказать о них никогда бы не смог. Они существовали — но их было слишком много. Много-много-многомерное пространство-время. Хотя я уже не понимал, вернее, уже забыл, что это за слово такое — пространство. Но я был золотой рыбкой, с длинными вуалевидными плавниками, роскошным павлиньим хвостом; я чувствовал неослабевающую вибрацию окружающей меня кристально-чистой зеленой воды, и шорох морского песка, и разговоры других золотых рыбок — только я их еще пока что не видел, своих любимых собратьев по чудесному плаванию.Я возвращался.Я слышал чей-то далекий голос, подобный невнятному подземному колебанию, пронизывающему все клетки моего ловкого рыбьего тела — раскатистый, вибрирующий, и в то же время шипящий по-змеино-ласковому:— Эй, доктор… Ну, ка, открой бур-бур-каккалы-ыыыыы… До-до-док-то-ториш-иш-иш-шшшшша-а-а…Глас Божий.Я с неимоверным трудом чуть разлепил веки.Вокруг все качалось, словно я лежал не на кровати, а в лодке посреди сверкающей глади океана, под палящим тропическим солнцем. Безумно хотелось пить. Я чувствовал, как судорожно подергиваются мои руки, и ноги, и пальцы, и все тело, и кончики нервов в раскаленном мозгу. И я понял еще, что все еще лежу несвободно — наручники больно давили на запястья. Я постарался сфокусировать зрение, почти не поднимая век — я и не смог бы их поднять — пудовые свои веки. Передо мной, словно серые змеи, покачивались изогнутые смутные фигуры — у них были белые полосы вместо низа лица. Как они называются — эти полосы? Ведь когда-то я это точно знал…Потом разноинтонационные мужские голоса, говорящие непонятное, иностранное, но почему-то перемежающееся русскими привычными словами, голоса, сливающиеся в тягучий гул, стали мне слышны получше.— Снимай с него браслеты…и рукава ему на бобичке закатай…давай, давай, на обеих грабках…сунь ему в правую грабку баян…пальцы, пальцы ему сожми, дубина!.. И амнухи пустые рядом побросай…да, вот так хорошо…ну и синячищи!.. Я ж говорил тебе — у него вены ни в Красную Армию!.. Это ты ни хрена ширять не умеешь!..Обиженно:— Сам бы и ширял ему…Строго:— Да ладно…эй!.. открой глаза!.. открой!..слушай, а он часом хвоста не кинул? да не-ее, просто вырубился…о, открыл!..молодец…хорошие глаза, плывет клиент…и жгут сюда…обмотай вокруг левой грабки…Внезапно из черного непрозрачного квадратного предмета, который один из них держал в руках, вылетела ослепительная голубая молния. Я не успел прикрыть глаза, — в них потемнело, все вокруг меня исчезло, провалилось в непроглядную темень. Послышалось короткое жужжание пролетевшего шмеля. Еще голубая молния. Еще одна. И еще пара шмелей. Они на мгновение прорезали грозовую сумрачную черноту, неохотно остывая блеклой тенью на сетчатке моих глаз.— Отлично…банкуй…теперь покрупней руки и лицо…чтобы вместе в одном кадре…ну и фингалы у него на роже, ты только погляди, погляди…Голубая молния.— Сколько он уже на игле?Чужой, жесткий голос. Темнота стала понемногу рассеиваться. Голоса разделились, заворковали более внятно. Говорил кто-то еще один — третий, пятый, семнадцатый?.. А-а-а, тот, у которого в руках у него был непонятный черный предмет, извергающий голубые слепящие молнии.— Фо-то-ап-па-ра-ат…Это я сказал?.. Да, кажется, сказал это я.— Чего это он там квакает?— Да отходняк у него… Семь дней уже. Неделя.— Та-ак… Ну, что ж. Еще три дня — и он готов. Да: увеличьте дозу на пол-кубика.— А не опасно?Вместо ответа тот, с черным предметом, захохотал, заухал, словно филин, раздельно, простирая надо мной свои темно-фиолетовые руки-крылья:— Гах-гах-гах-гах!.. Да этому вольтанутому уже ничего не опасно!.. Гах-гах-гах-гах…Я тоже заулыбался, глядя на них. Они — хорошие. Они делают мне хорошо.— Я люблю вас, — сказал я. Губы совсем одеревенели, плохо слушались. — Я вас люблю…— Чего он сказал?— Любит он нас!— А он не беса ли гонит?— Да не-е-е, гах-гах-гах! Конечно, любит!..Я все кое-как же сумел приподнять голову, оперся на дрожащий локоть и прошептал наклонившемуся надо мной зоркоглазому белополосочнику:— Морфинчику… Укольчик…один…пожалуйста… Я вас умоляю… Всего один…Тот заулыбался, заулыбался ласково, как мама — я чувствовал его улыбку, скрытую белой полосой.— Конечно, конечно, доктор…Я чувствовал, как холодная змея резинового жгута стягивает мою руку. И в вену входит-вливается, сладко раздирая мышцы и нервы, блаженно-прохладная острота, несущая томительно-ласковое пламя. Боли я совсем не чувствовал, я ощущал только радость и нетерпение.— Ну-ка, открой варежку, доктор. И быстренько возьми зубами концы жгута. Да покрепче держи, покрепче, — строгим отцовским тоном приказал мне кто-то далекий.Я послушно склонил голову, вцепился немеющими зубами в скользкие резиновые макаронины. Почувствовал, как пальцы моей правой руки аккуратно укладывают на поршень шприца, на сам шприц — пластмассово-теплый, родной.— Держи шприц крепко, доктор, — снова приказал тот же жестко-далекий голос. — Все отвалили!Опять полыхнула молния и еще один шмель улетел в вязкую темноту. Кто-то поднял мои руки и положил вдоль берложьей мягкости кровати. Я почувствовал, как жидкость, — теплая, горячая, огненная, любимая, — ужом скользнула и радостно растворилась в моей крови, проникая во все потаенные уголки моего нового "я". Еще одна слепяще-жужжащая молния. Я удовлетворенно закрыл глаза. Я часто дышал широко открытым ртом и ждал, когда станет совсем-совсем хорошо. Голоса таяли, дробились и скользили мимо меня… Но я их еще слышал.— Еще-еще-е од-од-одинснимок-о-окококок… окок-ококкк-око-ккк-оти-и-ично-о-о-оно-но…— Ултел…улетел…улелелелетел…— По-о-ошоооошшшшшшшли-ии-лилилилилили…ли…ли…ли… Глава 26. ПАЛАЧ. Я вытащила иглу из вены, протерла ранку ватой и заклеила пластырем с тампоном. Оттащила в сторону от дивана дюралевый штатив с капельницей. Бутылка, прикрепленная наверху штатива была почти пуста.Он открыл глаза.Я смотрела на его лицо — исхудавшее, осунувшееся, с обтянутыми скулами, покрытое густой уже щетиной. Он смотрел осмысленно и явно узнавал меня.— Пить хотите? — спросила я.— Да, — шепнул он.Я поднесла к его рту поильник. Он жадно, словно птенец стал глотать. Кадык на шее ходил, словно прыгающий шарик для пинг-понга. Он отвалился на подушку. Я отставила поильник, осторожно помогла ему повернуться чуть больше на спину. Подровняла сбоку подушки, отошла от него и остановилась в изножье, глядя ему прямо в глаза.— Сколько я уже…так… А? — спросил он тихо.— Вторую неделю, — ответила я после недолгого колебания — говорить ему правду или нет?Окно было плотно прикрыто шторой, горела лампа на столе — все под той же узорчатой шалью. Он покосился в сторону стоявшей неподалеку раскладушки с пледом и подушкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31